я - против! : пузыри

Верочка сидела на полу, вжавшись всем телом в угол. Остановиться было невозможно. Истерика давила горло, жалость к себе и непроглядная безысходность выворачивала внутренности, а слезы нескончаемым потоком обливали лицо. Губы распухали, глаза принимали ужасающий красный оттенок, и уже оттого, что лицо становилось все безобразней, истерика разрасталась больше и больше. А еще больнее было от его безразличия. От этой ужасной привычки игнорировать чувства других, отстраняться, не обращать внимания ни на слезы, ни на боль. Разве это не жестоко? Ходит по квартире, занимается своими делами так, будто ничего не происходит. Неужели я столько времени прожила с абсолютно чужим человеком? Нарастал ком обиды, и уже невозможно было бороться с неуемным желанием схватить какой-нибудь предмет и швырнуть в стену. Ведь со звоном битого стекла разбивается и часть обиды. Неужели не понимает, что теперь куда-нибудь ехать уже не имеет никакого смысла. Возможно, и жить-то вместе смысла особого не имеет. Когда до лампочки страдания другого, когда каждый проживает только «Я», точнее он проживает, а Верочка всегда живет за двоих, страдая от своей дипломатичности и чувства такта.
Григорий метался по квартире, собирая свои вещи. Скоро должны были приехать его родители. Время было оговорено заранее. И его оставалось ничтожно мало. Он зло посматривал на Верочку. Был чрезвычайно напряжен и издерган. Всегда она найдет подходящий момент. «Чего ты ревешь?» - спросил с железной интонацией, отчего Верочка зашлась новыми рыданиями. Ведь видит, что плохо, ну почему не успокоит, не утешит?! Только и знает, что сочувствовать своим книжным героям. Да и то, все напоказ. Плачет, и обращает на это внимание остальных, ни одной своей слезинки не хочет оставить незамеченной - посмотрите, какой я чувствительный. А когда речь идет о живых людях, реальных, самых близких – камень, железо…
- Так ты будешь собираться, или нет?
- Нет.
Напряжение стремительно нарастало. Воздух вибрировал от молчаливого гнева.
Малыш ползал по ковру. Потом смотрел то на Верочку, то на Гришу. Что-то было неправильно. Не смотрят, не улыбаются, ничего не видят. Он впервые наблюдал, как эти два родных ему существа стали вдруг холодными, странными и чужими. Эй, ну что же вы?! Он подполз к маме. Вера начала остервенело гладить его по голове. Вот кто у меня самый дорогой, вот кто меня по-настоящему любит. Любит просто так, ни за что, такой, какая есть… Не то что этот… – думала она. Малыш почувствовал что-то неприятное. Отстранился. Сел. И посмотрел на папу. От папы исходили странные лучики. Не такие, как обычно. Холодные и колючие. Что же это с ними случилось? Взял погремушку – давайте играть! Позвенел, бросил… Не видят, не играют. Давайте как раньше! Ведь это всегда действовало! Они смеялись. Хватали его на руки, сидели втроем на подушках… Что же делать? Сейчас я для них сделаю чудесные шарики. Перед сном, или когда он долго смотрел в одну точку, эти шарики всегда появлялись. Яркие, светлые, разных цветов. От них всегда становилось весело и приятно. Сейчас я их развеселю. Малыш вытянул ручки, улыбнулся, и ярко-зеленый шарик появился между ладошками. Ребенок посмотрел на маму и слегка подтолкнул свое творение в ее сторону. Вот, смотри, как красиво! Ма!
Верочка сжала голову руками. Кровь яростно пульсировала в висках. Все, нужно прекращать всякие отношения с этим человеком. Жить с лицемером, холодной железкой, совершенно не хотелось. Она краем глаза следила за Григорием. За нараставшей злобой на его лице. Она хорошо знала это выражение. Сжатые губы. Бегающие скулы. Как отвратительно! Не хочу его видеть больше! Вот так она думала и не видела, как к ней приближается огромный зеленый шар.
Малыш понял, что маму невозможно вытащить из мрачного места, в котором она сидит. Я сначала вытащу папу, а потом он вытащит маму. Сделал желтый шарик – и отправил его папе. Смотри, папа! С минуту он так сидел, вытянув ручки в сторону Григория, улыбался, и очень старался, чтобы папа увидел эту красоту и стал снова светлым.
Гриша представлял, как приедет отец, увидит, что они еще не собрались, будет ругаться, нервничать. Как он устал от этой нервотрепки! Какой же ужасной иногда бывает его жена! Ведь назло все делает. Понимает, что это выводит из себя, и специально сидит, не собирается, не одевает Алешку. Как отвратительно, когда она надуется из-за какого-то пустяка и не подступиться, и не допытаться, что так задело ее ранимую душу! Если бы не отец, выскочил бы сейчас на улицу, и бежал отсюда подальше! И он отмахнулся от желтого шара, подлетающего к нему и уже нежно пощипывающего уши.
Ребенок впервые ощутил, что он один. Какое-то неведомое чувство разлилось по телу и сжалось в груди. Может обиды, может одиночества, может боли. Ужалило.
Вскоре вся комната была заполнена прекрасными сине-красно-зелено-желто-фиолетовыми неоновыми шариками. ОНИ ИХ НЕ ВИДЯТ. У малыша не было больше сил. И он начал плакать. Ему было невыносимо это чувство. Беспомощность, безысходность. РАЗОЧАРОВАНИЕ.
И все шарики лопнули, как мыльные пузыри…