Giggs : Первый раз

- Мама, я хоцу кусать, - ныла Зинка, трехлетняя дочь Клавдии, хотя на самом деле, есть ей не хотелось. Голодное посасывание в желудке девочки еще вчера сменилось непрекращающейся резью. Девятилетний Митька лежал на печи, уткнувшись лицом в подушку, чтобы отвязался доводящий до полуобморока запах еды.
Клавдия, не обращая внимания на нытье дочери, носилась по избе, собирая мужа в дорогу. Расстелив большой платок на столе, она складывала в него луковицы, сухари, огурцы и другую провизию, которую сумела сберечь ценой значительного урезания и без того крайне скудного рациона семьи. Муж Клавдии, маленький кривоногий мужичок, был похож больше на босяка, чем на бойца партизанского отряда. Не было у него ни военной выправки, ни твердости во взгляде. Он был не брит, с мешками под глазами, кисти его по-бабьи пухлых рук подрагивали. На коленях у него лежал давно не чищенный ППШ с засохшей глиной на диске. Он сидел тихо, потупив глаза и разглядывая разбитые носы своих ботинок. Иногда он начинал елозить по скамье, и дети с неприязнью ощущали, что нахождение в родном доме тяготит его и гнетет.
- Ну, вроде все, - умаявшись, резюмировала Клавдия и села рядом с мужем, беспокойно бегая глазами по хате – не забыла ли чего?
- Спасибо, - судорожно вытолкнули пересохшие губы мужа.
- Ты, Никита, в прошлый раз табак-то забыл. Я положила.
У мужчины дрогнул кадык, и он слабо кивнул, растянув непослушные губы в улыбке. Он открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но не смог. Собравшись с силами, хрипло предложил:
- Оставила бы пару сухарей детям…
- Вот еще! У меня там мука есть – напеку им лепешек с березовой корой, - бойко соврала Клавдия.
- Ну, пора мне…
- Осторожней там. Не лезь на рожон.
Перед тем, как закрыть за ним дверь, она некоторое время наблюдала за его сгорбленным силуэтом, удаляющимся в сторону угрюмого ночного леса.

Никита вышел к знакомому оврагу, изъеденному пятнами бурой глины, и огляделся. Ивана еще не было. Здесь, в лесу ему стало легче. Постоянная тяжесть отлегла от сердца, сами собой немного расправились плечи.
Послышалось совиное уханье. Никита ответил сорочьим стрекотом. Тогда у прогалины показался размытый человеческий силуэт. Никита ощутил знакомое с детства чувство, которое возникало, когда он встречался здесь с друзьями, прогуливая школу. Где они теперь? Сашка был пограничником, и, вероятно, погиб в первые же дни войны. Колька пропал без вести…
- Давно ждешь? – совсем рядом раздался голос Ивана, отвлекший Никиту от раздумий.
- Не, не очень, - мрачно ответил Никита, коротко сплюнув в сторону.
- У меня вон чего, - довольно сообщил Иван, показывая Никите наполненный на половину пятилитровый бутыль самогона, - Жратву приволок?
- Да. Может, подальше уходить будем?
- Что за блажь? Никогда здесь никого кроме нас нету. А от себя все равно не спрячешься.
- Это ты верно говоришь…
Присели, выпили. Иван смачно захрустел крупным осенним огурцом. Никита закурил. Ему хотелось выть по-собачьи. Он с ненавистью глянул на свой ППШ, ненужно лежавший чуть в стороне и словно наблюдавший за ним.
- Кто придумал эту проклятую войну?! – неожиданно крикнул он, давясь слезами.
- Гитлер, чтоб ему. Кто ж еще?
- Да я не о том. Кто вообще это первый придумал? Ведь как можно было бы жить, а?
- Дааа… Пожалуй, славно можно было бы жить.
- Дурак!
- Ты чего?! Я-то тут при чем?!
«Удавлюсь к чертовой матери! Пойду к той сосне и удавлюсь», - подумал пьяный Никита, и от этого сразу стало легче, пусть даже он и знал, что на это смелости у него не достанет.
- Ну-ка, сбацай, Ваня! – крикнул Никита, дивясь своему неприятному голосу и подлетев с земли.
- Это мы могЕм! – радостно ответил Иван, выудив из котомки балалайку.
- Не могЕм, а мОгем! Эх, Матушка-Рассея! – кричал Никита, пускаясь в бешеный пляс по широкому оврагу, выпучив глаза. Деревья понеслись перед его глазами дикой каруселью. Иван, чуть не рвущий струны на инструменте, повалился на спину и, дрыгая ногами, завертелся на прелой листве, безумно глядя в спокойное серое небо.

- Мам, как же так?! Как папка полицаем стал? Он ведь партизан! – шептал Митька в ухо матери, прислоняясь к ее впалой щеке мокрым от слез носом.
- Молчи! Это задание у него такое, партийное, - спокойно ответила привыкшая к постоянной лжи, Клавдия.
Стонала отвыкшая от еды Зинка, которая съела днем целый коржик с коровьими потрохами. Клавдия погладила ее по горячему лобику и накрыла лицо дочери подушкой.
Когда очередь дошла до Митьки, он вцепился в жилистые руки матери и стал брыкаться, чувствуя подошвами ног тощий и отвратительно мягкий живот женщины. Но потом их глаза встретились, и Митька понял – так надо. Пересилив инстинкт, он разомкнул пальцы, перестав защищать свою тонкую шею, и закрыл глаза.
Клавдия молча оделась и достала из потайного места гранату. Спрятала холодное железо в рукаве. Вышла во двор, тихонько затворив дверь, словно боясь разбудить кого-то в доме. По огородам прокралась к избе агронома, из окон которой неслись звуки разудалой гулянки. Клавдия заглянула в окно. В комнате сидело человек десять, из которых двое были немцами, а остальные свои – односельчане. Лицом к ней сидел ее муж, уже не похожий на человека. С ничего не выражающим обрюзгшим лицом он орал песню, держа в руке стакан, из которого выплескивался самогон. Внезапно он увидел свою жену с гранатой в руке и замолчал. «Не надо. Не надо. Не надо…» - беззвучно шептали его посиневшие от страха губы; в глазах снова появилось что-то человеческое. Клавдия медленно опустила руку с гранатой, отступила от окна и заплакала. Первый раз в жизни.