Khristoff : Счет

«А» и «Б» сидели на трубе. «А» упало, «Б» - пропало, что осталось на трубе?
«Павлик», - подумал Павлик, потому что именно он сейчас был на трубе. Он, правда, не сидел на ней, а висел.
Большой двор, в середине которого чуть поодаль от коробки подстанции стоит детская площадка, за ней – бельевая сушилка. На ее перекладине висит на руках шестилетний мальчик. Грузный усатый мужчина в кепке приглушенным голосом методично ведет счет.
- Девяносто три, девяносто четыре…, - бубнит он в усы. Окружившие трубу малыши раскрыв обветренные рты с восторгом смотрят на героя. Только один мальчик, тот, что в черной куртке на молнии и в шапке с большой красной звездой, смотрит не на висящего мальчика, а на усатого мужчину с волевым подбородком и суровым изломом бровей. Глаза мальчика распахнуты. В них страх.
- Сто пятнадцать, сто шестнадцать, - раздается низкий ровный голос мужчины. Малыши стоят. Мальчик продолжает смотреть мужчину.
Наконец, руки Павлика разжимаются, и при счете сто пятьдесят он соскальзывает вниз. Мужчина подхватывает его и опускает на землю.
- Мог бы еще, но руки замерзли, - выдыхает пацан, выставляя напоказ побелевшие пальцы.
Трех-четырехлетки обступили Павлика, для которых он почти взрослый, и радостно лопочут, перебивая друг друга, навирая с три короба, стараясь понравиться старшему мальчику. Их вожаку.
- Теперь твоя очередь, - обратился мужчина к стоявшему поодаль мальчику в черной куртке и не принимавшего участия в бурном поздравлении.
Мальчик вздрогнул и обреченно двинулся к трубе. Мужчина приподнял его и когда мальчик захватил ладонями холодную трубу, отпустил.
- Раз, два, три, - начал ровным голосом считать мужчина.
Пошел мелкий дождь. Малыши замолчали и отстали от героя Павлика, заворожено уставившись на висящего мальчика в шапке с большой звездой.
- Двенадцать, тринадцать, - руки под дождем сделались скользкими. Мужчина не прерывая счета, поправил кепку на голове.
Павлик вытащил из кармана машинку. Одного малыша увела мама под навес летней террасы.
- Двадцать один, двадцать два, - руки скользят, мальчик меняет захват, чуть не соскальзывая вниз. Он старается не думать о холоде и о дожде, из-за которого труба сделалась скользкой и противной. Он старается думать о маме и о солдатиках. В комнате у него разложена армия, все готово к битве. Сегодня, он в этом уверен, отважные спартанцы победят подлых персов! Главное, провисеть на этой глупой трубе.
- Тридцать семь, тридцать восемь, - мужчина незаметно ускоряет счет, но это не помогает. Через мгновение, оборвав мужчину на цифре сорок, мальчик отпускает руки. Мужчина успевает его поймать. Малышня шумно вздыхает и, утратив интерес к происходящему, разбегается по двору, преимущественно, оседая вокруг песочницы.
- Она скользкая была, - стараясь не заплакать, оправдывается мальчик.
- Идем домой, - мужчина берет его за руку, и они спешно пересекают двор.
Мальчик семенит, в глазах слезы. Мужчина большими шагами пересекает двор наискосок, в углу рта прилеплена папироса. Кепка надвинута на самые брови.
- Она была скользкая! – повторяет мальчик, но мужчина не обращает на него внимания, и лишь прибавляет шаг, заставляя мальчика переходить на бег.
В подъезде мужчина выплевывает папиросу и бьет кулаком в стену. При этом он страшно рычит. Мальчик съеживается и затравленно смотрит вверх, на разъяренное лицо.
- Жалкий гаденыш! – удар в стену.
- Труба скользкая?! – два удара в стену.
- Я тебя научу паскуда, курва!!! – серия ударов по стене. Затем мужчина срывает с мальчика шапку и хватает его за волосы. Он тащит его на второй этаж, в квартиру, на двери которой красуется большая латунная цифра «6».
В прихожей мужчина еще раз бьет по стене, потом хватает мальчика подмышку и тащит его в гостиную. Там он достает большую толстую палку и кладет его конец на книжную полку, а второй себе на голову. Придерживая конструкцию руками, он велит мальчику:
- Веси! И попробуй только смандражировать!
Он начинает считать. Мальчик послушно висит, глаза распахнуты, он старается смотреть только перед собой, зафиксировав свой взгляд на портьере. Палка сухая. Он успокаивается. Ровно висит, глядя на портьеру. Голос мужчины тоже понемногу выравнивается
При счете «сто», он становится спокойным, таким и остается до двухсот, потом немного окрашивается радостью и надеждой, которая к тремстам переходит в полный восторг.
- Триста сорок, триста сорок один, - мальчик отпускает руки. Мужчина довольно проводит рукой по усам.
- Вот молодец! Вот там бы так!
- Труба была скользкая, - отвечает мальчик.
- Глупости, у тебя просто мандраж начался.

За дверью, сквозь матовое стекло, он видит чью-то тень. Это его мама. Она все это время стояла там, страшась войти внутрь и не в силах уйти. Наконец, когда все закончено, она входит. Лицо у нее бледное, глаза грустные, но на губах улыбка. Она всегда старается улыбаться сыну.
- Привет, Сереженька, как дела?
- Хорошо. Он сейчас почти шесть минут провисел! – отвечает за него мужчина.
- Хорошо мама, - отвечает мальчик.
- Идите ужинать!

****

- Идем! – отвечаю я, и, собрав в охапку визжащего от восторга карапуза, бреду с ним на кухню, переступая через развалены поверженной крепости.
- Мама, я победил папку! – кричит сын, размахивая ложкой, - спантанцы разгамили пдлых персов!
- В который раз, - улыбается мама и кладет на тарелку сыну половник каши.
- Сегодня было чижилее! – возражает тот.
- Тяжелее, - поправляю я.
- Чижелее, - соглашается сын и с аппетитом уминает кашу.

***

- Когда ты поедешь к отцу?
- Завтра и поеду.
- И ты просто отдашь все эти деньги?
- Ну да. Так будет лучше.

***

- Привет, сынка! – отец полез ко мне обниматься. От его усов пахнет табаком. Он плохо выглядит, и вероятно, еще хуже себя чувствует.
- Привет, пап, - я стараюсь незаметно ускользнуть из его объятий. Мне это удается, и я, скинув обувь прохожу в гостиную.
- Как дела? – спрашивает отец, садясь на стул. Я усаживаюсь в кресле напротив и смотрю на портьеру.
- Нормально, отвечаю. Я тебе денег привез.
- Каких денег?
- Наших, российских. Издай, наконец, свою монографию и прекрати репетиторствовать. Нечего всяких идиотов учить теореме синусов и нервы через это портить.
- Они не все идиоты, - замечает отец, но, я вижу, он со мной соглашается.
- Все папа, все кто ходит учить теорему синусов для поступления в МГУ, идиоты, потому что эту теорему нужно было в школе учить.

Отец растерянно смотрит на меня. Я достаю сумку и выкладываю перед ним пачки банкнот.
- Вот, тут ровно триста сорок одна тысяча. Надеюсь, хватит. Но если что, добавим.
- Ой, Сережка, да ты что, - отец вскочил со стула и по-бабьи взмахнув руками, закружил по комнате, - не надо мне, что ты! У вас у самих денег не густо, ребенок маленький…
- Папа, у нас нормально с деньгами. Возьми. Если тебе так проще, то считай, что я тебе их одолжил. Потом отдашь.
- Да? Хм. Но как я отдам, а впрочем, очень может быть, - папа закурил. С тех пор, как умерла мама он курил не выходя на лестницу.
- Давай чаю попьем? – предложил я.
- Давай! – с радостью согласился отец и, бросив испуганный взгляд на горку денег, бросился на кухню.

Я поднялся и пошел за ним, в коридоре незаметно переложив в карман отцовской куртки еще тридцать девять тысяч.
Вот теперь все.