Михаев : Гвозди Oэрбке

Два червя ползут по обочине, на ходу пожирая пыль.

Рядом стоящий указатель с надписью «Оэрбке» привычно горбится под тяжестью воздуха и ждет заката. Когда-то тут были кузнечики. Любвеобильные маргинальные кузнечики поющие в унисон с травой и задающие ритм всему живому. Сейчас здесь нет даже сорняков.

Дорога в город Оэрбке выглядит ровной и чистой. Но это впечатление обманчиво. Она примет только того, кто знает, как по ней ехать.

Город Оэрбке - дитя ветров. Он подставляет румяные щеки настырным ласкам солнца, купаясь в своем безразличии. Словно пирог удравшей невесты, брошен он в Долину Камня. Город Каменщиков, город, одетый в фату из рыжей пыли, Оэрбке одинок в своем царственном молчании среди золотых песков и скупой живности. Не выносящие напряжения стаи городских птиц, налету разбиваются об углы двухэтажек. Жизнь консервируется, закутывается в тишину. И в городских закоулках, где пресс безмолвия достигает пика, в ожидании неминуемой смерти, ссорятся взъерошенные крысы.

Улица Моргенштерн. Ровно в полдень потомственный каменщик Борис Шталь открывает дверь своего подъезда. Тяжеловесный городской колокол считает до двенадцати, заставляя ждать каждого удара. Борис Шталь подворачивает рукава темно-оранжевого свитера. Поправляет подтяжки. По грубому и загорелому лицу каменщика трудно понять, то ли он зол, то ли он спокоен. Ему достаточно наклонить голову чуть вперед и тень от козырька рабочей фуражки скроет все эмоции. Звон колокола сливается с ударами молотков, доносящимися с каменоломни. Пыль Оэрбке уже знает, что вчера Борис Шталь пережил шок.

Улица Моргенштерн. Двадцатидвухлетняя потомственная каменщица Эдуарда Шталь открывает дверь своего подъезда. Старый колокол отсчитывает часы, заставляя ждать каждого удара. Эдуарда Шталь застегивает потертый оранжевый плащ на все пуговицы, прячет бледные руки в карманы. Сдержанность – главная черта Эдуарды. В рабочей фуражке коричневого цвета, доставшейся ей от отца, она выглядит особенно строго. Каменоломня работает, как и прежде. Звон колокола сливается с ударами уставших, но гордых молотков. Тех самых, что всегда стучат в твоей голове. Пыль Оэрбке уже знает, что вчера Эдуарда Шталь пережила шок.

Вчера, выходя из дома, Борис Шталь снял фуражку, чтобы пригладить волосы и неожиданно нащупал на затылке странные бугорки. Борис начал ковырять непонятные наросты ногтями и вдруг вытащил из головы несколько гвоздей. Их появление сильно поразило каменщика. Он повертел гвозди в руках, рассмотрел их со всех сторон, и лишь смахнул со лба пот, вздыхая от удивления. За тем, чтобы выяснить, почему такой фокус произошел именно с ним, он сегодня и вышел из дома.

Накануне днем Эдуарда Шталь впервые в жизни упала в обморок. Она точно так же, как и сегодня выходила из дома, как вдруг случилось нечто особенное. Когда Эдуарда попыталась поднять воротник плаща, чтобы прикрыть шею, ее руки вдруг остановились на отдельных позвонках. На спине молодой стройной женщины неизвестно откуда появились горбинки, которые дико чесались. Под наростами оказались шляпки огромных ржавых гвоздей, забитых в позвоночник. Переборов страх, Эдуарда Шталь безболезненно вытащила гвозди из дрожащего тела. В тот момент, когда она полностью осознала, что именно в ней было, ее тонкие губы дрогнули, и она свалилась в рыжую пыль Оэрбке. Сегодня Эдуарда Шталь собирается разобраться в происшедшем.

Борис Шталь проходит мимо соседнего дома. На крыше антенны оживленно обсуждают последние новости неспешной городской жизни. Из квартиры на втором этаже доносится музыка, грустнее которой только вой сухих ветров. Приглядевшись к окну можно увидеть на карнизе горшок с фиалками. Борис Шталь знает, к какой семье все это относится.
- Раз. Два. Три… – слышен чей-то голос из квартиры. - Раз. Два. Три.

Сын потомственного каменщика Вольфган Штейн стоит в одной майке рядом с занавеской и с упоением играет на скрипке. Неудивительно. Уроды в два раза лучше чувствуют музыку, чем обычные люди. Вдоль левой ноги мальчишки бежит струйка мочи. Ломкость звука придает скачущей мелодии конвульсивный характер. Смычок скользит по струнам, попадает в рот и проходит сквозь левую щеку. Желтые зубы Вольфгана окрашиваются кровью. Он недоуменно смотрит на люстру, на подоконник, на горшок с фиалками, снова на подоконник. Вольфган Штейн, сын потомственного каменщика Штейна, обречен видеть красоту мира через призму своей ущербности. Широко открыв глаза, он продолжает с упоением наслаждаться музыкой, не обращая внимания на разорванную щеку.
Борис Шталь чешет подбородок и идет дальше.

Эдуарда Шталь проходит мимо соседнего дома. На крыше антенны обиженно молчат и думают о смысле. Их можно понять. Из квартиры на втором этаже давно не доносятся звуки скрипки. Лишь горшок с завядшими фиалками все также стоит на карнизе, являясь единственным напоминанием о золотых годах семьи Штейн.
Эдуарда Шталь чешет кончик носа и идет дальше.

Проходя мимо железнодорожного вокзала, Борис Шталь замечает, на скамейке слепого каменщика Коржа. Никто не знает, почему его так зовут, но внешним видом он и вправду напоминает корж. Невкусный, старый корж. Он всегда здесь сидит и всегда с одним и тем же выражением лица. Рот полуоткрыт, невидящий взгляд в сторону, в ногах лежит костыль. На смуглой голове, похожей на затрепанный кожаный мяч, осталось совсем немного седых волос. Годы никого не жалеют. Супруга Коржа научила мужа полезному развлечению - разбрасывать вокруг себя корм полумертвым голубям. Занятие на каждый день пришлось Коржу по вкусу.
Борис Шталь, поздоровавшись со слепым стариком, садится рядом. Каменщики старшего поколения могли слышать о таких чудесах, возможно у кого-то уже случалось подобное. Борис Шталь сходу спрашивает о своей удивительной находке.
Блюм. Блюм! - отвечает слепой маразматик. – Блюм обязательно должен знать.
Только хозяин кофейни по улице Кляйн Штрассе нужен Борису.

Эдуарда Шталь проходит мимо железнодорожного вокзала, останавливается, выбрасывает в пыль гвозди и делает несколько шагов вперед, не оборачиваясь. Проверка. Рука осторожно опускается в карман плаща. Гвозди на месте. Они вернулись к ней и сегодня, эти чертовы гвозди. С досадой и непониманием Эдуарда Шталь, осматривается по сторонам. На скамейке рядом с вокзалом, сидит старый слепой каменщик Корж. Он всегда здесь сидит и всегда в одной и той же позе. Корж может знать о появлении странных гвоздей. Старых маразматиков стоит уважать хотя бы уже за преимущество в годах. Эдуарда Шталь, поздоровавшись со слепым каменщиком, садится рядом.?

Кофейня по улице Кляйн Штрассе. На блестящей, как лед, витрине нарисована чашка с дымящимся кофе. Если у рабочих каменоломни заканчивается дневной план, они приходят сюда и заполняют все имеющееся пространство, рассаживаясь по три человека за каждый столик. Это традиционное место для короткого отдыха, обсуждения жен и мата. Поэтому хозяин кофейни с неприятной фамилией Блюм всегда в курсе того, что происходит в Оэрбке. Под видом работы он подслушивает чужие разговоры, собирая самые яркие байки и городские легенды. И когда он узнает из случайной беседы что-нибудь эдакое, его квадратные очки запотевают от удовольствия.
Борис Шталь, осторожно открыв входную дверь кофейни, проходит к стойке и опирается на нее локтями. Наспех вытирая руки полотенцем, Блюм спешит обслужить рабочего. Вместо приветствия Шталь выдерживает долгую паузу, после которой он молча вытаскивает из своего кармана огромные гвозди и кладет их по одному на стойку. Где-то вдалеке слышен непрерывный поток ударов молотками. Блюм скрещивает руки на груди, и, c хмурым лицом выслушивает рассказ Бориса Шталя.

Кофейня по улице Кляйн Штрассе. На знакомой витрине грязные разводы и нарисованная от руки чашка с дымящимся кофе.
Эдуарда Шталь, осторожно открыв входную дверь, одаривает старого хозяина кофейни сдержанной улыбкой. Блюм, оживленный появлением девушки, начинает старательно предлагать Эдуарде снять длинный плащ и с ним немного поболтать. Видя легкое смущение на лице каменщицы, Блюм старается поддерживать беседу шутками. Оба садятся за один из круглых столиков и после обычных вопросов, как кто поживает Эдуарда переходит к тому, зачем она пришла. Гвозди. Эти проклятые гвозди.

Внимательно выслушав каменщицу, Блюм рассказал Эдуарде, что лет десять назад ее отец Борис Шталь точно так же приходил к нему и задавал похожий вопрос. Борис хотел знать, почему у него, у обычного каменщика, в затылке оказались гвозди.
Он рассказал ей о том, что Оэрбке не просто Город Каменщиков, а место, куда раньше ссылали самых жестоких убийц, насильников и извращенцев. Заключенных отправляли не просто на исправительные работы. Их ждала вечная резервация в долине камня. Звери сорвались с цепей и радостно начали грызть друг другу глотки. Молотки превращались в оружие. Пробивались черепа, по ночам долго не стихали крики. Желтая пыль улиц проворно впитывала лужи крови и оттого навсегда стала оранжевой. Дети и внуки первых поселенцев рождались либо уродами, либо мертвыми.

Но преступники не могут жить вечно. Со временем Оэрбке сменил тюремное одеяние на рабочую униформу, выбор жертвы заменил выбором супруга. И жизнь, которая, казалось, вот-вот будет окончательно втоптана в грязь, сумела пробиться сквозь каменный пласт морального уродства.
Каждой порядочной семье вновь выдали по молотку, только на этот раз уже в знак принадлежности к уважаемой касте каменщиков.

Блюм многозначительно задрал нос и начал рассуждать о том, что можно изменить в человеке все, но одна вещь всегда будет с ним. Его заламинированная сущность преступника; четко вычерченная, с острыми углами осознанного садизма. Про таких обычно говорят преступник по натуре или волчье семя. Блюм продолжал говорить и рассказал Эдуарде, что для того, чтобы пометить подобный кровожадный род людей существует особый символ. И этот символ - гвозди.
Гвозди, которые забивали в руки и ноги разбойников, распятых вместе с Христом. Если вдруг обычный человек найдет у себя подобные гвозди, то это будет означать, что его род, как и он сам, проклят. На нем клеймо преступника. Отличительный знак, данный ему в напоминание о том, кто он и к чему должен быть готов.

Хозяин кофейни протер стойку и, взглянув, нет ли кого-то у входа, в полголоса добавил, что это клеймо нельзя выиграть или замолить. Оно подобно пуле на шее солдата, пуле, которой его пытались убить и которую он носит для удачи в своем ремесле. Вроде как всегда держать при себе свою смерть. Просто есть вещи и их хозяева. И если человек занимается не своим ремеслом, инструменты рано или поздно начнут напоминать ему об этом. Они будут мучить его, попадаться на глаза и вынуждать следовать отведенной дороге.

Боли не проходят. Каждое утро начинается с отхаркивания кровью.
Борис Шталь стоит на небольшой возвышенности, тщательно вслушиваясь в работу каменоломни. Он пытается упорядочить металлические ноты, поймать скрытый смысл хаотичной симфонии ударов. Глаза приходится щурить из-за поднимающейся пыли. Сегодня Борис Шталь впервые в жизни вышел без любимой фуражки. Он мысленно прощается с Оэрбке, иногда отрываясь на то, чтобы еще раз взглянуть на большие ржавые гвозди. Те самые, что он нашел у себя в голове. Борис Шталь чувствует, что сегодня последний день его пребывания в городе, и что он больше никогда сюда не вернется.

Боли не проходят. Каждое утро начинается с отхаркивания кровью.
Эдуарда Шталь отчаянно бродит вдоль рельс единственной железной дороги Оэрбке. Из-за поднятой ветром пыли, приходится щуриться и придерживать одной рукой воротник плаща. В другой руке каменщица сжимает гвозди. Те самые, что она нашла в своем позвоночнике. Через неделю Эдуарда Шталь поймет, что избавиться от них ей никогда не удастся. Она вспомнит своего отца, вспомнит разговор со старым хозяином кофейни. Через неделю простая каменщица, наконец, придет к выводу, что свой жизненный путь не выбирают. Как не выбирают родителей, детей и все остальное.

Те, кто в последний раз видел Эдуарду Шталь ожидавшей автобус, рассказывают, что вела она себя, как сумасшедшая. Говорят, она то и дело впадала в ярость, дырявила небольшой железкой покрытие остановки и кого-то сильно проклинала.

Дорога в город Оэрбке выглядит ровной и чистой. Но это впечатление обманчиво. Она примет только того, кто знает, как по ней ехать.

Указатель привычно горбится под тяжестью воздуха и ждет заката. Когда-то тут были кузнечики. Любвеобильные маргинальные кузнечики поющие в унисон с травой и задающие ритм всему живому. Сейчас здесь нет даже сорняков.

Два червя ползут по обочине, на ходу пожирая пыль.