Лев Рыжков : Орешек Кедровый

«Под крылом самолета о чем-то поет какое-то там море тайги», - вспомнила Лиза, глядя в иллюминатор.
Но это была неправильная песня. Хотя бы потому, что вместо самолета был вертолет.
Пилот был в шлеме, который делал его похожим на врага Шварценеггера из второго «Терминатора». Рукой в стильной кожаной перчатке он указывал куда-то вдаль. Там, прямо как в сказке про Пряничный домик, стояли хоромы. Они были настолько же неуместны здесь, в этом диком лесу, как если бы были сделаны из сдобы.
Это был отцовский Охотничий замок.
Он был самый настоящий, пускай и в миниатюре. Имелись острые башенки, бойницы. Даже подъемный мост, который надо было бы перекидывать через заполненную сейчас снегом канаву. Сооружение тем более бесполезное, что никаких дорог тут и не было. Разве только по зиме можно было продраться на джипе…
Внутренняя отделка тоже была соответствующая – доспехи на стенах, котлы и камины, винтовые лестницы.
Слава богу, это безобразие построил вовсе не отец. В начале 90-х замок был возведен известным вором в законе Вовкой Кедровым, по кличке Орешек. Отсюда он вместе со своими зловещими татуированными, а ныне легендарными друзьями-бандитами ходил на медведя и волков. Здесь проводил сходняки. Об оргиях, которые устраивались в каминном зале лесного замка, ходили достаточно мрачные легенды. Достаточно сказать, что кто-то из приятелей подарил Кедровому книгу маркиза де Сада «120 дней Содома», и впечатленный донельзя бандитский главарь решил воплотить в жизнь кое-какие идеи одержимого сексуальным безумием маркиза.
Лизе только-только исполнилось двадцать. И сейчас ее отправляли в ссылку. Как же ей не повезло, что у нее оказался такой строгий папаша. Ну, подумаешь, попалась ментам с коксом при облаве на клуб! Ведь произошло-то это – от неопытности! Знала бы, в чем дело, смыла бы наркоту в унитаз. Разве это повод, в конце концов, лишать юную девушку свободы почти на три с половиной месяца?
Но отец оказался неумолим.
- Расценивай это как ссылку, - сказал он, как отрезал. – Сама виновата. Заодно пизду проветришь на свежем воздухе.
Папа никогда не пользовался эвфемизмами, и с тем, что он произносил, спорить было бесполезно. Лиза стала компрометировать его. И то, что с ней происходило, было еще самым мягким наказанием.
Лиза, сидя в кабине, грустно вздохнула. Геликоптер, оглушительно стрекоча и тошнотворно качаясь, приближался к месту ее грядущего тоскливого заточения.
Здесь, в этом ебаном Охотничьем замке не было ее ровесников. Сюда невозможно было провести интернет. Из телевидения ловилось только два государственных канала.
Глушь. Сраное пердяево.
Лиза готова была биться головой о стекло, хотелось вцепиться пилоту в глотку, настолько велико было ее отчаяние.
- Заодно и подлечишься! – Бессердечная, стервозная мать во всем поддерживала отца.
«Пизда ты старая! – со злостью думала тогда Лиза. – Можно подумать, что когда ты была молодой, то вела себя так уж целомудренно!»
Лиза была болезненной девочкой, со слабым здоровьем. Один лишь перечень ее диагнозов мог занять не одну страницу. И лишь один из их числа не смог бы вызвать сочувствия даже в самой слезливой, самой размякшей от сериалов домохозяйке.
Нимфомания. Или же бешенство матки.
- Я позабочусь, чтобы за сто пятьдесят верст отсюда не оказалось ни одного хуя, - обещал отец.
Не верить ему не было никаких оснований.
Лизину обслугу составляли баба-кухарка, баба-уборщица, баба-горничная.
Ебануться от тоски!..
Три дородных деревенских старухи стояли у вертолетной площадки. Встречали Лизу с дурацким вышитым полотенцем с какой-то бурой кучей на блюде. Лиза готова была взвыть.
Она даже загадала, чтобы красивый и чужой пилот выпал бы при посадке из кабины, сломал бы себе ноги. А Лиза бы прыгала, прыгала, прыгала у него на хую. До одурения, пользуясь беспомощным состоянием бедняги.
Но этого, конечно же, не произошло.
…Когда блестящая железная стрекоза улетала прочь, Лиза показала ей вслед фак. Она не сомневалась, что мудила-пилот это видел…
Лиза обернулась к бабам. То, что они подносили ей на вышитом полотенце, не было хлебом-солью. На блюде лежала гора ароматно пахнущих кедровых шишек.
***
Немного о том, как этот замок достался папе.
Вовка Кедровый, известный РУБОПу всей страны под прозвищем Орешек, под занавес своей недолгой, но стремительной карьеры решил насовсем обосноваться в этом замке. Однако кто-то из захотевших подружиться с властью бандюков сдал его ментам с потрохами и всеми цифрами.
В тот миг, когда Кедровый обосновался в маркиз-де-садовском замке в окружении блядей-мазохисток, он совершил роковую ошибку. Он просто убрал руку с пульса событий. И с ним перестали считаться.
Нет, произошло это не сразу. Какое-то время бандиты еще летали к нему на сходки, ебали покорных баб, пороли их по мозолистым жопам самыми настоящими плетками. А через восемь месяцев Орешком, который этакой Синей Бородой исходил в диких лесах в садистском оргазме, просто пожертвовали…
Менты пытались взять его живым. Но Вовкина охрана – самые свирепые и вооруженные до зубов отморозки, отстреливались до последнего, положив четверых альфовцев.
Сам Вовка хуячил по ментам из «Беретты 12S», с которой не расставался даже в каземате с блядями-рабынями. Он словно предвидел, что когда-нибудь менты застанут его таким – без штанов, ебущим визжащую девку.
Орешек умер как настоящий мужчина. Если бы те события 1998 года произошли в Америке, этот сюжет давно бы лег уже в основу блокбастера. Но в России об этом широкая публика так и не узнала.
Затем особняк был конфискован. Какое-то время тут была метеорологическая станция. Но разбежались и предсказатели погоды. Да и кому будет охота сидеть хуй знает в каких местах с дурной славой? Кто-то из тех, кто рассказывал отцу эту историю, говорил, что, вполне возможно, метеорологов напугали призраки. Но сам отец придерживался другой версии. Он считал, что работники метеостанции просто спились и спидарасились, охуев от скуки и не развеявшихся еще в ту пору сексуальных флюидов этого места. И, когда они стали слать в Гидрометеоцентр совсем уж откровенную хуйню, их забрали на большую землю.
А потом замок достался отцу. Насколько знала Лиза, он сходил в баньку не то с прокурором, не то с кем-то из ГБ. А потом купил это строение совсем уж по дешевке. Кажется, он хвастался даже, что стоил ему этот замок примерно как двухкомнатная квартира в Москве.
Когда-то Лиза мечтала устроить здесь садо-мазо-вечеринку. Но не было для нее ничего хуже, чем сидеть в этих стенах в горьком одиночестве.
***
Отец фактически убивал ее. И он знал об этом. Дело в том, что Лизе оставалось жить на этом свете максимум год. Так уж получилось, что в 16 лет у нее диагностировали какую-то совсем уж редкую и уникальную разновидность чахотки – врожденный легочный фиброз, синдром Гудласчура и туберозный склероз. Тогда врачи говорили, что протянет она максимум пять лет.
И вот теперь отец вынуждал ее провести может быть последние дни ее жизни совершенно впустую.
С тех пор, как ей поставили этот диагноз, Лиза заболела нимфоманией. Тогда, в 16 лет, она определила цель своей оставшейся жизни. Вот эта цель: ни дня без хуя!
Лиза не вела девичий дневник. Зато у нее был календарик. Вместо месячных она отмечала на нем крестиками дни, когда в ее жизни был хуй. Пять лет назад бесхуевых дней было большинство. Но затем крестики-фаллосы стали входить в ее жизнь все прочней и крепче. Ведь если ты смертельно больна, то надо брать от жизни все – разве не так?
Календарик нынешнего года радовал Лизу больше прочих. Он был сплошь и рядом испещрен крестиками. И за каждым из них стоял большой и прочный хуй.
А дальше терпение отца лопнуло (отчасти благодаря злосчастному вмешательству в Лизину жизнь кокаина), и теперь в перспективе маячило лишь огромное белое – совершенно бесхуевое – пятно.
И это было горе, которому нельзя помочь никакими слезами. Отца нельзя было разжалобить. Ему даже невозможно было сказать, что ей, Лизе, просто необходимо каждый день чувствовать внутри себя хуй. Чтобы ощущать таким образом ускользающую полноту жизни.
***
Известно, как тяжело зависимому от чего-то человеку приходится без предмета своей нездоровой страсти. Алкоголик в такой ситуации будет бредить бутылкой, наркоман – своим противозаконным снадобьем. Эти люди будут знать, что ни за что не смогут осуществить свое самое заветное желание. И их страсть будет дразнить их денно и нощно, будет сводить их с ума.
К концу первого месяца заточения, Лиза чуть не рехнулась от похоти.
Чем только она не дрочила свою киску. Пробовала делать это древком от копья, кухонной скалкой, пультом от телека. Однажды запихала в пизду даже кедровую шишку. В момент, когда та юркнула внутрь, Лиза даже испугалась, что не сможет выковырять ее наружу.
Однако обошлось. Шишка вышла из сочившихся безнадежной похотью губ, даже почти не поранив Лизино злосчастное, зудящее влагалище.
Конечно же, Лиза получала оргазмы. Но – слабые, искусственные, совершенно холодные и бесчеловечные.
Она до последнего миллиметра изучила подземелья, где Орешек Кедровый пытал блядей. Лиза просто выла от желания оказаться на месте самой завалящей и дрянной из них. Но все кандалы, дыбы и колеса из подземелий убрали, и теперь это был очень скучный и очень обычный подвал. От других подвалов его отличало разве только то, что он отапливался из котельной, и в нем было достаточно тепло. Но все равно – вообразить здесь безбашенные оргии было просто невозможно.
..К концу второго месяца Лиза достигла настоящего безумия. Она возненавидела свою пизду. Точно под Лизино настроение один из государственных каналов показал фильм «Пианистка», где героиня резала пизду бритвой. То же делала и Лиза – вонзала жалящее, болезненное лезвие в трепещущую мякоть половых губ. Потом ревела в голос, протирала рану смоченной духами ваткой.
И ревела в подушку – от боли, отчаяния и одиночества.
Хуже того, она стала понимать старую и совершенно уебанскую песенку «Наутилуса»: «Я брал острую бритву, и правил себя…»
Лиза представляла себе певца Бутусова. Как тот закрывает глаза, полосует бритвой пещеристое тело своего хуя.
- Я хочу быть с хуём! – одиноко и отчаянно выла она по ночам. – Я! Хочу! Быть с хуём! И я буду с хуем!..
Она неистово погружала в истекающую соком вульву пульт. Пластмассовые клавиши неласково терли изнанку исстрадавшейся пизды. Лиза слабо и вяло кончала. Засыпала в слезах…
***
На третий месяц заточения, Лиза стала часто кашлять. И это указывало только на одно – отныне ее дни уж совершенно точно сочтены.
- Так и сдохну без хуя! – говорила она сама себе. – Так и сдохну!
Она силилась представить себе это. Может быть, смягчить боль утраты.
Лиза все чаще размышляла над тем – что же там, на том свете? Много ли там хуев, в раю-то? Она ведь попадет в рай, разве она этого не заслужила?
Лиза не знала, чего хотел добиться отец, запирая ее здесь. Того ли, чтобы она сутки напролет думала вот что: «Хуй! Хуй! Хуй! Хуй! Хуй!»
Хуи преследовали ее в мучительных и сладких снах. Но спала Лиза все реже.
Теперь, в участившиеся периоды горячечной бессонницы, она мерила шагами коридоры, спускалась и поднималась по винтовым лесенкам. В мозгу мелькали не то обрывки сна, не то просто бред. Вот она заходит за угол. И видит мужика. Настоящего. С хуем! Пусть это будет самый зачмыренный лох и неудачник! Лишь бы у него был дрын! Дрын…
В ту ночь она тоже бродила по коридорам. В ночнушке, со свечой. Лиза была изнурена и отчасти безумна.
Ноги сами вывели ее к подвалу, где когда-то Орешек издевался над своими жертвами. В своих полуночных блужданиях она всячески избегала спускаться сюда. Все чаще ноги заносили ее на замковую кухню, где баба Патрикевна, жившая в подсобке, немедленно просыпалась и начинала мутить пирожки. Как будто сдобой и мясом можно было унять эту чудовищную дрожь желания!
Сейчас Лиза этакой героиней готического романа, со свечкой в руках, застыла около двери в подвал. Орешек, помешанный на тщеславии, незадолго до кончины приобрел себе дворянский титул. Его гербом стала кедровая шишка, по краям украшенная золотом. Над шишкой парил двуглавый орел.
Совершенно дурацкий был герб. Лиза стояла, глядела на гербовую чеканку на двери. Представляла вместо этой шишки хуй. Большой, узловатый, двуглавый.
- О-о!
Какой бы безумной Лиза себя не ощущала, но сейчас простонала не она. Стон раздавался из…
Не веря сама себе, Лиза толкнула украшенную гербом дверь.
И вдруг поняла, что свеча ей больше не понадобится.
Подземелье было озарено оранжевым и зловещим светом факелов.
Еще здесь пахло спермой. Спермой и кровью.
А в самом центре подвала, страшный и дикий, стоял мужик, покрытый шерстью и татуировками. Он зло ебал какую-то телку. Руки и ноги телки были скованы наручниками, а шею окольцовывал стальной ошейник. От него отходила цепь, свободный конец которого страшный мужик держал в руках. Он рычал, и вонзал свой хуй в трепетную плоть молодой связанной пленницы.
Та могла бы заорать. Но во рту у нее тоже был хуй. Пусть и не настоящий, а из секс-шопа. И рабыня только стонала.
Еще несколько ее товарок горько стенали, привязанные цепями к стенам.
- О-ох! – только и сказала Лиза.
И страшный мужик вдруг обратил на нее внимание.
- Ты кто такая, пизда? – спросил он жутким голосом, от которого мурашки колючей россыпью разбегались по коже.
- Лиза, - ответила она.
Мужик направился к ней, вытащив огромный, трепещущий хуй, направился к Лизе.
- На колени! – бросил он.
И Лиза не могла его ослушаться. Она послушно и жадно облизала его хуй, все еще покрытый выделениями той мерзкой девки. Покорно встала на четвереньки.
И взвыла от восторга, когда в нее вошел хуй, огромный и жаркий.
Огненный шторм. Вот что это было. Иными словами нельзя было описать тот запредельный восторг, который завладел всем ее существом.
Оргазмы пылали в ее голове солнечными протуберанцами. И Лиза потеряла сознание.

…Она очнулась словно через тысячелетие. Впервые после начала своего заточения Лиза спала долго и крепко, как только может спать основательно и качественно выебанный человек женского пола.
Когда Лиза открыла глаза, она обнаружила, что находится вовсе не в подвале. Она лежала в своей постели. А бабка Мартыновна, обнаружив ее пробуждение, забегала, захлопотала:
- Ох! Милая моя! Рази ж можно было такой хворенькой по ночам по подвалам бродить? Страсти-то какие! А что если бы мы тебя не нашли? Дело ли – больной в подвале спать?
«Неужели всего этого не было? - подумала Лиза. – Неужели этот чудесный хуй мне только привиделся?» Нет, она не могла в это поверить! Слишком уж натурально все было. Не мог ей примерещиться этот хуй, который благодарно вспоминала каждая клеточка ее тела.
Лиза вдруг закашлялась. Но не как обычно. А долго, мучительно. Ее трясло, крючило, выворачивало наизнанку. Когда же на какую-то секунду кашель унялся, она обнаружила, что кровь забрызгала край пододеяльника. И что хуже всего – в этой крови были какие-то кусочки. «Легкие?!» – испугалась Лиза.
…Следующей ночью она опять направилась в подвал. И там опять был этот жуткий мужик, который с ревом: «Ах ты, пизда!» – срывал с нее одежду, унижал, связывал, порол. А еще пронзал ее, даруя по-настоящему нестерпимое блаженство и телу, и душе.
…Ее опять нашли в подвале. И опять Лиза лежала в кровати, кашляла. Она поймала себя на том, что не может встать, настолько ослабела.
Но мысль о том, что она не попадет в подвал, была просто невыносимая. И Лиза понимала, что она должна если не дойти, то хотя бы приползти в этот подвал. Пусть она умрет. Но умрет на хую у этого…
Человека?
Привидения?
Лиза не знала ни того, кто этот мужик, ни откуда взялись все эти бабы. Да это было, если разобраться, и не важно…
…Силы для того, чтобы встать, нашлись у Лизы только к ночи. Тело словно превратилось в комок ваты, не слушалось. Эта вата будто плавала в тумане.
И, если бы не путеводная мысль о хуе, Лиза никогда не дошла бы до каземата с ореховой шишкой на двери.
Едва она переступила порог подвала, страшный мужик захохотал, схватил Лизу за волосы, с восхитительной грубостью поволок к стене, на которой висел пустой комплект кандалов. Она стонала от восторга, когда он пришпиливал ее к ледяной стене, как энтомолог редкую и красивую бабочку.
И заорала от предсказуемого восторга, когда он вонзил в нее свой хуй.
Сначала восторг выходил ревом, потом кашлем, потом воем. Потом у Лизы долго-долго кружилась голова. А когда она смогла открыть глаза, то увидела, что с мужиком происходят странные и страшные метаморфозы.
Увидела, как сереет и отслаивается от костей его плоть. Как рот с жестким изгибом губ превращается в жуткий гниющий провал. Как лопаются глаза в его глазницах. Как по коже течет белесый гной.
- Добро пожаловать в ад, пизда! – клекотал гнилой провал рта.
Лиза оглянулась. И увидела, что бабы, распятые у стены рядом с ней и напротив нее, тоже гниют, тоже теряют плоть, исходя ликующим и злорадным воплем.
И вдруг Лиза поняла, что не хочет больше оставаться здесь. Она завизжала, оттолкнула зомби, рванулась в своих оковах. Но те больно и холодно остановили Лизино тело. А умертвие дало ей пощечину гнилой ладонью.
- Добро пожаловать в ад, пизда! – повторило оно.
Лиза предпочитала не задумываться, что представляет из себя его хуй. Она кричала, и кричала, и кричала… Еще она знала, что желание ее сбылось, и эта ебля не кончится никогда.

- В подвале маленькую нашли! – завывала бабка Мартыновна. – Лежала она там, кашляла, кровью вся истекла! Только не убивайте, господин хороший!
- Успокойтесь! – жестко сказал Лизин отец. – Убивать вас никто не будет.
Он отсчитал бабам по пятьсот долларов каждой. Подсадил дряхлую Патрикевну в вертолет. На лице олигарха не читалось ничего, даже когда Охотничий Замок Орешка вспыхнул, подожженный по его приказу.
- Покойся с миром, Лизанька! – проговорил он.
На долю секунды перед его глазами встало видение дочери, которую ебет разлагающийся мертвец. Но олигарх счел это всего лишь бредом и следствием бессонной ночи после кошмарного известия…