Угу. Точно : Пафос 1

Наивные плачут.

Вжимаюсь в неё с таким отчаянием, словно она всё, что отделяет меня от Бога.

Всматриваюсь в её лицо. В морщины, пьяную ухмылку, в блядский вызов в глазах и жалею, что тогда, много лет назад не был достаточно мужчиной, что бы привязать её к стулу и сломать челюсть. Или скулу. Провести острием ножа от виска к подбородку. Изуродовать, вырезать, лишить той глупой, глупой, блядь, мечты. И потом любить до конца жизни что осталось.

Вы ведь знаете.
Помните тот возраст, когда не хочешь быть должным ни дьяволу, ни богу. Вот тогда то я и женился.
Возвращаясь с работы, я заставал жену в одной и той же позе – уперев ладони в скулы, с потухшей сигаретой в пальцах, она заворожено вглядывалась в страницы глянцевых журналов. «Cosmopolitan», «Elle». Старые номера, на новые у нас просто не было денег.
Я стоял в прихожей, с сапог моих и с лица стекала грязь, и я чувствовал себя потерянным. Глядя на паутину в углах, грязь, пыль на подоконниках, глядя на пузыри вздувшихся обоев, трупики мух на столе и пепел в волосах моей жены, глядя на всю эту херню, я думал: Господи, ты ведь видишь, как сильно я её люблю.
И она говорила мне:
- Я здесь чужая. Здесь, в этом месте. В этой зиме.
Говорила, указывая окно:
- Это говнище…Я ведь не виновата, что родилась красивой, понимаешь?

В окне были голые картофельные грядки, покрытые льдом лужи, грязные пуки соломы и коровьи лепешки, дымящиеся на холоде как радиоактивные останки инопланетян из японских мультфильмов.
Я садился за стол, ел холодные макароны и пытался не думать о том, что и я в её жизни чужой. О том, что и я говнище. Я старался думать о ночи, о времени, когда она опять будет говорить о ярких огнях мегаполиса, об искрах, которые может разбрасывать жизнь. Я думал о времени, когда страсть в её голосе будет адресована мне, когда я, обняв её, смогу поверить, что всё у нас будет хорошо.
Я не был дураком, просто в 20 все так думают.

Я ведь действительно всё помню.
Тот день, когда решил отпустить её. Когда даже сквозь слепоту разума увидел, что она поклоняется другому богу, не мне. Помню как плача под дождем, спрашивал у темноты, почему это так больно – быть честным? Спрашивал, как мне жить дальше? Со своей-то обычностью?

Смотрю на неё сейчас. Смотрю на себя. Пытаюсь понять, оно того стоило?
Жертвы во имя… Господи, какая херня. Я всё делал неправильно.

Хотелось кричать от злобы, когда я её увидел на автобусной остановке. В потертом дерматиновом плаще, платке, из под которого вились кольца сальных волос, с какими-то бесформенными пакетами в руках.
Кладешь себя на алтарь.
Упившись самогоном вырываешь себе сердце.
Скармливаешь чужим амбициям собственную душу.
Проходит время и вдруг понимаешь, что всё было зря и ты просто-напросто кретин.

Рассказывает о себе. Коротко, зло.
Пробовала себя в Москве. Не получилось. Вернулась. Вышла замуж. Родила двойню. Дети выросли дураками, муж спился.
- Обычная семья. – пожимает она плечами и смущенно улыбается.
Отворачиваюсь. У меня нет ни жены, ни детей, но я умудрился спиться и без этого.
Говорю:
- Все эти годы я искал тебя. На обложках журналов, рекламных щитах, в той, глянцевой жизни. Хотел убедиться, что не зря ушел из твоей жизни. Что хотя бы твои мечты сбылись.