shot : Беспонтовые заметки - II

Понедельник.
Сегодня засада ждала. По случаю назначения на якобы руководящую должность, мне надо было в течение недели посещать курсы по технике безопасности. Наш инженер по этой самой безопасности интимно сообщила, что все начальники время от времени делают это.
В тот понедельник я дисциплинированно пришел на первое занятие. Причем почти не опоздал. Но после часа бубнения про то, что электрический ток, оказывается, невозможно опасная хуйня, заснул - благо сидел на предпоследней парте, надежно прикрытый спинами собратьев по несчастью. Народ, кстати, подобрался серьезный и взрослый, не моложе сорока. Так вот, когда через три часа я изволил проснуться, оказалось, что передние ряды в полном составе куда-то свалили. За моей спиной осталось человек десять пожилых студиозусов, которые, сверля препода мутными глазами, внимали. Интересно, сколько же времени я проспал посередине полупустой аудитории, напротив лектора, умостив голову на барсетку и похрапывая?
Обращенный ко мне взгляд препода, действительно большого фаната своего дела, был таким несчастным, что на следующие занятия я забил. И на подготовку к экзамену я забил. А экзамен, к слову сказать, грянул сегодня.
Опять же, упрекнуть мне себя не в чем. Почти не опоздал. Пришел хоть и не в костюме, так по крайней мере в чистом свитере и свежестираных ширштанах, аккуратен и корректен.
Ну, что. Получил билет, сел готовиться. Поскольку соученики в радиусе громкого шепота в помощи отказали, мой ответ на три вопроса вымучился одной-единственной фразой на полях ежедневника. Через пять минут, поняв, что ловить нефиг, я сел перед комиссией. Чем ее изрядно удивил - надо же, почти без подготовки, отвечает на сложный вопрос о несчастных случаях на производстве:
А люди в комиссии сидели серьезные. Какая-то чикса из администрации, перцы из Министерства и тому подобная муть. Я отрешился от всего сущего и открыл болтливый рот. Тока хуй. Администраторша со словами "Давай-ка, голубчик, посмотрим, что ты там написал" лапнула мой ежедневник. Я вцепился в свой край и вежливо, но настойчиво потянул его к себе. Ничего не написал, говорю. Она: "Нет-нет, я видела, что ты делал наброски. Я хочу взглянуть". Препирались мы с полминуты. Потом моими скрижалями заинтересовались остальные и таки вытянули книжицу из рук. Я скрестил все двадцать пальцев, чтобы они открыли ее на страничке с набросками необходимой отделу комплектухи, или телефонах партнеров, или еще где-нибудь. Но судьба была против меня. Книжка открылась не абы где, а точно на моей лебединой песне в области охраны труда - я ее, как назло, ручкой заложил. На полях девственно чистого листа красовалось четкое: "Несчастные случаи на производстве - это блянахуйпиздец!"
Сказать, что комиссия охуела значит ничего не сказать. На виновницу торжества, администраторшу, было больно смотреть. То есть в самой мысли о том, что несчастные случаи на производстве это блянахуйпиздец, нет ничего крамольного. Потому что это действительно блянахуйпиздец. Однако по сравнению с исписанными листами остальных мои каракули выглядели достаточно тускло.
Поэтому эти садисты заставили под диктовку записывать развернутые ответы на все три вопроса, со ссылками на действующее законодательство. После чего отпустили с миром.
Так что я теперь - квалифицированный специалист, знания которого подтверждены крупными авторитетами в области охраны труда. И, если комиссия не врала, уже на следующей неделе мне выдадут соответствующий документ.
И, по-моему, это ничуть не меньший блянахуйпиздец, чем несчастные случаи на производстве.

Вторник
– Хи-хи, боже мой, что это?
– Это, понимаешь, камерный концертный зал.
– А почему в такой жопе?
– Ну… потому что культура.
Масяня

С утра я, Федрыч и Парадайз пересеклись на Щукинской. А уже через пару часов в пыльные вагонные стекла влупил шумный и бестолковый тверской июль. Заплеваное серой хмарью небо поползло по швам, солнечные зайчики запрыгали по лицам. Лица, как назло, были ничуть не летние. На каждой потрескавшейся, тусклой харе читался график работы и запоев, и давно постылый супруг, и обрыдлый быт, и нищета. Не оттого ли так беспросветен наш кондовый партиотизм, что покоится он исключительно на костях полегших за родные березки да великую идею? Как говаривал Чистяков, «ну а любить-то мне больше и нечего…».
В общаге, как водится, бухали. Чувствую, скоро меня будет тошнить от собственного прошлого. Я выволок гоп-компанию из провонявшей анашой комнаты какой-то телки и объявил о начале акции культурного прорыва. Лбы соратников прорезались морщинами. Парадиз робко предложил забухать в картинной галерее. Я сказал, что мерять шагами километры полотен – не мое. Федрыч ответил, что вполне можно сесть перед первым же холстом и, попивая «Афанасий», духовно приобщаться. В итоге решили пойти в кино.
По пути зацепили Гарри. Он долго не въезжал в наш мегакультурный почин. Въехав же, попрекнул пустяковостью затеи. Мол, с точки зрения искусства современные кассовые фильмы – а иных сейчас и не крутят, – говна не стоят.
Забегая вперед, отмечу, что Гарри был прав на все сто. Тогда же мы в три дружных глотки высмеяли его косность и гордо взяли недешевые билеты на ближайший сеанс. Смутило, правда, название гипотетического шедевра: «Новые муравьи в штанах», но мы решили, что такова концептуальность современного кино. Купили по бокалу пива и отправились на встречу с прекрасным.
Действие фильма началось в комнате тривиального американского тина. Паренек лежал в постели и самозабвенно потягивался. В следующую секунду я поперхнулся пивом – ибо с мальчуганом заговорил хуй. При всем моем уважении к копулятивным органам вообще и к хую в частности, это было не совсем то, что я от него ожидал. Хуй отрекомендовался спецом по телкам и предложил свою помощь в решении половых проблем. И понеслась.
Если чекистов вели по жизни горячее сердце и чистые руки, а пушеров, впаривающих опиум для народа – могучие ментальные связи с боссом, то наш пубертант бодро пошел по фарватеру жизни, заручившись сакраментальным «хуй знает». Очевидно, фильм был задуман тематическим. Друг тина всю дорогу заморачивался на онанизм. Персонал клиники, куда попала его Джульетта от передозы порноколес – на бандажирование. В лучших традициях юсовской классики, время от времени с экрана громыхали заботливо оцифрованные в Dolby пердеж, мат и рыгание. К моему изумлению, это вызывало заливистый смех зала. Особенно неподдельно веселилась слабая его половина.
Пиво кончилось. Заснуть во время этой мистерии звука оказалось нереально. Поэтому я плюнул, подхватил рюкзак и отправился в бар. Следом потянулись остальные. Федрыч плюхнулся напротив, хлопнул абсента и обидно сказал: «Ну что, Шотти, приобщился к высокому искусству?». И ответить ему было нечего.
Культурное потрясение решили залить в «На Набережной». Однако по приезду выяснилось, что милый сердцу кабак навсегда закрыт. Обидно, тем более что я специально привез цифровик для увековечивания этого местечка на «Арене Кабацкой». Блин, лучших теряем. Сперва «Афанасий». Теперь вот «На Набережной».
Кстати, с пару месяцев назад какая-то блядь кричала, что «Афанасий» скоро откроется. Мол, информация проверенная, она, мол, у директора этого кабака что-то вроде любимой секретутки. Довожу до ее сведения, что она ошибается. Там уже и вывеску сменили.
Так что напиваться нам пришлось в «Молодежном», что напротив ренгачевой работы. По дороге туда мы где-то потеряли Парадайза, зато подхватили Анечку с подружкой; обмен по хорошему курсу. Позже подтянулся Рус, и мы дивно посидели. Да, темный ром там оказался вполне приличен – несмотря на баснословную дешевизну.
После чего направились в общагу, где Федрыч с нечеловеческой скоростью нажрался. Даже странно: только что сидел рядом гомо, я извиняюсь, сапиенс, и вдруг хлоп-хлоп-хлоп! бездыханное тело. Тело было взято на буксир и оттащено в комнату к анютиной подружке, месту предполагаемого ночлега. Но Федрыч, пусть и раздетый, без боя не сдался. Сперва он лег на пол и попытался заснуть. Разбуженный, корчил рожи и отказывался перебираться на свободную кровать, бо испуганная хозяйка отказалась пустить его под крыло. Затем вдруг сел в позу нетрезвого лотоса и принялся вещать рифмованную невнятицу.
Короче, ввиду невалидности Федрыча почетное место рядом с хозяйкой занял я. Федрыч же через пятнадцать минут вскочил, стремительно оделся и выбежал с воплями: «Небось, уже там сходили!». Обратно он приполз только в семь утра – за что ему большое спасибо.
Такая вот культура. И то, нефига совать любопытное свиное рыло в калашный ряд молодежной эстетики. Тем более что количество осевшего на рыле говна мешает объективно оценить уровень этого творчества как искусства.

Среда.
Проснувшись ближе к вечеру, я отправился оскорблять своим присутствием "Бо". Где и впечатлился официанткой с модельной внешностью.
Ира, — сказал я бэджу, — где я мог Вас видеть? По телевизору, — ответила улыбчивая Ира. — Я веду прогноз погоды на "Пилоте". Не смотрю телевизор, — признался я. Знаете, когда я шлепаю по кнопкам на пульте, у меня создается почти тактильное ощущение приема контрастного душа из разноцветного говна. Фу, какая гадость, — поморщилась Ира. А то, — согласился я.
Слово за слово, это глазастое чудо черкануло мне на салфетке номер трубы и предложило позвонить в конце смены, ближе к полуночи. Ну а мне ж только предложи.
Остаток дня прошел в бесцельном болтании по Твери в компании с Емелей и Гарром. В первом часу я вызвонил Иру, мы встретились и отправились отмечать знакомство. Вернее, попытались отправиться. Нас поочередно отвергли «Sity» (моя спортивная куртка), «Культура» (мои убойные ботинки) и пара кабаков поменьше. Наконец, приземлились в «Зебре». Спустя шесть самбук и два рома я был окончательно покорен. Мы откровенничали, и смеялись, и пили, чувствуя себя знакомыми лет пять. Умная, красивая, жизнерадостная и смешливая девушка без особых комплексов — что еще нужно человеку, чтобы встретить старость? Или, как минимум, утро?
Когда натикало четыре часа, я больше не смог пить. Заплетающимся языком попробовал объяснить пассии, что вот сейчас бы самое время попробовать показать мне достопримечательности родного города, например, недорогие гостиницы. Но Ира, помогая себе руками, объяснила, что ехать спать сейчас немазово, а мазово… о! а мазово познакомить меня с подружкой и втроем пойти потанцевать. От перспективы первобытных плясок под завывания Фабрики Звезд я пришел в такой ужас, что даже не стал разводить прелестницу дальше. Романтическая мечта цвета лазури спикировала с седьмого неба и хряснула о крышку канализационного люка. Пошатываясь от горя, но отвергая помощь секьюров, я с трудом выбрел на улицу. А потом подошел к первой попавшейся машине, открыл дверь и, как мог внятно, спросил: «Бляди?».
Водитель выбежал из своего рыдвана и радостно захлопотал, помогая мне сесть. «Есть, есть, как не быть», — зачастил он. И он был прав, бляди были. И много. Традиционно с трудом решив извечную мужскую проблему, — как из пяти страшных, как смертушка, телок выбрать одну хоть чуть менее уродливую, — я шлепнул на ладонь продавца две по пятьсот. После чего договорился, что существо будет доставлено по моему звонку из гостиницы, так как вопрос со спальным местом пока был открыт.
Впрочем, открыт он был недолго. Ровно столько, сколько потребовалось для того, чтобы, роясь в карманах перед стойкой заспанного администратора «Селигера», обнаружить отсутствие паспорта. А это значило, что путь в гостиницы Твери мне заказан. Я затосковал. Везти блядь было некуда.
Звонок. Привет, это Ира. Как устроился? О, паспорта нет? Ну так давай закажем тебе номер на мой. Да без проблем. Да какие сложности. Заезжай в «Патерсон», я жду.
Из «Патерсона», несмотря на поздний (ранний?) час, доносились оживленные голоса. Как выяснилось, ирина подружка, набрав тележку молока и кефира, нечаянно в нее села. Через универмаг, плещась у стеллажей, потекла молочная река. И хотя к моменту моего появления конфликт был в целом улажен и подруга сплавлена, на цепляющегося за стены меня секьюры посмотрели с неодобрением. Ирочка же была непосредственна и оживленна, как птичка. Спросила, что я ем на завтрак, будем ли мы перекусывать перед сном и нужна ли мне зубная щетка. Содержимое нашей корзинки в итоге было закончено и гармонично: ее йогурты, нектарины и сыры органично дополнялись моими пивом, рыбой и сигаретами. Похоже, ночь снова становилась томной. Тем не менее, пока мы закупались, оформляли гостиницу и обживали номер, я тихо страдал. Мне было смертельно жалко штуки, выкинутой на блядь. Пришлось тайком звонить таксисту. Через десять минут, как ни странно, штука ко мне вернулась. Вот и не верь после этого людям.
Болтая, мы выпили еще по бутылке «Туборга». Потом Ира разделась. Я взглянул на нее и у меня пересохло горло. Девочка-мечта. Чтоб вам так жить.
Глазища, в каждом из которых при желании можно утопить котенка. Фигура… скажем, Дженнифер Лопез, устроит? Верьте мне, я здорово льщу Дженни. Грудь, которой хочется посвящать подвиги вроде геноцида на уровне континентов. За одни соски я бы собственноручно вырезал Африку. Тонкие нежные руки с хрупкими запястьями. Стройные, вызывающе длинные, загорелые ножки. Вы слышите меня, бандерлоги? Не солярием единым, и не фитнессом. Это — от Бога.
Жаль, у меня не было под рукой цифровика — фотками можно было бы лечить импотенцию ветеранов Пунической войны. Эту девушку хотелось спрятать под мышку и, озираясь, утащить на необитаемый остров.
И от всего этого я уехал за блядью? Корнет Оболенский, подайте еще один патрон.
Мы забрались в постель, и я джентельменски выдержал паузу. Тот, кто думает, что это было просто, пусть попробует сам. А потом мои пальцы заскользили вверх по ее руке, выше, выше, плечо, упругость высокой груди, вставший сосок проходит между пальцами, изгиб шеи, щека, тоненькая, почти прозрачная, мочка уха. Мы осторожно, узнавающе обнялись. И я заснул. Да. Я. Бля. Заснул.
Дикое количество спиртного. Три недели тяжелой болезни. Пять часов утра. Все так, но, черт возьми, как я мог?! Такая девушка, такое чудо, что ты…
Разлепить глаза удалось около одиннадцати. Ира была уже на треть одета и наполовину причесана — она опаздывала на работу. Все время по пути туда я, понурившись, пинал камушки и думал о том, как несправедливо устроен мир. Нет в нем гармонии, нет внутреннего совершенства. Хмуро выслушал на прощание кучу комплиментов по поводу порядочности и нравственной чуткости. Вежливо согласился, что да, все еще будет, куда спешить. Пообещал звонить и ретировался.
Вечером того же дня у Руса сотоварищи был концерт в «Лазурном», посвященный пятилетию их команды. В восемь у входа тусовали мы с Гарри, Настена с Надей, Башка, Макс Серговский. Как всегда, абсолютно не в тему принесло Девственницу. Вру, в тему — потому что принесло ее с Фаридой; давно мне нравилась эта девчонка.
Поднялись наверх. Хамет не подвел, заказал нам столик. За который, правда, тут же вперлась Девственница. И ночью, при луне, нет мне покоя.
Я отвел Серговского в сторону и попросил утащить Девственницу за отдельный столик. Макс оценил ситуацию и заломил литр «Таганского», литр водки и дохуяпива. Сошлись на литре вина и бутылке пива, и через десять минут у нас за столом на одну Девственницу стало меньше. Кайф. Чуть позже подтянулись Макс, Лагун и Карпыч. Карп, к слову сказать, в тот вечер банку держал хреново, и уже в одиннадцать мне пришлось тащить его в общагу. В результате пропустил выход «Реки». Нету в жизни счастья.
Именинников «Blaze», кроме команды Майка, разогревала пара групп попроще. Каждая отыграла примерно час, так что когда на сцене появился Хамет, я уже был изрядно дат.
Сперва Рус по кой-то хрен вытащил на сцену Максуда и они на пару сыграли нечто невнятное. Зато потом вышел остальной «Blaze» и въебал такой рок-н-ролл, что в баре посыпались бутылки. С особым цинизмом оттягивался, само собой, наш Хамет.
С Настеной и Надюхой толком пообщаться не получилось, так как сидеть под эту музыку было невозможно. Тем более что один фиг сорвал голос еще на Майке. Поэтому слэмил вовсю. Время от времени добрым привидением Каспером проплывала Девственница и, не умея сказать, призывно поводила маленькими глазками. Настроение снова начало портиться. Тогда я в отместку сорвался с шейка на пого и нечаянно скаканул Девственнице прямо на ногу. Причем в это время у меня на плечах сидела Анечка, так что мало ей не показалось. Девственница в ахуе куда-то навсегда упрыгала, а я наконец обрел душевное равновесие. И, как говаривал старик Ерофеев, немедленно выпил.
Проснулся рано утром в гостинице с милейшей Фаридой. Чем и воспользовался.

Четверг.
В четверг с Максом решили заехать попить пивка в «Шестнадцать Тонн». Так, на пару часиков. Пивка, в общем, попить.
Оно там, к слову, отменное, и при том не то чтобы сильно дорогое — за 0.6 светлого специального, отличного нефильтрованного домашнего пива просят 85 рублей.
Сначала, как водится, все было до неприличия чинно. По телевизору швейцарцы драли наших в футбол, за стойкой орали, за столами свистели, пиво широкими дугами отлого летело через весь паб. А мы сидели, уткнув нос в кружки, и занимали себя беседой о преимуществах опьянения разными сортами абсента.
Ну, Макс равнодушен к футболу в принципе. Я же, скрепя сердце, гнул линию своей антиаренской доктрины «трех не»: не напиваться, не нарываться, не домогаться. Упираясь в реалии пьянки, линия трещала и гнулась синусоидой.
Приехал Федрыч.
В принципе, все уже было ясно, но я держался.
Приехал Миша с чиксой. Летчик с чиксой. Фил. Приехал Лексер.
Взрыватель щелкнул. Я запрыгнул на стул и завопил: «Ра-а-ассия! Березки-та-па-ля!». И как-то сразу почувствовал себя лучше.
Потом я начал тостовать удачные пасы. Приободрившись, наши поперли вперед. Гол. Кружка двойного темного в два глотка. Еще гол. Защитники швейцарцев подло раздвоились, построились свиньей и начали теснить из своей штрафной. Я пил, боясь сглазить. Ничья, 2:2. Но можно представить, чего она мне стоила!
В таком состоянии нечего было и думать продолжать культурный отдых. Поэтому я поднял обмякшее тело со стула, и, кренясь, предложил продолжить в «Утке». Порыв был осмеян, и я отчалил на Кузнецкий в гордом одиночестве. Не успел зайти в клуб, как получил от напрочь остекленевшей чиксы косяк и стакан коньяка. Косяк пошел, как восьмой «Кент». Коньяк — как вода.
Два раза я запрыгивал на стойку. Дважды меня вынимали из бара. Я штурмовал стойку, как высоту. Я пер на нее танком, полз пехотой, пикировал истребителем. Стойка стояла насмерть.
Отчаявшись, пошел пить. К этому времени подтянулись остальные, минус Миша с чиксой плюс Белой сотоварищи. Помню, как учился пить пиво с текилой. Как посвятил пионерскую песню «Коричневая пуговка» пограничникам Лексеру и Максу. Отчетливо помню себя на стойке. Как я там оказался, не помню вовсе.
Еще помню, как в клубе открыли окна, и неожиданно ударило солнце. Шесть утра.
Называется, попил пивка. Кажется, моя некогда стройная доктрина требует доработки.
И тем не менее.
Чикс не снимал. Более того, отвергал притязания. Не нарывался (вариант: не помню, как нарывался). Похоже, верной дорогой иду. Запутанной, но верной. А значит — есть шанс. Значит — будем пить. Ой, жить. Блин, да ну вас…

Пятница
Проснулся в Твери. Ну, не пиздец ли?
Похмелье было страшным. Ощущения сродни описанным Довлатовым в «Соло на удервуде» с той разницей, что вместо заячьей шапки с ушами, казалось, я сожрал весь меховой отдел магазина головных уборов.
Подумалось, что таких не берут в космонавты. Мысль вильнула, и неожиданно для себя решил: а не прыгнуть ли с парашутом? Придерживая голову руками, сел за телефон.
В начале двенадцатого на Речном, синхронно покачиваясь от порывов набегающего с Волги ветерка, стояли четыре бледные тени: я, Мел, Ду и Лагун. В половине двенадцатого мы уже сваливали в кучу рюкзаки на парашютной базе в Змеево. Чуть позже подтянулся Емеля, за ним — Максуд.
Обучение азам техники прыжка продолжалось аж до пяти вечера, причем в довольно интенсивном режиме. Тренажеры менялись один за другим — если, конечно, можно назвать тренажером двухчасовые прыжки с полутораметровой высоты и прочие игры на свежем воздухе. Впрочем, инструктора свое дело знали четко: разбуди меня в два часа ночи криком «Пошел!», и я автоматом начну отделяться от самолета. Руки в резинке на кольце, пригнуться, шаг вперед, толчок, считать до трех, рвануть кольцо, снова считать до трех, проверяю купол, плотнее сесть в ремнях, разворот под куполом, расчековываю запаску.
Потом еще часа три болтались в подвесной, вдалбливая все это в мышечную память. Действия в аварийных ситуациях, с частичным или полным неоткрытием основного купола. Приземление на линии электропередач, столбы, лес, автомагистрали, крыши домов. Забегая вперед, скажу, что знал бы, каким окажется мое приземление — слушал бы внимательней.
К шести мы были на поле. Простейший, явно для галочки, медосмотр. Подгонка парашута и шлема. Томительное ожидание погоды.
Первыми прыгали Ду с Максудом. Поскольку у обоих уже было по прыжку, им выдали модификацию десантного Д5, с возможностью управления. Оба приземлились вполне достойно, почти в центре поля.
Наш заход был третьим. Нацепили запаски, зашли в самолет, расселись; я оказался прямо напротив двери. Перед дверью встал выпускающий. Так что пока остальные пялились в иллюминаторы на уходящую землю, я тоскливо изучал широкую спину инструктора. Обидно: летел-то я тоже впервые. Поэтому когда выпускающий, обойдя всех, начал прилаживать к моему парашуту трос стабилизатора, я попросил «проветрить» самолет. «А легко!»,- сказал он и, не прекращая проверять мою систему, чуть ли не ногой распахнул дверь.
Я не заорал только потому, что в горло мгновенно ссохлось до размеров жопки колибри. Напомню, я не видел, как мы отрывались, набирали высоту и ложились на курс. Поэтому когда буквально в метре — руку протяни! — в облачной пелене и свисте ветра возник город Тверь, со всеми его пригородами, горошинками домов и нитками улиц, глаза вылезли на лоб. Первая мысль — «Пиздец!». Вторая — «И что, я сейчас отсюда шагну вниз?!».
Первой прыгала девчонка. Как она отделилась, я не видел. Вернее, заставил себя поверить в то, что не видел — так нереально быстро она исчезла из дверного проема. Мгновенье назад человек горбился в проходе, смешно неуклюжий в тесных лямках подвесной системы, и вдруг промельк зеленой вспышки наддверной лампы, короткий мяв сирены, крик «Пошел!», смазанное движение.. и все. Нет человека. Город внизу — есть. Облака есть. А человека нет, как и не было никогда. Инструктор захлопнул дверь, самолет пошел на второй заход.
А второй заход — это мы с Лагуном. Происходит это так — встали рядом, лампа, сирена, «Пошел!» — и нет Лагуна. Три секунды, «Пошел!», и нет Шота.
На практике же получилось полная хуйня. Когда мы встали к двери, я боком прижался к Лагуну. Хрен бы я прижимался, но зараза Лагун, и без того немаленького размера, растопырился локтями на весь дверной проем. Правда, инструктор бдительно пресек этот интим, чуть оттянув меня вглубь самолета — чтобы ничто не мешало великолепному Лагуну сделать свой шаг навстречу славе. И все бы заебись, но. Соответственно, мне таких шагов пришлось сделать два. И выпал я в синее небо ровно на одну секунду позже.
А в воздухе секунда — это немало. Это, прямо скажем, очень даже до хуя — секунда.
За это время самолет приступил к очередному маневру, свалившись в разворот на левое крыло. И хотя я, внутренне подобравшись в тугой нервный узел, готовился отделиться по вдолбленным за день в мозг костей правилам, выпорхнуть птичкой не получилось. Разве что это была в дым пьяная птичка с ампутированными крыльями и серьезными нарушениями вестибюлярного аппарата.
Итак, я прыгнул. Через секунду меня уже трепало и мяло в воздухе. Небо и земля несколько раз поменялись местами, уши заложило, ветер кляпом забил в горло судорожный вдох. Когда в очередной раз меня швырнуло головой к земле, сработала стабилизация. Ощущение было таким, словно падающего камнем меня крепко схватили за шиворот. И, последний раз крутнувшись через голову, я наконец безвольно заболтал ногами на высоте девятсот метров. Глуша выпрыгивающее из груди сердце, по возможности спокойно прочитал молитву «пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три», в отчаянном кураже выждал еще секунду и дернул кольцо. Захлопал, разворачиваясь, купол, и в ту же секунду меня снова рвануло за шиворот. Выждав, опасливо покосился вверх; купол был обнадеживающе круглым, без перехлестов и обрывов строп.
Расчековав дрожащими пальцами запаску, я, наконец, огляделся. Далеко внизу проплывал игрушечный город. Я заболтал ногами, пытаясь плотнее усесться в ремнях, но, как оказалось, в небе это сделать куда сложнее, чем в подвесной. Плюнув, решил выяснить, куда падаю. И удивительные вещи выяснились.
Та самая четвертая секунда задержки, чтоб ей исчезнуть со всех циферблатов, не только стала причиной зубодробительного выхода из самолета, но и явно собиралась омрачить приземление. Потому что даже на мой неопытный взгляд на поле аэродрома я никак не попадал. Вот на лес попадал запросто. При желании попадал на шоссе. А вот на поле — фиг.
Я повис на левой группе лямок, пытаясь вытянуть поближе к полю. Направляющий с земли вопил что-то в мегафон, но ветер доносил только обрывки инструкций, совершенно их обессмысливая.
На высоте в сотню по спине пробежал холодок — меня несло прямо на ряд самолетов, выстроившихся вдоль кромки поля. Ни повернуть, ни пройти на скорости уже не хватало высоты. Пятьдесят метров, тридцать, двадцать… под ногами замелькали ощетинившиеся лезвиями пропеллеров машины. Десять, пять… я скользнул подошвами по лееру одного из самолетов и полетел головой вперед прямо в стык крыла и фюзеляжа другого. Сгруппировался, под ноги бросился бетон покрытия, сильный удар, и в перекате через плечо, чиркнув шлемом по закрылку, я шлепнулся под самолет.
В шоке боль не чувствуется, но встал я с трудом. Стянул каску, отстегнул лямки. Покачнулся, вцепился в крыло, долго не мог вытянуть сигарету из мятой пачки. Закурил. И только тогда понял, что я все-таки сел. Перед глазами темно от удара, ноги гудят… и как же давно я не был так беспечально, упоенно, бездумно счастлив!
Подбежали летчики, подлетел Емеля. Каждый по кой-то хрен меня ощупал. Убедившись в том, что количество конечностей ощупываемого соответствует стандарту, летчики тотчас же охладели к моей персоне и куда как внимательней стали пальпировать самолет. А мы с Емелей пошли к стартовой площадке. Там я скинул парашут, запаску и наскоро перетянул гудящую правую ногу.
Подошел Лагун с сопровождающими его Ду и Максудом. Лагун, кстати, оказался тем еще экстремистом — он упал на лес. Такая вот сладкая парочка, второй заход. Оба счастливые до соплей.
Потом мы долго пили в «Виктории», пугая поздних посетителей однообразным, но шумным тостом «Пятьсот один! Пятьсот два!! Пятьсот три!!». После чего я на одной ноге прискакал в травму, где мне определили серьезное растяжение связок; что называется, допрыгался.
Но до сих пор чувствую вкус ветра на губах, и грудь разрывает восторг, и пьянит высота. И ужасно, на грани самовлюбленности, горд тем, что небо, на которое вы смотрите, задрав голову и щурясь, я — я! схватил руками

Суббота
С неделю назад стуканулся ко мне в контакт загадочный чел. Дай, говорит, авторизацию. Не дам, говорю, нахуй ты мне нужен? Ну да-а-ай. Не дам. Чел помолчал, а потом и говорит: «Litprom.ru». Чего, спрашиваю? «Litprom.ru».
Ну что, зашел. Сайт как сайт, пропагандирует контр-культуру; на визуале характерная надпись: «Ресурс без хуйни». Теперь таких полно. Это раньше fuckru.net был светом в оконце для сетивово падонка, а сейчас подобной хуйни «без хуйни» хоть обчитайся, даже лень линки давать.
Литпром отличается от десятков себе подобных тем, что на девяносто процентов инвективного бреда приходится десять процентов действительно интересного материала. А не горячечного инвективного тинэйджерского бреда, как у остальных.
Кто б говорил, конечно. Я и сам не ангел. Только на этой неделе получил взад две статьи с мягким пожеланием поработать над слогом. Мол, народу нужен более академичный, гладкий стиль подачи материала. А то, мол, после Вашего текста по технологиям рекламы от нас рекламодатель ушел.
Ушел — и хуй с ним. Что за блядская манера ложиться под лавэ? Средства массовой информации должны массово информировать, а не пиарить лапшой по ушам. Причем информировать тем стилем, который потребен для адекватной передачи материала читателю. И если я пишу криминальную хронику — я пишу ее так, чтобы у него кровь колом встала в жилах. Чтобы его глаза вылизали каждое слово, каждую строчку. Чтобы он на время чтения влез и в дубовую шкуру круто замешенного бандюгана, и в тонкую, влажную кожицу дрожащей жертвы. Влез против своей воли, ужасаясь и не веря, страдая и боясь. Чтобы, блядь, проняло! Ведь, в принципе, нет ничего сложного в том, чтобы написать криминальную хронику с рачлененкой и детским поревом посконным языком бунинских аллей. Но вот сделать это так, чтобы у обывателя утренний омлетик подступил к дряблому горлу, и руки затряслись, комкая листы, и екнуло жирное сердечко, почему-то как-то не получается. Просвистит, сука непонятливая, такой текст по диагонали, позвякивая ложечкой в кофе, и залистает ближе к спортивным новостям. Так ведь? Иначе я ничего не понимаю.
Ну да ладно, сейчас не об этом. Так вот, отправил я в качестве пробного камня на Литпром пару текстов. Зачем, честно говоря, и сам не понял. К тому же текста сами так себе — компиляция старых записей с Арены, в пять минут на коленке нашлепал (и то провозился, было бы что шлепать — копируй да вставляй). Но публике в целом понравилось. И хотя я давно не мурлычу от поглаживаний по голове и похлопываний по плечу, реакцию на свою бессвязную писанину оценил.
А оценив, решил познакомиться поближе с этой тусой. Благо была возможность — в субботу стартовала акция «Моre Литпрома», в которой были заявлены корабль с рекой, солнце с лучиками, рокабилли, телки, ну и, само собой, пенки и сливки сетевой контр-культуры.
В четверг ко мне в контакт царапнулась ЛаЭли. Слово за слово, договорились встретиться и посмотреть друг на друга маленькими красными глазками. Встреча как-то сама собой назначилась на субботу.
Суббота. В семь мы с ЛаЭли пересеклись на Кропоткинской, а уже в начале восьмого стояли на Берсеневской набережной. Народу было не так чтобы много — от силы человек сто пятьдесят. Плюс мы. Плюс Макс.
Через полчаса вся честная компания осматривалась на корабле. Пока все радовало — и грамотный саунд, и цены в судовом буфете, и компания. Какое-то время мы незатейливо тянули пиво и трепались. Потом еще тянули пиво и трепались. Потом…
Накачавшись пивом, как шарик, я решил начать приобщаться к элите. Однако сделать это оказалось не так-то просто. Во-первых, я уже был изрядно пьян. Во-вторых и в главных, искомая элита тоже успела нахуячиться.
Пришлось отдаться неспешному течению вечера. День сменила ночь, ди-джеев — рок-н-ролльщики, а никаких признаков контр-культуры не было. Публика методично долбила алкоголь и пуритански поплясывала, и мероприятие стало все больше походить на деревенскую свадьбу.
Более того. За попытку устроить слэм меня чуть не силой усадили на место. За перелезание по тросу с первой палубы на вторую пообещали сбросить за борт. За разлитое пиво чуть не дали пизды на месте. Странная какая-то контр-культура.
А если б я решил раскумариться? Или, скажем, потрахаться на корме?
Непонятно мне все это. Хотя c организационной точки зрения open-air, хвала Амиго, был проведен на должном уровне, но ожидаемого мною эпатажа было в десять раз меньше, чем в заголенной титьке перебравшей в Утке студентки. И уж всяко меньше, чем на любой, самой тривиальной, нашей пьянке. Или я чего-то не того ожидал? Или как?
Толику здорового сюрреаллизма в ситуацию добавлял Федрыч. Он не успел к началу пати, и на протяжении нескольких часов под моим нетрезвым руководством метался по берегу. Однако почему-то именно туда, куда он прибегал, мы не приставали. В результате злой трезвый Федрыч плюнул на все и сильно заполночь свалил домой. Ближе к утру я затосковал. Макс, тот уже давно от отсутствия перспектив сойти на берег накачивался водкой. И пока пил, не очень хотел на берег. Поэтому водка в его стопке не переводилась.
Дожидаться конца мероприятия мы не стали, и, едва причалив к Сосновому Бору, свалили. Отвезли бедную заспанную Ла домой. На ее месте, кстати, я бы как минимум надавал мне по ушам за чудесное свидание.
Потом долго пили с Максом в… черт, где ж это было? Там еще деревья росли прямо в зале. Или это не зал был?… Ладно, просто долго пили.
В восемь утра Макс решил, что больше пить нельзя, потому что уже почти никак. Мы расстались, и некогда великолепный я в напрочь убитых мокасинах, чуть не в лоскуты рваных джинах и прожженой в двух местах любимой рубашке решил на свою беду зайти в нет-кафе.
Буквально через пять минут ко мне в контакт постучалась… Впрочем, это уже совсем другая история.