Иезуит Батькович : Идол

- Убирайтесь все к черту!
- Открывай, Ом, не дури! Через полчаса твой выход!
- Пошли вон! Вы мне надоели! Я ненавижу вас! Оставьте меня в покое!
- Ом! Ом! Открой! Что нам делать с ним?
- Эта тварь хочет сорвать весь концерт, организованный за мои деньги! Мои деньги!
- Где его агент? Где агент я вас спрашиваю?
- Ломаем дверь?
- Рано.
- Вон! Вон! Я не хочу вас видеть!
- Да сделаете вы уже хоть что-нибудь, время не резиновое!
- Кто вообще оставил его одного? Его нельзя оставлять одного, нельзя! Вы что не знаете?
- Ом, открой! Открой по хорошему, тебе же все равно выступать, все равно не отвертеться.

Руки трясутся слишком сильно. Плохо. Они скоро взломают дверь и вытащат меня на сцену. Этого нельзя допустить, я устал, еще одно выступление убьет меня. А раз оно убьет меня, так лучше уж сделать все самому. Не слушать их криков, не отвлекаться на их просьбы и угрозы. Черт. Это сложнее чем я думал. Я думал меня возьмет та доза дури, которую я принял, думал будет летальный исход, но этого оказалось мало. Организм мой оказался крепче чем я рассчитывал. А делать надрезы на руках самому… гадость. Не переношу вида крови, уколов, ножей, всего-колюще режущего. Какого черта меня не укатала вся эта дурь? Почему мое сердце не лопнуло, почему выдержали все микрососудики в мозгу? А теперь еще кроет… о мой бог… кроет…. И руки… и кислотные пятна перед глазами… и память… память возвращает меня назад… и лезвие все никак не отыщет вожделенную дорогу к вене. Память. Когда ты на вершине мира, когда твое тело лопается от всеобщей любви и обожания, когда на твоем пике нет никого кроме тебя самого и ты одинок и бессилен, как предвечный Дух у тебя остается лишь память.

Все что произошло со мной от физического рождения до рождения второго Истинного было серым, муторным, скучным ничего не значащим. Я ничего толком даже и не помню о том времени. Не помню ни детства ни юности. Так… Пыль одна… Маленький городок в серой пыли, пыльный домик, пыльная семья. Я был как все и жил как все. Жил как амеба, как алгоритм, заложенный в простенькую программу. Был каменно спокойный и абсолютно мирный. И сам я ничего, совершенно ничего из себя не представлял. Человек-тень, человек-сумрак, человек-без-лица, человек-из-толпы, человек-пустое-место. У меня были лишь книги по эзотерике и философии, друзья обожающие рок-н-ролл и старенький кассетный магнитофон с хорошими записями. Все это тоже было покрыто пылью. Или мне это уже теперь так кажется.

- Что будем делать? Ломать?
- Да, пожалуй… Уже ничего не остается кроме как ломать…
- Не забудьте сказать тем немцам на разогреве, чтобы протянули свое огненное шоу еще хотя бы на полчасика-час… Сами видите как получается…
- Да и доктора сюда позовите, хорошо?
- Где же агент… Только он может справиться и привести этого психа в чувство. Мировая знаменитость… Ом… Выдумал же себе имечко, дегенерат!

Голоса доносятся издалека. Я отделяюсь от них. Они извне, извне, а главное сокрыто внутри… Но руки тоже извне и глаза извне… И все что извне покидает меня отдаляется… я уже не могу держать бритву в руках, не могу говорить… не могу слышать и двигаться… я заваливаюсь на бок, лезвие выскальзывает из ослабевших ладней… почему эта слабость накатывается именно сейчас? Почему Память? Почему не абстрактные кислотные грезы? Почему Память, вытягивающая все жилы, ранящая душу? Образы, картинки, лица, слова, дороги, песни… Память увлекает меня за собой…

А когда мой дом сгорел вместе с родителями и сестрой я не стал начинать все с начала. Я долго бродил по пепелищу. Долго молчал. Не плакал и не выкрикивал ничего. Молчал. И наконец в тупом обыденном безмолвии духа, в роении суетливых пожарных и копов, в промозглом сыром небе я почувствовал в себе ЭТО. Я проигнорировал те бумаги, что мне надо было заполнить, ушел ничего не говоря из здания департамента, зашел в магазин и на все оставшиеся в кошельке деньги купил себе электрогитару, ту о которой всегда мечтал. Попросил ручку у продавца и записал свою первую песню - «Ом мани падме хум». Так случилось мое Истинное рождение.

Громкий хруст вырванных с мясом дверных петель. Я хочу укрыться, спрятаться, я уползаю под стол. Стол стеклянный… Палево… Они достанут меня и заставят выступать. Будь проклята эта слабость! Будь прокляты они все… тихо поскуливаю из темноты, пока они переворачивают вещи в гримерке и потрошат шкафы в поисках меня. Память…

Я ушел из города. С меня хватило пыли. Я бродил по чужим местам, играл на гитаре в маленьких клубах. В шестидесятые меня бы наверное назвали хиппи, но в свое время я был просто грязным бродягой, подозрительным маргиналом, однозначно антисоциальным элементом. Прохожие порою брезговали даже просто прямо глядеть на меня. Но мне было наплевать. У меня было очень много свободного времени и я думал, читал, писал песни и совершенствовался в игре, осваивая новые аккорды и соло. Иногда я писал по песне в день. Это был чертовски продуктивный для творчества период.

- Агент уже здесь?
- Да сейчас будет.
- Что ему вкололи? Он сможет выступать?
- Будет он выступать, будет как миленький. Я слишком много вложил в этот концерт.
- Нет, ну посмотрите на него! У него взгляд стеклянный, он же обдолбан вусмерть! Куда его таким выпускать?
- Отброс он и есть отброс. Его нашли чуть ли не на помойке. Жемчужина в навозе, чтоб его. А тот кто вырос в дерьме никогда не отмоется, чтоб там не говорили о всеобщем равенстве.
- Доктор, он хоть понимает где находится?
- Где агент? Где черти носят этого мудака?

Нашли. Выцепили, выманили, вытащили, выцедили, вывернули… Сколько еще есть слов начинающихся на «вы»? Вы и я. Вы никогда не поймете меня. Вы только и умеете делать что жрать и пытаться до вас достучаться гиблое дело. Но я пытался. А что в итоге? Медсестра с льдисто-голубыми глазами северной валькирии держит меня за руку. Я утопаю в ее белом халатике. Люблю белый цвет - он близок к свету. Утопая в белизне я утопаю в памяти… Память… Роняю голову на грудь, из уголка рта бежит струйка слюны… Память…

Строчки, буковки, слова, ноты, табулатуры. У меня было семь толстых тетрадей заполненных песнями, когда я встретил агента. У меня в сумке валялось уже целых два диска, записанных вместе с такими же отбросами как я на чужих студиях в ночное время. К этому времени я уже назывался Омом и был, можно сказать, даже широко известен в неких узких кругах. Очень узких кругах. Меня объявляли перед выступлением как «Ом», и если после концерта в клубе ко мне подходили люди и заказывали мне пиво «за хорошую игру», мне приходилось объяснять им, что Ом – это моя фамилия. Так было проще. Те кто знали и понимали о чем я пою не задавали вопросов и не спешили ставить мне пиво. Тогда еще и в помине не было никакой группы. Я был один. И тогда был один
и сейчас один, хотя имена всех участников всех составов «Человека из Галилеи» помнит наизусть каждый фанат.

Агент также как и другие подошел ко мне после концерта в каком-то очень маленьком клубе, даже не помню в каком городе. Он заказал мне пива. Темное, моей любимой марки. Хитро улыбался, потирал очки. И не задавал никаких дурацких вопросов. Мы просто пили вместе и молчали. Я пиво, а он свой скотч. Меня вполне устраивало молчание. После третьей кружки он все-таки спросил: «Есть с собой еще песни?» Я вытащил два поцарапанных, залапанных диска. Он достал СD плеер и очень быстро, четко, расчетливо и профессионально оценил услышанное, трача на каждую песню максимум секунд десять-двадцать. Морщился от качества записи. Улыбался своим мыслям, щурился и тихонько кивал. Когда прекратил слушать сказал мне: «Еще есть?». Я достал тетрадь и он быстро пролистал ее. Отложил в сторону, потер виски, прикрыл глаза.

«Слушай сюда парен. Мое лицо тебе вряд ли известно, поскольку я сам не звезда. Я тот кто делает из обычных людей звезд. За многими из тех от чьих рож некуда деться стою на самом деле я, не кумир, не молодежный идол, а так… Скромный рабочий сцены. В тебе есть… хм.. нет, точнее так – в твоих песнях есть то самое, неуловимое и необъяснимое, что случается в музыке дай бог чтобы раз в десять лет. Дай мне время и я сделаю из тебя – конфетку. Мне понадобится от тебя лишь безграничное доверие, остальное предоставь мне».

От него пахло дорогим одеколоном и хорошим трубочным табаком. Он был сильнее и умнее меня. Я почему-то сразу это в нем почувствовал. Он был сильнее и умнее меня. Сильнее и умнее всех кого я видел в этой жизни. Нельзя сказать, что я поддался искусу сразу, я хотел поиграть в игру под названием «свободный выбор», оттянуть ненадолго неизбежное свое согласие. Я сказал, что меня не интересуют подобные предложения. Я сказал, что не верю ему (хотя верил всей душой), сказал, что такие как он вряд ли выискивают будущих идолов в таких дерьмовых местах. Агент улыбнулся и заговорил снова.

«А ты думаешь кумиров молодежи выводят в специальных инкубаторах? Нет… Они такие же люди как и все. И я часто пробегаюсь сам по таким вот заведениям в перерывах между большими проектами. А насчет того, что тебе это не нужно… Знаешь те с кем я работаю делятся всего на три группы. Первые – Ремесленники. Они любят бабки больше чем музыку, делают свое дело и делают его хорошо. С ними не всегда просто, но все понятно. Вторые – Честолюбцы. Для них главное познать славу и прикоснутся собственными руками к бриллиантовым дорогам знаменитости. С этими еще проще, хотя много от них не добьешься. Ну и третьи это такие как ты. Творцы. Вам плевать и на деньги и на славу. Но всякий творец хочет быть услышанным. Те ведь хочешь, чтобы люди просто услышали твои песни? Ты разве не хочешь подтолкнуть их к понимаю того, до чего дошел сам? Хочешь. Я знаю, я вижу. И не надо этого боятся – это естественно… Ты уже согласен, так что давай-ка завтра встретимся и потолкуем уже конкретнее, оформим бумаги и… Хотя стой. Нет. Я кое-что забыл. У тебя полно хороших, прибыльных песен, но начинать с них нельзя. Сможешь написать что-то легенькое о любви? Сколько тебе нужно времени на это? Неделя, две?»

Я достал ручку и написал «Вавилонскую блудницу», один из самых главных будущих хитов, прямо перед ним там же за барной стойкой минут за семь. Еще я добавил, что кроме гитары умею играть на басе, пианино, барабанах, блок-флейте и осваиваю сейчас саксофон. Научился всему за время своего бродяжничества. Он усмехнулся, пробурчал, что я ко всем прочему еще и человек-оркестр и дружески хлопнул меня по плечу. Ему понравились песни. Ему нравился я. А мне нравился он.

- Как там наш кислотный герой? Ему лучше?
- Черт его знает. Он не говорит ничего. Не хочет просто.
- Хотя бы не бьется в припадке и то хлеб…
- Не бьется в припадке говоришь? Да у нас буквально двадцать минут до его выхода! Дольше тянуть нельзя! Народ хочет видеть Ома, толпа беснуется! Вы представляете какой поднимется скандал если он не выйдет?
- Может выпустим за него другого человека? Кого-нибудь из бэк-вокалистов? Оденем как надо, может никто и не заметит ничего?
- Все всё заметят! Это же Ом! Сам Ом, а не третий из второго состава попсовой мальчиковой группы! Что нам делать с этим уродом?
- Ого! Агент наконец-то нашелся. Может он что-нибудь сделает?

Организаторы, спонсоры, охранники, медики, бабы какие-то – все они ходят, вьются вокруг как мухи. Все говорят чего-то. Хотят от меня чего-то. А я ничего от них не хочу. И от себя ничего не хочу. Не хочу на сцену, не хочу петь, не хочу играть. Это все пустое, пустое. Хотел порвать со всем сам и даже этого не смог. Их силуэты плывут у меня перед глазами, их лица вытягиваются, становятся похожими на птичьи маски, одежда превращается в черные, золотые и оранжевые балахоны. Я слышу лишь клекот. А их темных щелей лезут паучьи лапки с маленькими кривыми коготками. Я боюсь пауков и птиц, поэтому весь покрыт татуировками с изображением тарантулов и воронов. Сейчас татуировки оживают и смеются надо мной. Люди в масках что-то хотят от меня. Они чего-то требуют. Я не вижу их лиц. Не слышу голосов. Меня уносит память… Сквозь нее проступает лицо моего единственного друга, единственного настоящего человека в этом птичьем балагане. Это мой агент.

Когда мне довелось узнать, с кем именно работал мой агент до меня, у меня отпала челюсть. Не знать о тех группах и исполнителях можно было лишь в том случае, если ты последние лет двадцать провел в звукоизоляционной камере. Сам он называл большинство из тех проектов «проходящими», или даже «провальными». Он был истинный мастер своего дела, к тому же уверенный в том, что его главные свершения еще впереди. Он действительно не требовал ничего кроме безграничного доверия и я ему верил. Как оказалось ему стоило верить. Всегда улыбающийся, подтянутый, свежий, гладко выбритый он весь излучал спокойствие и уверенность. Я видел как он работает, в основном посредством сотового и ноутбука, и это начисто лишало меня последних сомнений. Он действительно был сильнее меня и умнее меня.

Благодаря ему появилась группа «Человек из Галилеи». Он нашел очень толковых, правильных ребят («они умеют играть, не просто хорошо, а по-настоящему зажигательно»).
Благодаря ему мои песни вознеслись на вершины всех мыслимых и немыслимых топов («старые связи до сих имеют свою цену»).
Благодаря ему у меня теперь чужое лицо («с такой рожей тебе не стать звездой и твои песни даже не захотят слушать»).
Благодаря ему это чужое лицо появилось на плакатах, значках, обложках журналов и газет в телевизоре и в сети («Им нравится, Ом! Черт тебя раздери, им нравится, они хотят еще!»)
Благодаря ему я не сторчался окончательно в первые же пару лет («Тебе нужно просто немного отдохнуть, чуточку, капельку отдохнуть – это не просто хорошая клиника, здесь самые лучшие специалисты»).
Благодаря ему я увидел на частных втсречах всех тех, кого можно называть богами массмедиа («скопище напыщенных кретинов! терпи, Ом, мне тоже не всегда здесь нравится»).
Благодаря ему я потерял связь с реальностью, ушел в творчество с головой, был заключен в коконе своих песен и фантазий («зачем тебе утруждать себя организацией финансовых дел? не бойся, я смогу наладить твой быт как следует. Это моя часть работы – твое дело писать хиты»).

Благодаря ему мои песни были услышаны. Их стали петь. И полюбили. А меня захлестнула волна фанатичного обожания.

Его лицо наплывает на меня, укрывает от всех кошмаров, разгоняет хмарь.

- Трудно быть Богом, да Ом? А кто обещал, что будет легко? Поднимайся с пола у нас есть минут пятнадцать, чтобы привести тебя в порядок.
- Я не могу… Я устал… Я не хочу… Они ничего не слышат, не знают и не хотят знать. Для чего? Ведь все что я пишу идет свыше… Не знаю откуда, но это нужно понимать, а не слепо обожать… Я устал…
- Ом возьми себя в руки. Не сейчас. Ты и раньше закатывал сцены, но сейчас это неуместно. Всего один главный концерт. Там на площади собралось полтора миллиона человек, они ждут тебя, скандируют твое имя. Всего один концерт и я обещаю что ты сможешь после него отдыхать так долго, сколько захочешь. Но не подведи меня сейчас. Я разве тебя когда-нибудь подводил?
- Нет…

Он как всегда прав. Закусываю губу, сцепливаю зубы, заставляю себя подняться. Один концерт. Что ж… Можно… Один можно. Я дам им то чего они хотят – пусть видят своего идола. Слепые, глухие, парализованные духовно, способные только жрать. Я дам вам то – чего вы хотите. Один концерт – а после убегу в пустыню или в тибетский монастырь. Не будет больше Ома. Мои тридцать три года словно тридцать три тысячи лет. Наигрался, объелся я вашим обожанием.

- Из тех полутора миллионов есть хотя бы пятьдесят тех, кто понимает о чем ты поешь. Разве не стоит сделать это хотя бы ради них?
- Да… конечно… хотя бы десять…

Шаги даются мне с трудом. «Найдешь среди них десять праведников - пощадишь ли город?» - это строчка из песни «Содом и Гомора». Память подсказывает мне названия и слова, буквы и ноты, те мотивы и те фразы, которые я не забывал даже в самые отчаянные моменты жизни. После первой волны популярности идет волна забвения, увлечения новым и вот тут то все проекты и делятся на проекты «однодневки», не сумевшие пережить первый же удар переменчивой моды и проекты «на века», которые могут быть забыты лишь для того, чтобы вернуться с новыми песнями и программами в любое время.

Я пережил первый период охлаждения последовавший за мега успехом альбома «Единство множеств Элохима». Затем группа вступила в ту фазу, когда любой их новый альбом или сингл становится событием. Еще до встречи с агентом я написал песен на десять лет вперед, но он не разрешал мне исполнять их все и сразу. Я следовал его коммерческому плану, который был мне абсолютно непонятен. В конце концов за все годы проведенные вместе, мы выпустили еще 10 альбомов. «Город праведных людей», «Вавилонская блудница», «Рагна-рок», «Гермес Трисмегист», «Откровение», «Египетские таро», «Дао как принцип движения к Солнцу», «Виракоча друг Койота», «Улис вернулся домой», «Каста неприкасаемых».

Сейчас идет финальный концерт тура, организованного в поддержку последнего альбома «Золотой телец». Я препарировал их сытое тупое общество своим сарказмом в каждой строчке, но никто так ничего и не понял. Кумиры неприкосновенны, даже когда они срут на голову своих почитателей.

Не раз и не два я пытался отвратить людей от их же слепого обожания, оно было мне противно. Я называл их со сцены свиньями, я бил по лицу, когда меня просили об автографе. Один раз я даже в шутку попросил сына мэра столицы (который также был очень неравнодушен к моему творчеству) плюнуть в лицо своему отцу, а потом поцеловать мои ботинки. Он сделал это сразу же.

Если сперва все эти плакаты с чужим лицом принадлежавшем мне вначале меня веселили, то с течением времени они стали меня пугать и злить. Последней каплей была подаренная каким-то модным дизайнером картина. На ней была изображена пародия на «Тайную вечерю». Вместо апостолов за столом восседали Элвис Пресли, Джон Леннон, Оззи Озборн, Боб Марли, Джим Морисон, Курт Кобейн, Сид Вишес, Мерэлин Мэнсон, Роджер Уотерс, Мик Джагер, Фредди Меркурии и Фред Дарст. Бьорк изображала Марию Магадлину. А я был Христом.

«Религиям уже никто не верит, Ом. Правительству тоже не верят. И Церковь и Власть слишком сильно запятнали себя за все время их существования. Рок-н-роллу пока еще верят. Верят ему и верят в него. Это скорее всего оттого, что он еще так молод… А может просто пот Ому, что больше ничего настоящего и не осталось у этих…. Потребителей» - сказал агент в тот день, когда повесил эту работу в моей студии. Он был слегка пьян и очень доволен – он сделал весьма прибыльный заказ на производство плакатов с этим изображением. А я ничего ему не ответил. Я дописывал новую песню. С того дня я начал собирать маленьких идолов. Идолов тех вымерших племен имена богов которых были безвозвратно утеряны. Богов забывают также как и все остальное. Я старался помнить об этом и давил той мыслью свое отвращение к алчущей зрелищ толпе.

А вот уже и сцена. Свет вдалеке. Рев фанатов. Немецкая индастриал группа – кумиры конца девяностых забирают свои инструменты.

- Сейчас перед вами выступит…..

Рев усиливается, накатывается волной. Агент здесь, он со мной, он придерживает меня за руку.

-…. группа….

Поклонники встречают уже вышедших музыкантов новыми громогласными раскатами. Я не могу выйти, что-то словно бы удерживает меня. Мне трудно дышать. Я боюсь, что я не смогу петь. Боюсь, что все слова камнем застрянут у меня в горле. Я бледнею и потею.

Я ВЕДЬ НЕ ЭТОГО ДЛЯ ВАС ХОТЕЛ!!!!

- …..«Человек из Галилеи!»

Цунами, невозможно, невероятно огромное цунами обрушивается на меня вместе с ярким светом софитов. Их энергия, их любовь, их крики, их обожание. Я не вижу лиц, я не вижу глаз, я не знаю ничего ни об одном из них. Это как коллективный оргазм, мегагрупповуха, когда один я трахаю полтора миллиона душ разом и это не считая легионов телезрителей и радиослушателей.

Кто вы? Зачем вы здесь? Что я должен сделать для вас? Сделать вас лучше? Честнее? Светлее? Это невозможно! Я старался, честно старался уже столько лет! Я говорю это вслух? Не важно… Они все равно не хотят слышать…

Начинают играть первые аккорды «Золотого Тельца», моей последней песни с самого последнего сборника. Сейчас еще чуть-чуть и включится автомат. И я смогу отдаться своей привычке и вытравить из себя всю слабость заученными движениями и пением. Сейчас. Что там по сценарию? Ну да… Я одеваю терновый венок, забираюсь на специальное кресло, оформленное в виде алтаря…

Балаган. Шабаш. Долбанная мистерия и я в ее центре. И все они мои адепты, посвященные в меня мною, жрущие мою плоть и кровь, называя ее по-прежнему хлебом и вином. Я закрываю глаза и вслушиваюсь в нарастающую мелодию. Скоро я начну петь. Я уже пою. Первые несколько строчек поются на древне арамейском на очень, очень низкой частоте. Это не так просто… Но когда поешь, не важно кто ты и где ты, не важно безродный ты бродяга или кумир многих миллионов. Надо только не переставать петь.

Отдать себя песне, целиком, без остатка.

В грохоте музыки, в реве толпы, в этом шумном пьяном разгульном угаре, за звуком собственного голоса я не расслышал выстрела. Была только легкая боль где-то чуть пониже сердца. В меня не стреляли раньше, но мне казалось это куда больнее. А так… словно иголкой ткнули в ребро. Ну пусть не иголкой, может копьем…

Заваливаясь на бок, зажимая ладонями рану я успел расслышать чей-то безумный крик «Я Бога убил! Бога убил! Я! Убил! Бога! Я!». Еще я понадеялся, что ТАМ меня могут понять. ТАМ мои песни станут слушать, а не принимать все сразу с бесконечным обожанием. Потом все залила чернота.

По дороге в больницу агент подсчитывал возможные прибыли, связанные с посмертным переизданием всего написанного Омом. Были ведь еще песни, которых не слышал никто кроме него и самих музыкантов. Потом проект с перепевами старых хитов новыми модными исполнителями. Наконец процент с сопутствующих товаров, таких как маечки, плакатики и прочая, прочая, прочая. У него были права на все это. «Человек из Галилеи» - успешный проект. Не проходной. Все по закону жанра – лучшая пиар-акция это смерть звезды на пике популярности. Теперь надо решить какому именно аукциону пристроить весь тот хлам, что связан с Омом. Одна только коллекция идолов могла разойтись за баснословные деньги. Агент подсчитывал возможные прибыли и сумма ему нравилась. Вспоминались последние слова, которые выкрикивал тот псих-убийца, прежде чем пустить пулю в лоб себе.

Бога он убил…. Вот идиот-то… Фанат… Фанатик… Те не убил Бога, придурок.

Ты его создал…

P. S. В стародавние времена у одного маленького племени не было своего бога. Все вокруг уже возносили свои жертвы и просили помощи у высших сил – кто у Одина, кто у Рода, кто у Зевса, кто у Ра, кто у Яхве. А у маленького племени не было своего бога, возможно именно поэтому оно было таким маленьким, жалким и беспомощным. У племени не было бога, но был очень мудрый шаман. Видя, как его народ чахнет без идола, он украл однажды ночью младенца прямо из колыбели матери, а наутро сказал будто бы ребенка унесли ночные твари. Он построил в глубине леса хижину и вырастил ребенка там сам, выходив его козьим молоком и черствыми лепешками. Ребенок никогда не видел неба, солнца, света, людей, лиц, даже своей матери он никогда не видел. Он не мог говорить, не мог держать меч, не мог растить пшеницу. Он ничего не мог и не умел. Он умел только страдать, плакать и кричать от боли и страха, когда ночные твари подходили к хижине слишком близко. Когда мальчику исполнилась седьмая весна, шаман вывел его из хижины, привел на самый высокий в округе холм и перерезал ему горло тупым ножом. Когда из тельца вытекла вся кровь, шаман вынул из тела органы, набил полое тело травами, а кожу покрыл мазями. Он принес ребенка в племя, и люди возрадовались, узрев нового идола. Они сложили из тростника первый Ковчег для тела, носили его везде с собой. Стали приносить ему жертвы, обращались за помощью и советом. Так появился первый бог этого маленького племени. И все в племени были довольны и счастливы.

Все, кроме ребенка, который умер на свою седьмую весну, впервые увидев небо