Илья Качалкин : Свидетелей надо убрать (быль)

Алексей жил в Москве третий год. До этого был Псков, Питер… А до Пскова Нальчик, откуда Алексей уехал вскоре после развала Союза. "Развал Союза " теперь, через десять лет – формулировка. Дешевая формулировка, которой можно спекулировать. Понятие “спекуляция” подразумевает неадекватное взвинчивание цены, заведомо дешевого товара. Цена “товара” тогда, десять лет назад была реальной: “хозяева земли” гнали “оккупантов” всеми правдами и неправдами… Отец Алексея – инженер-энергетик стал оккупантом после распределения из института, мать, после факта замужества. Алексей родился оккупантом….
Вам хоть раз под дверью какали! Ну разочек?! А теперь попробуйте представить, что это делают не только под дверью, но и на подоконниках, в вашем почтовом ящике, в коляске вашего ребенка, которую Вы на пять минут оставили на лестничной клетке. А если Вы выходите с тряпкой и совком, Вас обвиняют в великодержавном шовинизме и растаптывании самобытности… Видимо, умение гадить на подоконниках и самобытность имеют много общего.
Когда Алексей уезжал ему было девятнадцать. Отцу – шестьдесят, маме – сорок восемь. Родители хотели хоть чем-то помочь сыну и старались: Иван Сергеич обзвонил всех своих ленинградских коллег, связался с деканом института, напутствовал Алексея и неуклюже напоминал ему, что "надо быть мужчиной".
Надежда Алексеевна тоже звонила по телефону и убеждала дальних родственников, что ее сын приличный молодой человек, непьющий. Вспоминала что-то… Зачем?… Наверное, неосознанно надеялась на какие-то ностальгические реакции.
Соответственно – помощь ее ребенку.

В Ленинграде Алексей учился, во Пскове – служил в армии. Вернулся в Питер – закончил институт. Два последующих года болтался по общежитиям и квартирам подружек, которые были чрезвычайно похожи. И квартиры и подружки, да и общаги. Все было серо-алым. Алым цветом сверкала губная помада, грязно-серым – давили стены.
Наблюдая сочетания колеров, хотелось сказать: Я-я, дас ист фантастишь! Потом шепотом добавить, путая языки – швайн лайф... Допить и уснуть.
Из путания языков, допивания и засыпания, вслед за этим, сварился неожиданный бульон под названием " Москва". Среди янтарных островков жира, обозначавших хорошее жилье, воровство, карьеру, бандитизм и дорогие магазины, вдруг нарисовалась текущая плоскодонка Алексея.
Алексей продавал аудио и видео кассеты в палатке, рядом со станцией метро Кузьминки. Половину заработанных денег он отдавал за комнату, а вторую половину проедал. Ирония судьбы выглядывала из-за портьеры и улыбалась:
хозяином палатки был великолепный человек из Нальчика. У него был один недостаток, (а может быть особенность?) он очень редко мылся. В остальном был человек, как человек: две ноги, две руки, зарплату вовремя платил. Курил табак. В зубах спичкой ковырялся. Разговаривал с акцентом.
Торговля шла наплывами : то- пустота и скукотища, то- народу музычки подавай. Дружком Алексея по подземному переходу был охранник Николаев – молодой полудурок из Подмосковья, основным занятием которого были карательные операции, направленные против бомжей. Настоящих хулиганов он обходил стороной, а с некоторыми уже примелькавшимися нарушителями общественного порядка здоровался за руку.
Иногда Алексей с Николаевым устраивали "дискотеку для Ерохина". Ерохин был бездомным инвалидом. Два костыля и старый школьный ранец были его визитной карточкой. Устройство дискотеки заключалось в следующем: ребята скидывались, и Николаев шел в палатку за двумя бутылками водки.
Брал пол-литра кристаловской и чекушку подвальной. Подзывали Ерохина, выпивали… Потом Алексей втыкал в магнитофон кассетку с каким-нибудь особо зверским "бум-бумом"…За время пока Николаев успевал выкурить сигарету отрава делала свое дело в организме Ерохина. Инвалид начинал приплясывать, выкрикивать слова, которые мог различить в громе электронных барабанов, топать костылем…
- Мы сейчас, Ерохин, за бабами поедем, говорил Николаев, забираясь в палатку Алексея, а ты давай пляши, не останавливайся, а то не привезем тебе никого и больше наливать не будем!
Но Ерохина уже не нужно было стимулировать никакими соблазнами. Он скакал, кричал, дико смеялся.
Потом, позже Алексей закрывал металлические жалюзи палатки. Николаев сдавал смену другому подмосковному "Сократу", обессилевшего Ерохина
укладывали к стенке и трогательно ставили рядом с его ранцем кристаловскую бутылку, в которой оставалось на донышке грамм семьдесят…
Хозяин палатки, в которой работал Алексей на новогодние праздники уезжал в Нальчик. Вернулся и привез Алексею подарки: трехлитровую банку домашнего вина и кучу рассказов, что там и как. Алексей слушал рассказы и пытался понять, что ему хочется сделать: то ли ударить хозяина, то ли попросить рассказывать медленнее и с большим количеством деталей. Алесей вспомнил маму и папу. Фраза по неудачности своей соперничающая, с попытками Николаева умствовать! Алексей вспомнил о родителях не как о людях, пусть косвенно, но виноватых в его бездомности. А как о старых, несчастных и беспомощных. Чем-то похожих на Ерохина. Похожих совсем чуть-чуть, но так болезненно.

Алексей выяснил у хозяина с какого вокзала, сколько стоит билет, договорился о том, что он будет отсутствовать.
Николаев решил устроить проводы. Купили водки, позвали Ерохина. Алексей воткнул кассету, отдал Николаеву ключи от металлических жалюзи палатки.
Ерохин начал приплясывать. Алексей попрощался, взял сумку, спустился в метро и весь путь до вокзала не мог отделаться от полу-галлюцинации полу-реальности: окружающие люди приплясывали и подергивались в такт неслышным электронным барабанам. Наваждение кончилось, когда Алексей вошел в вагон.

Р.S. Нескольким моим первочитателям рассказ не понравился своей безысходностью. Я перечитал название – сделав ударение на слове заключенном в скобочки - "быль". Я могу предъявить только содержимое скобочек… Алексей пропал в Нальчике. Бомж Ерохин - в столице. Свидетелей не осталось. Разве Николаев?… Но он не считается.

Люберцы.

без датировки.