М.Ж. : МАМОЧКА

М. Горькому посвящается

Я уже не помню, с чем это было связано…
она жила в «Никулино» (у метро Юго-Западная,
с дочерью, которую все звали Вороной –
Зинаида по паспорту: отвратительное имя,
ЗИ-НА-И-ДА… Вкратце поясню:
ЗИ – неприятное сочетания букв, почти непристойного свойства;
НА – здесь: и иди ты на…(по звучанию) и пошел бы ты на…в общем, как ни крути, –
ХУЙ
в ассоциативном восприятии этого слога практически неизбежен;
и – наконец -
И-ДА: Фемида… Изида… кариатида –
декоративно-скульптурный ряд, какой-то, на общественных зданиях
начала прошлого века. И все это сосредоточено в одном имени
улыбчивой низкорослой девчушки с длинным похожим на клюв носом.
конечно, прозвище Ворона, как нельзя лучше,
подходило к ее миловидному полудетскому лицу,
которым она – даже отдаленно! – не походила на свою мать.

Рядом с ее домом находился универсам «Диета»,
где работали мясниками и продавцами пива
мои бывшие одноклассники –
все ходили к ней
пить водку,
точнее не к ней, а – якобы – к ее дочери.
(Хотя у Вороны, на тот момент, был бойфренд-перепихонщик по имени
Алексий (как Патриарха нарекли, прости, Господи!),
и мы, как аристократы духа
и джентльмены,
почти ни на что не претендовали…

Обращались к ней все почтительно: МАМОЧКА, хотя выглядела она гораздо моложе своих лет, пила мало, но, зато, постоянно,
смотрела сквозь пальцы на наше порнографическое поведение,
с похмелья (когда были деньги) ходила с дочкой за пивом,
делилась заныканными на «черный день» сигаретами…

Так вот: не помню, с чем это было связано,
но я был первым из нашей компании, кто залез
робкой рукой
под ее ночную рубашку:
знаете, – такую очень распространенную ночную рубашку,
которую обычно носят
уставшие от жизни
сорокалетние женщины.
Она как-то недолго и старомодно посопротивлялась,
потом прикрыла дверь в дочернюю комнату
и, как была, в этой своей ночной рубашке,
залезла со мной под одеяло…
это был советский секс:
в усвоенной ей с юности, строгой комсомольской позе,
называемой в просторечии – бутерброд…
Мне, на тот момент, все это не очень подходило.
Я тогда, после двухлетнего армейского воздержания,
вообще был склонен ко всяческому
половому разнообразию;
любил, грешным делом, замутить групповушку с друзьями, – если поворачивались подходящие «по интересам» дамы;
пытался экспериментировать с начинающими проститутками
(тогда все проститутки были начинающими, кроме вокзальных),
занимался любовью с малолетками,
с подругой Вороны, например;
звали ее Регина, и было ей, на тот момент,
пятнадцать
мокрощелочных лет…

Однажды, после очередного комсомольско-бутербродного
совокупления, я, лежа с МАМОЧКОЙ рядом,
раздираемый какими-то смутными
внутренними сомнениями, спросил:
- МАМОЧКА, ты бы, хоть в рот разок взяла,
для разнообразия?
При всей мягкости ее характера
подобной наглости стерпеть она
не смогла:
- Может, тебе еще и в задницу дать?
Извращенец!
То есть, для нее эти невинные, по сути, шалости – минет с аналом –
являлись табуированной темой
и страшным преступлением против
нравственности…
Притом, что Ворона, как мне рассказывала Регина,
после их совместной поездки на ЮгА,
в солнечную грузию,
лечилась не только от гонореи (как, впрочем, и сама Регина),
но и залечивала «повреждения прямой кишки»;
причем, говоря все это, Регина смотрела на меня
светлыми,
широко раскрытыми
глазами
пятнадцатилетнего
морального
урода.

Как это все может укладываться у них в голове?
И у матери, и у дочери?
Как это все можно
отделить одно от другого
и, не замечая вопиющих противоречий,
продолжать жить дальше;
по своей гиперболе и
параболе,
каждая в своем измерении;
недалеко от метро
на окраине –
постоянно расширяющейся в сторону «Внуково»,
совершенно равнодушной,
ко всему происходящему в ней, -
москвы.