батальон "мёртвая голова" : ЗОЛУШКА

Июньский ветер брал старт в районе новостроек, делал крюк, огибая терриконы, просачивался невесомым призраком сквозь чахлые заросли тополей, без стука входил в квартиру через приоткрытое окно. Ольга сидела на широком подоконнике и трепала прядь рыжих волос. За спиной, возле раковины отмачивалась только что почищенная картошка, на разделочной доске исходила соком луковица, а девушка никак не могла заставить себя взяться за готовку. Она щурилась от яркого летнего солнца, скользя взглядом по знакомому портрету двора – от разбитого футбольного корта до футуристических арматурных фигур детского городка. Иногда она зачесывала волосы на лицо, разглядывая на просвет, тогда мир окрашивался в коньячно-рыжий. Резво начавшееся с жары лето Ольгу разморило.
Ветер пробегал по кухне, насыщаясь запахом еды, сквозняком проскальзывал дальше – в коридор.
В тот самый момент, когда Ольга уже решилась наконец слезть с подоконника и взяться за обед, во дворе послышались голоса. Девушка пошире раскрыла окно. Десяток шахтёров – родившись в Новокузнецке и прожив здесь все свои 20 лет, Ольга безошибочно отличала трудяг подземелья от остальных – шумно рассаживались за широким деревянным столом, за которым обычно проводились неофициальные дворовые турниры по домино, литрболу, а нередко по ночам на нем же состязались в сексуальных единоборствах будущие горнорабочие и их потенциальные жёны. Обычно шахтёры появлялись здесь после смены, вечером, они приходили уставшей колонной, вяло на прощанье пожимали друг другу руки: «ну, до завтра», расходились по своим квартирам, где их ждал ужин – большая сковородка жаренной картошки с лучком – телевизор и сдобные жёны. Но вчера отец Ольги пришёл раньше обычного, весело и с силой ударил дверью об косяк и радостно сообщил: «Бастуем».
Вообще-то Олин родитель – Андрей Павлович – должен был сказать – «бастуют». Формально он уже давно не был шахтёром – с шахты уволили ещё три года назад: спустился в забой пьяным, подрался с бригадиром, распорол тому шёку. Но Андрей Павлович законно считал, что бывших шахтёров, как и бывших чекистов, не бывает. Вчера отец был особенно весел и пьян. Последние года четыре пьян он был большую часть времени, и дочь научилась по первом взгляду на него определять, сколько и чего выпил, равно и то, с каким настроением пришёл отец. Накануне он много ходил по квартире, размахивая руками, иногда складывал ладони в кулаки, которыми грозил воображаемому собеседнику (в речи фигурировал какой-то нач. участка). «Мы раком их, пидоров, загнём. Они думают, рабы на них батрачат, получаете мол свои копейки и сидите тихо, не вякайте. Ну вот две шахты встало, завтра ещё две встанут – охуеют. А, если надо, пойдём трассу перекроем. Будут, бляди знать…Я своим так и сказал, главное вместе держаться, они нас по одному – стопудово - выщелкать попытаются, раскачать. Главное быть всем вместе и на своём стоять». Так он ходил по квартире, натыкаясь на дверные косяки до часу ночи, потом, не раздеваясь, упал на кровать, а прямо сегодня с утра, захватив с собой двухлитровку пива, убежал на стачком.
Геометрия двора напоминала амфитеатр – полукругом частокол пятиэтажек ограничивал внутреннее пространство, с двух сторон упираясь в пустырь, который в свою очередь упирался в размытую дымом линию горизонта. Из-за этой театральной особенности каждое слово, произнесённое внизу, было отчётливо слышно. Шахтёры оживлённо спорили – принимать ли сегодняшнее предложение руководства завода или всё-таки требовать выполнения всех пунктов. Один из работяг – Ольга сразу узнала в нём отца – очевидно вспомнив какую-то визуальную цитату, неловко вскарабкался на стол, и словно на митинге стал кричать примерно то же самое, что и вчера дома. Безработный Андрей Павлович был очень сильно пьян, пошатываясь, он призывал к шахтёрской солидарности, слушали его неохотно, а через минуту с негромкими матерками за ноги стащили с импровизированной трибуны. Бывший шахтёр обозвал коллег ренегатами и пидорами, за что получил несильную зуботычину и сакраментальное пожелание двигаться в генитальном направлении. Пока Олин отец утирал лаконичную кровавую юшку, остальные стачкомовцы решили принять предложение заводского директората. По поводу столь быстрой и лёгкой победы на столике появились две поллитры, «сискьки» пива, «тормозки» с едой. Разумеется, обиженного революционера к столу не пригласили. Уже отойдя на безопасное расстояние (возле самой подъездной двери, за которую в случае чего можно быстро спрятаться) он ещё раз крикнул что-то обидное – внимание на него уже не обращали – обречённо махнув рукой, он вошёл в кислый запах подъезда.
-Сейчас пиздец будет – негромко и обречённо проговорила Ольга и кинулась к раковине. Она как раз успела порезать первую картофелину, когда в замке повернулся ключ. Отец вошёл на кухню, даже не сняв стоптанных кроссовок.
-Хули обед ещё не готов? Мужик пришёл – а ещё не накрыто… - он встал посреди кухни и слишком уж театрально развёл в стороны руки.
-Пап, скоро будет, её пожарить – пять минут- мямлила девушка.
-Я всё-таки на тебя поражаюсь, Олька… Ладно была бы красавица – можно тогда быть такой непутёвой, один хрен в жизнь пиздой вперёд идти на роду написано, вон как Аньке. Да нет, ты же страшна, как ядерная зима, блядь, вся в мать, лицо – что лопата, жопа, вон уже в двадцать лет как у кобылы – и он совсем не по-отцовски схватил дочь за задницу. Оля повернулась спиной к стене, приняла какую-то виновато-оборонительную позицию. – Ладно, короче, жрать не буду. Оставляла мать на магазин что-нибудь? – глаза Андрея Павловича заметались по кухне…
-Пап, ну…
-Что ты мямлишь-то, блядь опять, тебе что, для родного отца денег жаль? Ведь это мои деньги-то! Ну, говори, куда мать заныкала!
-На серванте, за чайником бабушкиным – сдалась она.
Отец метнулся в зал, послышалось мелодичное дрожание хрусталя (хотя хрусталь он, конечно для гостей, а так – обычное стекло, его мать, когда из Новосибирска ехала, в поезде прикупила). Поиски были недолгими, выхватив сотенную бумажку, отец вышел, по привычке громко хлопнув дверью. Этот хлопок, словно снял оцепенение, Ольга заплакала. Всё также ревя, подошла к высокому, в полный рост зеркалу (фамильная ценность, бабка везла аж с Кубани), оглядела себя. Да, не красавица – широка в кости, на лицо скуласта и мелкоглаза, уши опять же эти в стороны совсем уж неаккуратно торчат. Рыжина, да конопатость. Ольга обречённо вздохнула и повернулась к отражению спиной.
Когда обед был приготовлен (поход в магазин по объективным причинам отменился) для Ольги наступил самый приятный момент дня – полтора часа она предоставлена сама себе. Девушка устроилась перед телевизором, щёлкнула пультом – по каналу ТНТ показывали лучшие фрагменты вчерашнего выпуска «ДОМА-2». Оля уже и не помнила, с какого момента стала чётко соотносить себя с одной из героинь бесконечного реалити-шоу Бузовой, просто она знала, что большую часть дня живёт в этой двухкомнатной хрущёвке а Новокузнецке, а сорок минут она строит любовь где-то под Москвой в компании красивых и умных людей, такая же умная и красивая. Поэтому на эти сорок ежедневных минут синий экран полностью овладевал сознанием девушки. Она, словно сурдопереводчица, губами повторяла сказанное белокурой участницей шоу, кривила лицо, жадно следила за всем, что происходит в этом чудесном доме.
Оля даже не сразу заметила, что в комнате кто-то есть. Когда она оглянулась, то увидела мать, которая, судя по всему уже долго стояла, уперев массивные руки в бок.
-Опять хуйню эту смотришь – резюмировала Светлана Платоновна (дед Платон – из самых что ни на есть простых колхозников, об этом старший продавец Беспятых часто любила упоминать – мол, вот сами из простых, а до чего дошли, три человека в подчинении и право финансовой росписи). – А ты дома прибралась, обед приготовила, в магазин за чем просили сходила?
-Ну почти, а что-то ты рано, мам, сегодня…
- Да, с Анькой на рынок ходили, туфли смотрели, да вон юбку ей ещё надо, пораньше с работы отпросилась. Такие поганцы на этих рынках, черножопые сидят, только и думаю, как обдурить да облапать – начала было она выученный наизусть спич, но вдруг осеклась – Погоди-ка, а что значит «почти»?
-Да папа заходил, денег просил…
-И ты, дура такая, деньги, которые на магазин ему отдала? – широкое лицо (Ольга действительно в мать пошла) стало наливаться краской.
-Он сам взял – Ольга заговорила тем же тоном, что и с отцом – виноватая мямля.
Старший продавец развела в стороны руки и резко хлопнула ими себя по бокам – под синтетической блузкой волнами заходили складки. Последовавшую дальше выволочку Оля тоже знала наизусть, вплоть до всех сравнений, которыми наградит её мать. Поток ругани стал уже иссякать, когда в комнату зашла Аня – младшая Олина сестра. При взгляде на эту девочку? Всё-таки скорей уже шестнадцатилетнюю девушку сразу понимаешь – ей всё можно, ей все должны, и дорогу в этот искривлённый мир зеркал-в-полный-рост она проложит именно неширокой впадиной между ног. Аня – красавица, невысокая, зато стройная, узкие плечи, аккуратная, развитая грудь, лицо, чем то отдалённо напоминающее американскую актрису с блуждающим ударением в фамилии Джоли (хотя сама Аня так и не определилась на кого быть похожей ей приятней).
-Опять накосячила да? – радостно поинтересовалась она у сестры – Опять бате на бутылку из наших денег отстегнула? Нет, мам – уже обращаясь к родительнице – Она всё таки ёбнутая.
-Иди рот с мылом помой – пожурила Светлана Платоновна дочь. – А что с ней делать, я даже не знаю. Короче – осталась ты без своего «ДОМА» на месяц – вынесла приговор мать.
Олин мир с этими словами ухнул в какой-то глубокий ров, упал и сломал себе всё, что можно. Остаться без Бузовой на месяц?! Страшней наказание было трудно придумать, но спорить Оля не собиралась – это было бесполезно и только сильней бы разозлило мать. Девушка выключила телевизор, в кадре как раз было лицо любимой героини, зачем-то поправила сбившийся угол ковра и вышла из комнаты. Она слышала приглушённые звуки разговора между матерью и сестрой: «нет, это, мам, клиника, просто нереально быть такой в двадцать лет» «видно, крест это мой, что уж тут поделать – не выгонишь же её на улицы, даже такую непутёвую, дочь ведь как-никак».
Оля зашла на кухню и снова уселась на подоконник, нужно было срочно поплакать, но, очевидно, ежедневный лимит слёз исчерпался, и пришлось просто смотреть на то, как соседские мальчишки гоняют по пыльному корту мяч. Обиженное воображение, как всегда услужливо подсовывало видения клондайковских россыпей таблеток или горячей ванной, вбирающей красный цвет из её вен, сразу за этим Оля представляла плачущую мать и сестру, которые идут за гробом, ещё представляла как пьяный отец, держа в трясущейся руке стакан, будет говорить, как они не ценили то счастье, что было с ними рядом, и как горько жалеют об этом сейчас. Но проснувшаяся рациональность убедила девушку, что так не будет, что она только в очередной раз покроет семью позором, похоронить её постараются побыстрей, равно как и забыть о её существовании. Ей, уже умершей, припомнят все прижизненные прегрешения и то, самое главное, о котором забыть нельзя никогда.
Вадим. Вадим Михайлович. Он всегда был очень серьёзным. Он был заместителем генерального директора одного некрупного ОАО, кажется, они выпускали какие-то канцтовары. Тогда Оля ещё училась в школе. Плохо училась. В выпускном классе ей даже грозили отправить во взрослую жизнь не с аттестатом, а со справкой. Одноклассники дразнили будёновским конём за высокий рост и фигуру метательницы молота. И тут он. Вадим. Вадим Михайлович. Уверенный в себе, сам подошёл на какой-то дискотеке, куда раз в полгода выбиралась Оля, угостил пивом, потом пригласил проехаться, в своей машине (новая Волга) на заднем сидении лишил единственного девичьего капитала. Потом были редкие свидания на каких-то левых квартирах или всё в той же Волге, два раза цветы дарил (на день рождения и 8 марта – каждый раз три гвоздики), обещал с женой развестись (стерва она, и не стоит на неё уже лет пять как). Но всё с разводом тянул, а Оля ждала, а потом заметила за своим организмом странное – месячные пропали. В принципе, у неё случалось такое и раньше – молода ведь ещё. Но тут всё затягивалось, а Оля начала раздаваться в области талии. Когда всё стало однозначно, одиннадцатиклассница испугалась. Сказала ему только через два месяца, да он, кажется, и сам всё заметил. Вадим обещал свести со знакомым гинекологом, обещал, что всё будет хорошо и неожиданно пропал. В ОАО говорили, что в длительной командировке, врали, что болеет. Оля – хоть и была не слишком умна – всё поняла. И решила сказать матери. Решалась правда долго, а когда старший продавец Светлана Платоновна узнала, что вскоре должна стать бабушкой, был уже пятый месяц. За свою карьеру в торговле Олина мать научилась оперативно решать любую проблему. Вот и тогда она, покричав на дочь и немного поколотив её, на следующий день, как барашка на закланье потащила Олю в акушерский кабинет, вопреки убеждениям врачей она заставила вызвать преждевременные роды. Словом, бабушкой Светлана Беспятых тогда не стала. Оля провалялась в стационаре несколько дней, а потом сразу пошла в школу, где, разумеется, все уже давно знали. Кличка трансформировалась в беременную лошадь, вслед ей стали кричать: «ннно, залётная!».
Оставался только один выход из этой безнадёжной кармы, выход, о котором Оля мечтала последние три года – удачное замужество. Оля снова посмотрела в сторону широкого пустыря, надеясь, что вот-вот от горизонта отделится облако пыли, поднимаемое мощным джипом, в машине будет сидеть ОН. Обаятельный, с мускулами и … бритоголовый как мужчина возле обитательницы прекрасного дома Бузовой.
Ветер, чувствуя, что день вот-вот надломится и начнёт клонится к ночи, зашёл на последний круг перед тем, как стихнуть, он прошёлся на бреющем над шахтами, крутом забрал в сторону новостроек, разорвал преграду тополей, откинул раму и потерялся где-то в ржавчине Олиных волос.