Paul : Глаза Мика Джаггера (часть 1)

Глаза Мика Джаггера

Я всегда просыпаюсь заранее. В это трудно поверить, может быть, это и не так. Во всяком случае, мое сознание на какой-то микрон времени опережает момент, когда должен зазвонить будильник, или залиться трелью мобильный, включенный с вечера в режим будильника. Или вот – как сейчас – запрограммированный в режим таймера музыкальный центр. В этот самый бесконечно малый промежуток времени, предшествующий любому из сигналов, я уже не сплю, и точно знаю, что произойдет дальше.
Последует голос Бони Тайлер. Это, конечно же, не правило, потому что в шахту центра не всегда загружен именно этот диск, возможны варианты, но сегодня это – Бони Тайлер. Сильный, экспрессивный и прокуренный голос стареющей звезды умирающего попса, голос официантки из привокзального ресторана с давно разбитым сердцем и соленым, как шашлычный маринад, юмором. Вернее, голоса пока нет, есть только вступление на рояле, которое суть и является ожидаемым сигналом к пробуждению, затем – мужской бэк-вокал, и уж затем – само соло. “Nothing I can do for total eclipse of the heart…” Интересно, о чем это она? Впрочем – тебе-то какая разница? Вот именно, что никакой. У тебя сейчас – другие проблемы, и решаются они непросто.
Например – оторвать голову от подушки. Нет, постой, пока еще не время. По ощущению во рту ты и так понимаешь, что будет очень плохо. Не двигайся, подожди, расслабься, попробуй обмануть боль, вскочив чуть позже резко и неожиданно. А потом – ты, кажется, кое-что забыл.
Ну да, кончено, забыл вспомнить о том, что было вчера. И не вспомню по той банальной причине, что часов с девяти вечера вчерашний день не оставил в моей перегруженной разнообразными фантомами памяти никакого следа. Самое страшное, что все это так и останется для меня огромным зияющим провалом до тех пор, пока не объявится какой – нибудь доброхот из тех, что был со мной накануне, и хотя бы частично не восстановит картину. И вот здесь начинается самое гнусное. Потому что именно в этот момент во мне просыпается настоящий животный страх, который каждому из нас знаком, и нет в жизни ничего более подавляющего.
Такое вот утро обычно наполнено тяжелым, свинцовым ожиданием телефонного звонка. И он обязательно прозвучит, чтобы ты, ухватив трубку вибрирующими пальцами и поднеся ее ко рту, разорвал пересохшие губы и натужно выговорил «алло…». И когда знакомый по вчерашнему вечеру голос неотвратимо скажет : «Привет, ты как там? Ну ты даёшь! Не помнишь, что делал вчера?», все внутри моментально оборвется, и на лбу выступит холодная испарина, и все твое существо целиком окажется в объятиях всеобъемлющего, необъяснимого ужаса.
Кстати, по вопросу природы этого явления существует целая доктрина. Её придумал мой приятель по прозвищу Гук. Сам он знаменит тем, что ведет никому не понятный, а главное – не доступный ни для кого образ жизни. Если по порядку - я знаю Гука с детства, и приблизительно представляю себе, как было сформировано его мировоззрение. Он был выходцем из обеспеченной и известной в городе семьи. Для меня лично главным детским воспоминанием об этом были вечеринки, которые устраивали его родители – в богатой, просторной квартире, с кишевшей деликатесами кухней, такие непохожие на обычные советские посиделки. Они обладали безусловным духом избранности присутствующих, атмосферой их некой принадлежности к чему– то значительному, что и неудивительно, поскольку собирались на них люди, схожие положением с гуковскими родителями – этакие провинциальные столпы общества. Все это – вместе с ароматом несоветских сигарет, дефицитного вина и дорогим джазом, воспроизводимым на импортной технике, основательно залегло в моей памяти, а для Гука стало целым программным приложением для мозга, возводившим его самого в собственном видении в ранг исключительности и необычности. Более того, в отрочестве Гук никогда не испытывал недостатка в хорошей одежде, а главное – в качественной литературе, каковая была не менее дефицитной, чем шмотки и продукты питания. Естественно, как и любой другой нормальный ребенок, он запоем читал Майн Рида, собраниями проглатывал Фенимора Купера, и не пропускал ни одного югославского киноопуса с Гойко Митичем в роли Чингачгука, что сформировало в нем какой-то смешанный, индейско – ковбойский кодекс чести, которым руководствовался и по достижении зрелого возраста. Словом, все перечисленное спрессовалось в абсолютно работающую систему взглядов, в которую никак не вписывалась наша вермишельно – троллейбусная реальность. И он начал с ней бороться. Не так, конечно, как борются гринписовцы, тоталитарные секты, противники абортов, защитники педерастов, или политики – разными способами, но с одинаковой разрушительной силой, неважно, приковываешь ли ты себя цепями к воротам целлюлозно – бумажного комбината, или выставляешь кандидатуру на выборы. Гук стал сражаться с ней внутри себя самого, убивая в себе все, что считается догмой в силу некоего негласного социального договора – правила приличия, нормы поведения, постулаты карьеры и бизнеса, взгляды на ценности морали.
Когда отец оставил Гуку вполне работающий бизнес – оптовые поставки стройматериалов с уже готовыми и платежеспособными клиентами, он ухитрился похоронить дело в рекордные сроки, чуть более года ему хватило на то, чтобы самому оказаться в долгах. В этот период времени он каждый день, в течении суток рюмку за рюмкой выпивал две – три бутылки «Столичной», и вечером у него еще находились силы собрать компанию для ночной попойки. После этого, а может быть – и в результате этого, ему пришлось продать великолепный особняк отца, один из лучших образцов архитектурного креатива в нашем городишке. Деньги он разумно разделил на пропойную и непропойную категорию. Активы, относящиеся к последней, он благополучно разместил в корпоративные ценные бумаги и краткосрочные гособязательства, как раз незадолго до того, как фондовый рынок тряхнул очередной мощнейший кризис, и выпуск ГКО как ценной бумаги был вообще надолго заморожен. В результате в распоряжении Гука осталась сумма, заранее отнесенная к категории пропойной, и он не стал менять её назначение. Стоит ли говорить, что этих средств хватило тоже ненадолго. Благополучно разделавшись с основной своей головной болью, - что делать с унаследованным состоянием, - Гук начал совершенно другую жизнь. Теперь он временами живет в Германии, зарабатывая деньги мытьем посуды и кирпичной кладкой, периодами – в Москве, а иногда приезжает в родное болото- побродить по улицам, где с детства знаком каждый бордюр, повстречать кучу старых приятелей, многим из которых он должен денег, поговорить, и - по возможности выпить с каждым из них. Правда, теперь Гук немного сократил дозы потребляемого алкоголя, заполняя образовавшийся эмоциональный вакуум анашой или гашишем, которые у него водятся в изобилии. Где он берет деньги в те длительные временные отрезки, когда не работает дишвошером (1) где-нибудь в Магдебурге, для всех остается загадкой. Мне кажется, что и для него самого – тоже.
Так вот у него есть доктрина. Гук рассказывал мне как-то, что состояние необъяснимого утреннего испуга имеет в основе своей событие, а именно : к тебе пришли Шуги (этимология слова неизвестна, но, скорее всего, это от молодежного жаргонного глагола «шугать» - т.е. пугать). «Представь», - говорил Гук. – «Ты очнулся, открыл глаза, лежишь на кровати и чувствуешь, как у изголовья собираются Шуги. Их много, они все разные, и все они хотят завалить тебя. Самое главное – напугать их резкостью движений, пока они полностью не овладели тобой. Для этого ты с вечера должен заготовить стакан портвейна, и поставить его поблизости – на тумбочку у кровати или на пол, неважно. Так вот – когда шуги окружат тебя, ты должен собраться с силами, резко подняться с постели, в таком же наступательном духе схватить портвейн и выпить его, после чего откинуться обратно на подушку и расслабиться. Все – шуги побеждены».
- А что дальше? – спросил я тогда.
- Как это – что? – искренне удивился Гук. – Дальше – берешь кошелек, спускаешься к ларьку, и покупаешь еще бутылку.
Вот так. Гук, конечно, может позволить себе такую роскошь – стакан портвейна на тумбочки – пол-литры с утра.

И не в деньгах дело, а в клетке, в которой я живу, в которой, как он считает, живет любой из нас, кроме него, конечно.
Что такое клетка – на сей счет у Гука тоже имеется доктрина. Клетка – это целый ряд социальных обязательств, обрядов, традиций и приличий, которые налагает на тебя общество, хочешь ты этого или нет. А он вот из нее вырвался. И теперь он ездит пьяный без прав на «Харлее», носит шот и кожаные штаны даже в июле, пьет водку на крышах девятиэтажек и верхних перилах железнодорожных мостов, ночует в ноябре в спальном мешке в лесу, и неизвестно чем питается. Многие в городишке любят обсуждать Гука, и, как правило – в тоне порицания, выдавая тем самым кто – свою серость и стандартность, а кто – тщательно маскируемую зависть.
“End I need your love tonight, and I need you more then ever…” – это опять Бони Тайлер. Вот проклятье! Когда она пела всё это, наверняка ведь чувствовала себя неплохо. По крайней мере – лучше, чем я сейчас. На редкость красивая и длинная баллада, не будь её – никто бы и не
узнал, кто такая Бони Тайлер. Помнится, с этой композиции начинался фильм «Городские легенды» - один из самых нетривиальных, на мой взгляд, «ужастиков». Как всякий человек, живущий неинтересной жизнью, я обожаю кино, прежде всего – европейское, хотя американцы выпускают значительно больше лент, но это уже чисто экономический вопрос производительности труда в Голливуде. Именно кино дает иногда хотя бы суррогат тех ощущений, которых в жизни у меня никогда не будет. Я говорю не о технически невыполнимых трюках из кассовых «молотилок», я имею ввиду страны, в которых фильмы снимаются, их необычная или лубочно-прекрасная природа, захваченная объективом как бы мельком, машины, на которых ездят киногерои, их стиль жизни и насыщенный событийный ряд. Я даже не представляю себе, как смог бы жить теперь без киноиллюзий. Только вот фильм ужасов я бы сейчас посмотреть не смог – не выдержали бы нервы, есть существенная разница между просмотром кино в обычном состоянии, и в стадии жестокого похмелья. К тому же – у меня нет диска, так что сегодня я обойдусь и без важнейшего из всех искусств.
Кстати – о качестве кинопродукции. Мне не раз уже приходилось слушать кухонные беседы о том, какой, дескать американский кинематограф никчемный, бессюжетный, какие теперь стали показывать тупые и поганые мексиканские сериалы, пьянящие российксих домохозяек своей несбыточностью, и как выгодно на этом фоне смотрится старое доброе советское кино. Неужели? Может, обсудим?
Вот, например – культовый советский блокбастер, названия упоминать не стану. Прикатила, значит, девочка из глубинки устраивать свою судьбу с Москве. Сперва все неплохо – всякие там интрижки с переодеванием в профессорских дочерей, игры в примажоренную публику, надежда на богемное будущее. А потом – ах ты, господи, - незапланированный половой контакт с третьесортным телевизионщиком, который хоть и сам пиарщик, а на позорную кампанию с квартирой на Смоленском повелся. Сам этот контакт, понятное дело, в объектив не попал, а после выключенного торшера остался вообще один саундтрек – «Bessa me mucho», единственный приличный хит из доступной тогда болгарско- югославской «зарубежной эстрады», в которую мелкими безопасными дозами подбрасывали Ив Монтана и Хампердинка (ну где уж им с Карелом Готом, правда?). Прошли годы, и стало ясно, что в мире-то ни про одного из них и не слышали.
Ну да ладно. Пиращик (оператор, журналист, богемный тусовщик, или кто он там) – делает репортаж именно из того завода, где трудится лимитчица в ожидании второго шанса на поступление на свой козо-чесальный факультет (подсказать, сколько в Москве заводов? А поди ж ты). Пиаровская мама – не промах, и все в два счета разрулила, спасла своего москвича от жарких крестьянских объятий. Так что пришлось дерзкой провинциалке самой как – нибудь управляться, да ещё и воспитывать в одиночку появившуюся в результате «Бессаме мучо» свою Ихо натурале (2).
И что же? Да все она, умница, сумела, да еще и карьеру сделала, до директора комбината выросла, того самого, где и была застукана камерой своего богемного тусовщика. Только про него она давно забыла, дочку вырастила, а вот счастья как не было, так его и нет.
Ну ничего, во второй серии оно- таки обнаруживается, в лице слесаря на все руки, который тебе и унитаз починит, и для докторской материал родит, и картошку за десять минут приготовит, и ею же угостит. А еще – навешает по самое «не хочу» недругам дочкиного ухажера, и, даже если в запой уйдет - то проглоченным в одно дыхание стаканом «Столичной» его не свалишь! Вот так мужик! Уж не за это ли, часом, женщины по Кларку Гейблу и Синатре с ума сходили! Да и Элвис умел, поди, у себя в Грейследне забор поправить!
«Как долго я тебя искала! » - под занавес выдыхает бывшая лимитчица, пока её «мужичок на все руки» с аппетитом уплетает вчерашний борщик, облизывая жирные губы. «Ну да, три дня», - изумляется он. Да нет же, еще с общаги, оказывается. Вот так.
А что было так долго искать? Сняла бы трубку, набрала номер, вызвала бы слесаря – и все, нашла.
Все это я не к тому, чтобы презреть кино как искусство. и главное – как бизнес. Просто давно уже стоит прекратить ностальгические вздохи по советскому кино – какое же оно было чудное и некоммерческое.
Во –первых – коммерческое. Просто товар был другой, идеологический, и хавать его полагалось бесплатно. То есть - почти. Во – вторых, и это главное – кино как бизнес. Международному рынку грез все равно, какой где режим, важно, чтобы продукт хорошо продавался. И более всех вопросов на этом рынке решает тот, кто удачнее свое барахло пропихивает. Именно поэтому образ настоящего парня – мужика, мачо, как угодно, - всю жизнь ковали американцы, и одевали в эти лекала весь мир. Кроме, может , Кубы с Северной Кореей, да Советов. Все потому, что тогдашние наши пиарщики десятилетиями создавали другой образ. Точнее – образину. И создали. Компилят из доцента, агронома, полковника и полудебильного мироновского «николеньки» из комиссионки. Такое спросом нигде не пользуется. А Голливуду – поменять приоритеты, и навязать планете Бенисио дель Торо вместо надоевшего Тома Круза легче, чем научить азиатов демократии.
А как же вечные ценности? Очень популярный вопль искусствоведов и ханжей.
А также, как и всегда. Ничего здесь не изменилось. Вечные ценности таковыми и остались. Могу их назвать.
Первая – это «Макдоналдс». Кажется, в мировом телеэфире дня не проходило без разговоров о том, насколько губительно питание в «Макдоналдс». Тут тебе и холестерин, и недоброкачественные, генетически модифицированные продукты, и ожирение с нарушением обмена веществ в результате. Выкат залупы от какой-нибудь санитарной еврокомиссии, социальная антиреклама, и образ «забегаловки» для голодранцев.
А теперь внимание – вопрос. Есть такие, кто туда не ходил? И главное – не продолжает там столоваться? Правильно. Потому как может случиться третья мировая война, державы перегрызутся друг с другом, пыль будет стоять столбом от Владивостока до Окленда, а «Макдоналдсы» продолжат по - прежнему благополучно функционировать, наматывая рулоны денег. Забежавших туда потных людей в камуфляжах и с автоматами будут приветствовать: «Касса свободна!». Интересно, если американцы и вправду высаживались на Луне – сильно они удивились, не обнаружив там красно-желтой «М» на шесте!
Вторая вечная ценность – это туалет в «Макдоналдсе». Живая легенда гуманизма! Самый доступный способ сделать любое общество хоть немного социальным. Фастфудовский туалет пользуют все, кому необходимо по нужде, независимо от ее параметров. Бумага, кран с водой и сушилка для рук – бесплатно на пользу общества. Даже в Москве, где в сортире самой занюханной тошниловки нельзя испражняться никому, кроме её перегарных клиентов, натерпевшихся, набегавшихся в периметре между Тверской и Воздвиженкой в поисках невидимого для омоновцев угла путников страшный Макдоналдсовский клоун неизменно встречает великой сантехнической милостью.
И третья ценность, пусть не для всех, но все же вечная, – это чувство гордости за свою принадлежность в сильному полу. Потому как очередь в женский туалет «Макдоналдса» всегда больше, чем может вместить коридор, а в мужской «WC» можно попасть очень быстро и без проблем, и даже задирающие перед зеркалом свои «гребни» малолетние панки с Пушкинской не помешают выйти из туалета через три минуты с сердцем, исполненным радости за то, что ты – мужчина. Тем более, что других возможностей получить кайф от этой мысли не всегда хватает.
***
Я точно знаю, сколько дней мне осталось разговаривать по мобильному, пока не кончатся деньги... Я точно знаю,сколько дней смогу еще пить, пока деньги на выпивку не иссякли... Я помню, сколько стоит билет, и у меня на него отложены деньги.
___________________________________________________________
(1) «Дишвошер» - (жаргон) – от англ. «Washing the dishes» - мытье посуды. Способ заработка для российской молодежи, специально для этого выезжающей за границу. Противно, конечно, зато рассказывать потом – престижно («Лето я провел в штате Массачусутс!»)

(2) Ихо натурале (исп) – ребенок, рожденный вне брака, или до брака