Йхтиандыр : Порванная целина

Пися Камушкин приехал в колхоз. Вообще-то звали его Аписусуарий Феногенович Камушкин. А впрочем, какая разница? Имя как имя. Были же Октябрины, Зилки, Мараты и прочие извращения трясущейся от страха так называемой пролетарской интеллигенции? Суть в том, что ему уже наступило 18 лет, он был комсомолец, студент и милый хороший сынок своих родителей. Интеллигент в четвертом поколении и гуманитарий по призванию, воспитанный на трудах Белинского, Чернышевского и Карла Маркса. Краснеющий, когда при нем произносили слово "дерьмо". Морально оплодотворенный, идеологически подкованный, он приехал в числе других активистов исправлять огрехи порочного социалистического хозяйства. Он сгорал от нетерпения увидеть большие поля во ржи, в кукурузе, в капусте и прочей ботве. Он был настроен решительно и ударно выиграть битву за урожай, помочь селу и его обитателям.
А селу и его обитателям было абсолютно пох. Это чувствовалось во всем: в грязище по щиколотку, в первобытной тишине улицы, в сырости барака, куда их поселили, в запахах покосившегося от времени и непогоды сортира, в равнодушном выражении лица толстозадой бабы-продавщицы из сельпо. Не было ни шума тракторов, ни сурового председателя с орденом времен гражданской войны, ни забубенных веселых доярок, весело, с посвистом и с песнями дергающих коровьи соски. Не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего веселые картины фильма "Кубанские казаки". Слегка смущенные невниманием, активисты располагались в отведенном им бараке. Каждый думал о том, каков будет завтрашний трудовой день. От мыслей об ударном труде на борозде их охватывало волнение, небывалый подъем брал за живое массы и, как следствие, перед ужином комсорг вынужден был массы, выражаясь современным языком, "приторчать". Это в наше время молодежи достаточно пару рюмок водки и "девятки" для "торча". Экая серость мышления и низкий уровень фантазии! А в те славные времена самым популярным средством, способным возбудить человека, была политинформация!
Массы внимали пророку своего отечества и постигали выжимки из первоисточников, слушали о постановлениях, решениях пленумов и прочих судьбоносных делах. Умы были напряжены, все мысленно готовились к последнему и решительному бою с проклятым капитализьмом. Кто-то видел себя верхом на танке с шашкой, кто мысленно настраивался копаться в человеческом мясе скальпелем. А Камушкин жутко захотел поссать перед свершением героических поступков. В том не было ничего плохого, потому что боец с обоссаными штанами воевать не может. Страдающий, он выбрался из тесного круга товарищей, вышел из барака и запрыгал в сторону сортира. Предвкушая желаемое расслабление, он в нетерпении рассупонился, распахнул плохо обструганную дверь и ... словно получил удар под дых! В него пахнуло сыростью и дерьмом. Слегка отшатнувшись, чиркнул спичкой и при тусклом свете осмотрелся. Мокрые загаженные полы, куски газеты, изображения гениталий и гигантское очко повергли бы в ужас, не говоря об интеллигентном Камушкине. Жгучая волна стыда, свойственная любой интеллигентной натуре в подобные моменты, окатила Камушкина с ног до головы. Прямо перед ним в дверях маячила толстая, волосатая складка. Камушкин испугался, потому что никогда не видел женские органы вблизи, и хотел драпануть. Однако ноги не слушались, и он продолжал стоять со вдруг внезапно разбухшим членом наперевес. Складка, чувствуя что ее рассматривают, напряглась, вздрогнула, и до сознания Камушкина с насеста донесся негромкий, грудной, строгий женский голос:
- Че вылупился?
Камушкин от неожиданности вздрогнул и переспросил:
- Это вы мне?
Складка заворочалась, затем зашлепнулась как кошелек, приподнялась, распрямилась и трансформировалась в огромную женскую фигуру.
- Тебе, тебе! Че вылупился? Бабу не видел? - вновь прогремел голос.
Камушкин растерялся и промямлил:
- Нет, что вы, никогда...я не хотел, я не нарочно... извините пожалуйста, не хотел...
Фигура вывинулась из полумрака, Камушкин разглядел большущие бедра, здоровенные груди и круглое ухмыляющееся бабье лицо.
- Че оробел та, а? Городской? - усмехнулась баба, рассматривая его свеженькую незапачканную рабочую одежду, новенькие сапоги, спущенные штаны и торчащий член. - Точно городской, с тилигнетов. Поди голодный, а? Ни хрена не жрали, приехали, работнички, - засмеялась и взяла его за руку. - А черенок-та ничего, свеженький, холененький. Ишь как выпятился. Ты эт, милок, застегнись, негоже так. Пошли ко мне, накормлю. Посидим. Мужика все едино нету, в город уехавши...
И Камушкин, не приходя в сознание, покорно побрел за ней, как телок, в сторону соседних домов...

В то время, когда Камушкин отрешенно наворачивал молоденькую картошечку с укропчиком и сальцом, робко и неумело пил первую в своей жизни сельскую самогонку, а также постигал отнюдь не оксфордское произношение эпитетов, применимых к половой жизни на селе, политинформация гремела, лозунги раздавались один звучнее другого. Комсорг допивал второй ковшик воды, надувал щеки и рубал воздух дланью. Никто не замечал отсутствие Камушкина, все были увлечены общим делом, все хотели воспламениться и сгореть одним махом в экстазе. Все бушевало и кипело. Но вот, выкрикнув последнее воззвание, комсорг грузно упал на лавку. Массы выпустили дух и кончили вместе с ним под аплодисменты, а международный империализм где-то за океаном икнул и обосрамился в страхе. Все начали готовиться ко сну. Кто-то начал грызть пряник, вспомнив, что не ужинал. Кто-то пошел умываться во двор, держа наготове щетку и полотенчико. Основная же масса стояла на крыльце и курила, шумно обсуждая последние политические события. Комсорг в неформальной обстановке излагал учение вождей. Вокруг он видел внимательные лица детей рабочих, агрономов, учителей, солдат, моряков и рыбаков. Загорелые, возбужденные, веселые, умные! Не хватало только сосредоточенного, стеснительно улыбающегося, тощего, упакованного в круглые толстые очки, лица интеллигентного Камушкина. Где он, почему его нет? Стоп, погоди, он куда-то вышел и не вернулся... а уже час прошел... Йоптель, интеллигент паршивый, свалился на нашу голову, ищи его теперь!
- Ладно, на сегодня все, всем отдыхать. Завтра еще поговорим. Товарищи, все свободны. Членов бюро прошу не расходиться. Наш Камушкин куда-то исчез. Может быть с ним что случилось?!!
Члены бюро дружной гурьбой двинулись прочесывать окрестности. Обыску подверглись огороды, придорожная канава, сарай на отшибе и бурьяны. Камушкина не было нигде. Затем все направились к сортиру. Но в сортире Камушкина не было тоже. Комсорг недоверчиво посветил в очко, затем велел принести пару багров, лестницу, веревку и зачем-то аптечку. Первым делом разобрали стульчак, после чего начали шарить баграми, в надежде зацепить и извлечь на свет божий тело безвозмездно утопшего в дерьме Камушкина.

А Камушкин в это время лежал на лавке, нагруженный от пуза жратвой и выпивкой. Лежал и боялся пошевелиться. Сверху металась обезумевшая дебелая баба, огромные сиськи и огнедышащая голова раскачивались над ним как маятник Бербека. Отдельные куски его тела где-то потерялись в складках, пот лился ручьем. Облапив огроменную дрыгающуся жопу, налитый самогонкой, Камушкин терял последние остатки интеллигентного воспитания и зажигающе матерился, чем подбадривал свою партнершу. Та лихо поводила, подмахивала и стискивала его хозяйство, подобно гигантским жерновам. "Черенок" стирался на карандаш, почти дымился. Словно рашпилем, снимались последние остатки кожи. Но глупая баба этого не замечала и продолжала гарцевать, не выпуская из-под себя дармовое молодое тело. Внезапная боль колом пронзила насквозь Камушкина. Неимоверным усилием он столкнул с себя жирные окорока. С грохотом конструкция из двух совокупляющихся рухнула вместе с лавкой на пол. Камушкин со спушенными штанами и окровавленным членом рванул в двери, одолел проем, выбрался на крыльцо и драпанул в пьяную ночь. В спину ему несся бабий вопль. Он полз изо всех сил, но алкоголь, потревоженный встряской, сделал свое подлое дело. И Камушкин, теряя сознание, растаял в пространстве и во времени...

Комсомольцы не спали. Все силы были брошены на поиски Камушкина. Скребли баграми, шарахались в окрестных кустах и в районе выгребной ямы с фонарями, вызвали сельского участкового и фельдшера, а так же понятых на случай опознания. Картина Петрова-Воткина маслом "Спасение "Челюскина" во льдах"! Комсорг метался в массах, подбадривал, но тщетно. Массы теряли последние надежды. Поиски ничего не давали. Из сортира доложили, что ничего пока не выловили. Участковый скептически наблюдал действо и лениво бил мошкару, фельдшер дымил самосадом.
Вдруг рядом раздался шорох кустов и отборнейший мат. Все вздрогнули и обернулись. Участковый передвинул кобуру на живот и расстегнул, фельдшер бросил самокрутку, понятые украдкой перекрестились, комсорг поднял фонарь и посветил в сторону кустов. Из мрака слегка пошатываясь, выбралось нескладное, икающее, безобразное существо. Оно подняло голову, выдохнуло смерч перегара. Мутный взгляд обвел окружающих и уперся в комсорга.
- Т-ты? Т-ты? К-камушкин, это ты-ты-ты? Пися Камушкин? Т-ты живой?
Существо задумалось. Затем недобро ухмыльнулось и пьяным голосом произнесло:
- А-а-а й-я не Пися Камушшшкин! - и смачно рыгнуло.
Комсорг растеряно обвел взглядом лица участкового, фельдшера, комсомольцев, ущипнул себя, пробормотал:
- А к-кто т-ты?
Существо задумалось. Затем оно, тяжело дыша, распрямилось в полный рост, выпятило тщедушную грудь, хищно оскалилось, ударило в грудь кулаком, рявкнуло:
- Хуййййяяя Булллыжников!
И упало замертво на траву. Все замерли в оцепенении, силясь понять произошедшее. Затем бросились поднимать тело, потащили в барак, растирали нашатырным спиртом и били по щекам. Участковый писал протокол, а комсорг - честное и правдивое донесение. Ему уже мерещились вечер самокритики, заседание бюро, строгий выговор. И даже не строгий выговор, а выговор с занесением. А в это время тело, разоблаченное от одежд, валялось на лавке с членом на бок, пердело, кого-то пьяно чмокало во сне, бормотало трехбуквенное слово и мило улыбалось. Так, с первыми радостями, с первыми победами, с первыми жертвами и павшими героями заканчивались первые сутки битвы за урожай 198.. года.