Петя Шнякин : И я решу твои проблемы

Я вылетал из JFK в Москву в пятницу, уставший, сразу после работы. Мне очень хотелось выкроить лишний день. Пять лет я не мог выбить отпуск в апреле. Итак, буду в субботу, к обеду, в Шарике, ночь перекантуюсь в гостинице, - и рано утром на охоту. На целую неделю.
Весенняя охота! Разлучила судьба нас с ней на долгие годы. Как давно не слышал я бормотание тетеревов, пересвист влюблённых рябчиков, отчаянные, проникающие в душу, позывные вальдшнепов, летящих над потемневшим лесом, в поисках своих невидимых подруг...
В самолёте, несмотря на усталость, не то что заснуть – подремать не хотелось. Мечтал: целых двадцать восемь дней, по утрам, не буду вскакивать от будильника, ненависный звук которого, вызывал противное сердцебиение и мысли – что же я, дурак, так поздно лёг вчера!

Десять часов полёта, много можно в памяти перебрать. Хотите верьте, хотите нет, но когда размышляешь об охоте, то замечаешь, - самые удачные выстрелы врезаются в память надолго, может быть навсегда. А вот, к примеру, лицо моей первой женщины, пытаюсь впомнить, не получается...

Мне семнадцать лет, иду по площади у станции Быково, смотрю, как трое пацанов цеплять, одного, начинают. Кто толкнёт сзади, кто обругает, кто подзатыльник отвесит.

- Слышь, ребят, вы чего к нему доебались?
А они, кде-то, помоложе меня на год, но рожи злые и наглые:
- Да он нам деньги должен и не отдаёт...
Спрашиваю у потенциального терпилы:
- Должен?
- Нет, они двадцать копеек просят, а где я их возьму?
Парнишка был плохо одет, неухоженный, с редкими немытыми волосами и, как у ЗЕКов, с тоскливым, затравленным взглядом.
- А ты что, из Быковского детдома?
- Не, на Станционной живу, у “трёх ступенек”, у магазина.
Под левым глазом подростка, ещё темнел недельной давности синяк. Мне, почему-то, стало жалко его:
- Ребят, вы портОвские? – спросил у нападавших – кажется, видел их, как-то вечером, в кафе аэропорта.
- Ага...
- Гошку знаете?
- Знаем, ну и чё?
- Давай бормотухи выпьем, я угощаю.А пацан пусть домой идёт.
- Не, давай все вместе в магазин. Красного купишь, выпьем, - тогда и отпустим.
Зашли пятером в гастроном, в очереди стоим, пацан ко мне ближе жмётся, носом хлюпает.
- Во, “Хирсы” бери три бутылки, - предложил один из троицы, тот, что повыше.
- Тебя как зовут?
- Ну, Димка.
- А не много тебе, Димон, будет? Ты, кстати, Димона Поборцева знаешь? Сосед мой.
Услышав это, длинный, чуть испуганно, на один миг, глянул в мою сторону, но тут же оправился:
- Да не ссы, не закосеем. Тебя ещё перепьём.
Да, это точно, скорее всего перепьют. Но драться, наверняка, не полезут – кто ж с Поборцевым связываться захочет? А там хуй их знает, если выпьют... Прошли недалеко в переулок, я встал, на всякий случай, спиной к деревянному глухому забору. Но опасения оказались напрасными – имена моих знакомых, кажется, произвели впечатление, они дружески улыбались, приговаривая – да хуль ты, Петь... да хуйня это всё... да мужик, всё нормально...
Допив вино, они спросили, есть ли ещё деньги.
- Не, мужики, нет больше. Пустые сдайте, сигарет себе возьмёте... Ну, чего, малый, пошли домой? Как тебя?
- Вовка.
- Ну, погнали, Вова. Щасливо вам, ребята.
Они зашли в магазин, а мы направились к Вовкиному дому, где находился гастроном “три ступеньки.” Это место мне было хорошо известно. Всё время по шоссе, да ещё мимо милиции, народу много. Правда, темнеть начинало, а там, впереди, один переулок стрёмный.
Опа! Я оглянулся, метрах в семидесяти, они спешили за нами, попыхивая сигаретами. “ В аэропорт им в другую сторону, значит,нас пасти начали” – прикинул я, ускоряя шаг.
- Знаешь, Вовка, давай-ка, побыстрее копытами шевели, а то, не только тебе, но и мне сегодня пиздянок выпишут!
Мы пролетели переулок, выбежали на асфальтированую дорогу, там народу побольше – с работы все возращаются. Я быстро оглянулся – расстояние катастрофически сокращалось. Подбежали к дому.
- Где твой подъезд?
- А, вон, сюда, налево...
Уже не оборачиваясь, летели по ступенькам вверх.
- Вовка, какой этаж?
- Третий.
- Звони.
- Звонок не работает.
- Стучи, блять!

На стук, не сразу, вышла женщина, в застиранном халате, лет под сорок, да ещё, кажись, пьяная...
- Вовка, ты где шлялся? Ты когда из школы прийти должен?
- Мам! Меня там трое избить хотели, а Петя заступился. Они за нами бегут!
Женщина, поглядела вниз по лестнице, потом на меня, всё-таки, пригласила:
- Проходите...
Пустив нас внутрь, высунув голову из почти закрытой двери, сказала:
- Да нет, вроде, никого... На кухню идите. Сюда... я щас свет включу.
Но, свет не зажгла, а сначала прошла по тёмной кухне, отодвинула занавеску и посмотрела в окно.
- Как тебя? Петя, зовут? Посмотри, вон, трое во дворе, на лавочке курят. Они?
Я разглядел в темноте лишь три блуждающих огонька от сигарет, но сказал уверенно:
- Да, они.
Что-то не хотелось мне сразу назад возращаться.
- Мам, они уж сколько раз ко мне приставали. Дай десять копеек, дай двадцать копеек...
- А ты что, дурак, со школы домой не идёшь, бегаешь, как собака по всему Быкову, вот и ходишь с синяками – заорала на Вовку мать, включая свет. Кухня озарилась слабым светом свечей в шестьдесят.
- Давай жри - и спать ложись, придурок!
Из, проеденного жучками буфета, достала большую эмалированную миску, выдвинула снизу ящик, выхватила оттуда столовую ложку. На газовой плите стояли две алюминивые кастрюли – одна побольше, другая меньше. Из большой она, ложкой, выгребла остатки гречневой каши, а из маленькой налила кипячёного молока, размешала и поставила миску на кухонный стол, покрытый старой клеёнкой. За столом, на табуретке уже сидел Вовка, а я всё маячил у кухонной двери.

- Галя, - представилась женщина и протянула мне руку. Я робко пожал её. Рука показалась горячей, большой и натруженной.
- Петя, спасибо тебе, что моему обормоту помог. Ой, да что ты стоишь!
На кухне темнели две табуретки – одна для матери, другая для сына. Она, было, потянулась за второй, но передумала и, вдруг, засмеялась.
- Я тебе щас стул из комнаты принесу.
Когда Галя выходила из кухни, я, невольно, посмотре на неё. При походке, крупная жопа, шевелила халат то вправо, то влево...
- Да, не надо, тётя Галя, я скоро пойду.
- Какая я тебе тётя?
Она вынесла из комнаты деревянный стул, с дермонтиновым покрытием на сиденьи.
- Садись. А ты, Вовка, поел – давай, - марш в постель.
Вовка очень быстро справился с незатейливым ужином, направился в комнату, успев мне многозначительно подмигнуть на прощанье.
- Давай, олух! Чтобы тут же заснул!
Женщина присела на табурет, закинув одну ногу на другую. Ноги были полные, но какие-то, сбитые, как и вся фигура моей новой знакомой – полная, но жирной её назвать язык не поворачивался. А вот лица не помню, волосы длинные были и тёмные. А лицо –нет...
- Так какая я тебе тётя? Мне, всего-то, тридцать семь... Вовка, спишь? Щас я дверь прикрою. Петь, ты выпить хочешь?
- Выпить хочу, я только гречку не люблю.
Она развернулась ко мне задом, нагнулась, и стала что-то искать на полу за буфетом. Глядя на её жопу, я, со страхом и надеждой, понял, что сегодня ЭТО случится...В то время, я уже был студентом первого курса. Но радости плотской любви ещё не познал. В медицинском, на фармФАКе (как хорошо звучит!), на нашем, как тогда говорили, потоке, училось двести семьдесят девок и тридцать ребят, двое из которых , как мы потом узнали, оказались пидарасами, трое женатых и один – калека. Шансов отъебать “клёвую гирлу” было больше, чем предостаточно, но как это сделать красиво, я не знал. Характер у меня не простой, если чего делать – так лучше всех!
Отец в музыкальную школу отдал на аккордионе учиться, через два года уже в Раменском, на концерте, в клубе Воровского, как лучший ученик! В хоре пел – только запевалой. Как сейчас помню – Ленин, это весны цветенье, Ленин, это победы клич! Славься в веках Ленин – наш дорогой Ильич!
Но и если чего не нравится – не заставишь меня делать. Технику всякую не любил, ключи, бля, разводные, отвёртки... Уроки труда ненавидел –напильники, сука, драчёвые, тиски грязные. Учитель с войны контуженный.
Ну, там, в школе, конечно, у девок сиськи трогал, в засос целовался, а как до дела доходит – страшно, вдруг опозорюсь. Прям, коитофобия, ебёнать...

А Галя, покрутив жопой перед моими испуганными очами, вынимает самогона бутылку, мутного, газеты скрученной кусок, вместо пробки. И на стол, с гордостью, ставит.
- Вчера Васята принёс, от жены у меня прятал, обещал зайти сегодня. Но, кажись, не придёт, нажрался уже где-нибудь.
А с меня уж хмель недавний прошёл – и ребята попугали, да и тётя Галя шороху навела.
- Галь, а закусить-то чем?
- Гречки и так не осталось, люби её, не люби. Хлеб чёрный и лук с солью.
- Давай...
Она подошла к побитой раковине, в ворохе грязной посуды, извлекла из-под Вовкиной миски два гранёных “булганинских” стакана, сполоснула их холодной водой и пододвинула – один ко мне, другой к себе. Тут же, на замусоленной клеёнке, порезала хлеб, потом, почистив луковицу, разрезала её на четыре части. Наполнила наполовину стаканы самогонкой, сказала:

- Я тебя поблагодарить хочу. Вовка хоть и дурак, а жалко... А ты заступился за него. Козлов этих не испугался... Давай, за тебя!
С трудом одолев дозу вонючего и крепкого напитка, я хрустел четвертинкой луковицы и думал – ни хуя себе не испугался, да я в жизни так быстро не бегал!
Алкоголь из желудка стал проникать в кровь, я сидел и уже спокойно наблюдал, как Галя, задрав повыше халат, показывала фрагменты трусов – белые, с синими цветочками. После второй половины стакана я уже не закусывал, только курил “Дымок”, с трудом попадая сигаретой в банку из-под килек, вместо пепельницы.
- Ты, Петя, всю клеёнку так прожгёшь!
Она подошла, взяла меня, сидячего, под мышки, приподняла, и прижала к груди. Неизведанный жар обдал моё тело, и, кажется, я начал трезветь. Потом опять усадила на стул, прикончила остатки самогона и заявила:
- Закосел ты сильно, пойду на полу тебе постелю.
Минут через пять вернулась. Правой рукой помогала мне идти, а левой волочила за собой стул, на котором я сидел. Так в комнату и прошли. Слева, на диване, тихо посапывал Вовка, а справа, стояла её кровать, но без матраса, подушек и одеяла – всё это лежало на полу.
- Петя, на стул одежду вешай, я сейчас.
Я разделся, лёг на пол, закрылся одеялом. От подушек и одеяла несло какой-то кислятиной и ещё чем-то. Такие запахи мне не были знакомы. Лучше б она вобще ни пришла, может, на своей кровати спать ляжет?
Но Галя быстро вернулась, раздетая, властно улеглась под одеялом, и обнимая меня, зашептала:
- Ты что, боишься... У тебя не было никого?.. Не бойся...
Её горячая рука, ласкавшая мой живот, скользила ниже...
- Иди сюда... Так... Хорошо тебе? Ну вот...вот... так... правильно... молодец... хорошо...
Не помню, сколько раз я делал ЭТО, но глаз, всю ночь, так и не сомкнул. Даже под утро, повернув Галю на правый бок, всё приставал к ней спящей, всё никак не мог оторваться...
И вдруг слышу громкий стук в дверь и осипший пьяный голос:
- Галька! Открывай!
Женщина продолжала спать. Я начал трясти её за плечи.
- Галь, там кто-то ломится. Просыпайся, Галь!
- Открой, блять, говорю! Галька!
Она приподнялась, присела на матрас и положила руку мне на грудь.
- Да Васята это.
- А что делать?
- А ничего, ты лежи, я пойду открою...
Галя накинула халат и вышла. Вовка, кажется, уже не спал, но всё равно, лежал на диване, с закрытыми глазами. Я быстро оделся и, напуганный, присел на стул. Вскоре хозяйка вернулась .
- Мы, блять, самогонку его вчера выжрали, пойдём, познакомишься...