Atrey : Червь и ангел.

Мамочка кричала. Опять мамочка кричала во сне. Бедненькая. От боли. Это болезнь. Нестерпимая и бесконечная. Интересно, что такое болезнь? Наказание? Нет. Мамочку не за что наказывать. Меня можно - я иногда шалю, не слушаюсь. Но я не болею. Значит болезнь не может быть наказанием. Иначе это как-то несправедливо. А наказывают, значит любят, воспитывают, объясняют - что верно, а что нет. То есть в основе наказания лежит справедливость. Так что ж такое - болезнь? Нечто ужасное и живое. Похожа на склизкого и пахучего, как засоленный гриб, зубастого червя. Только зубы растут не внутри тела, а наружу. Червь притаился внутри. Заснул. Спит и, наверное, улыбается приятным своим червивым снам. Проснется - будет есть, поедать. Что? Кого? Мамочку. Без десяти семь. Скоро в садик. Да, могу уже определять время. Мамочка подарила красивый будильничек. Плуто обнимает и облизывает своим большущим языком утенка Дональда. Пора вставать.
На кухне позвякивая посудой, мама готовит себе завтрак. По запаху определяю яичницу с петрушкой. Мамочка очень любит зелень: петрушку, укроп, салат и что-то еще. Не помню. Да, утром не ем дома. Немного сока (сегодня апельсиновый) и все. Позавтракаю в садике. В садике скучно. Всегда и везде скучно, когда нет мамы. Нет, правильно будет - когда и где нет мамы. Вроде лето, солнечно и жарко, а в садике зима. Нет, даже и не зима. Какое-то межсезонье. Унылые полусон-полуявь. Все светло-синее; холодное, как обычно. Воздух, стены, мебель. Все. Зарядка и та синяя. Стылая. На завтрак пепельно-синяя манная каша. Сливочное масло не расцвечивает кашу в золотистые летние цвета. Совсем наоборот, заразившись от манки неведомым вирусом, само становиться блеклым, мутно-серо-голубым. Игрушки, расставленные на стеллажах, все сплошь окрашены в холодные синие оттенки. Обед будет синим, постель – синей, сон – синим. Да что говорить, если даже лучи летнего солнца, проникающие в группу сквозь легкие голубые занавески, и те - синее некуда. Стылые, как… как болезнь.
За Томкой сегодня придет брат – папа Томки уехал на дальняк (так говорит сама Томка), а мама работает в ночную смену – поэтому заберет ее брат. Он-то мне и нужен. Брат (его так-то зовут Гриша, а друзья прозвали Горынычем) настоящий хулиган. Его боятся даже старшие ребята. Говорят он прямо псих. Однажды, избил двухметровой доской мальчишку, старше его самого, который обзывал его как-то нехорошо, по-взрослому. То ли пидрасом, то ли Бандерасом, хотя Бандерасом вроде бы и не должно быть обидно. Или Гришке так сильно не нравится этот актер, что он схватился за доску. А в доске-то был гвоздь. Мальчишка был весь в крови и жутко орал. Да, видела. И потом у него насчитали несколько ран, маленьких, словно глиняные норки сказочных кротиков. Говорят даже в голове у него была одна такая норка. Чудом остался жив, и еще расчудеснее - не стал дебилом. Это сказал дядя Ваня – деда мальчишки. Ах. Мальчишки, вообще-то, дураки. Даже Коля дурак, хотя у него такие загадочные зеленые глаза, как два изумруда, но все равно - дурак. У моей мамочки есть изумрудные серьги и колье - такие прекрасные! Мамочка, когда одевает эти изумруды становится такой красивой-прекрасивой. Ну просто волшебной. Словно сказка. Только в последнее время она редко их одевает. Пожалуй, что уже никогда. Горыныч придет часов около пяти. Надо следить за Томкой, а то она может выскользнуть будто ужак, даже не попрощавшись. Она такая. Невоспитанная.
Горыныч шмыгает и трет засаленным рукавом под носом. У него всегда там мокро и грязно. Песок что ли налипает на сопли. Так бы и дала ему по мордасам. Надо же такое предложить. Всего-то хотела узнать как вылезти на крышу. Горыныч-то все лазейки знает. Уж это точно. Что ж он такой ублюдок. Подошла, спокойно попросила:
- Гриша, можно тебя на минутку. - Мамочка учила так говорить, вежливо и понятно чтобы было.
- Чё тебе? - Одна рука в правом кармане что-то маскирует. Наверняка, сигареты, либо зажигалку; или то и другое - что скорее всего. Левая - нарезает фортеля под носом. Ага, высший пилотаж. Да, смотрела по телевизору на день армии.
- Давай отойдем в сторонку, Гриш. - Хотела взять его за руку и отвести к выходу, да не решилась. Руки-то у него синие, липкие - даже видно какие липкие - мертвячии. Томка пыхтит, краснеет, кончик языка прикусила от напряжения. Завязывает ботинки. Одела-то неправильно - левое на правое, правое на левое - а Гришка нипочем не поможет. Одно слово - Горыныч. Злой. Нелюдь о трех головах. Вон видно, как прячет одну за другую.
- Ну, чё тебе?
- Гриш, ты все знаешь у нас в районе. Подскажи, как на крышу балалайки залезть? - Балалайкой прозвали двенадцатиэтажный одноподъездный дом. Он торчит посреди района, как клык вампирий (слова дяди Вани). Не знаю. А мне этот дом нравится. Одинокий такой, романтичный. Башня из слоновьей кости. Там живет прекрасная принцесса. Всегда разная. Хи-хи. То это Катя из девятого «Б», у ее брата такая машина роскошная, ну просто, Ах! то - Ирина - у нее такие волосы! будто водопад золото-красный; волны океанские, могучие и сверкающие. Раньше, иногда, принцессой становилась Глаша - она не красивая, просто у нее такое необычное имя. А потом она больше не могла быть принцессой. Имя-то у нее оказалось крестьянское. Да, слышала. Тетя Лиза кричала. Пьяная была, потому и кричала. Вообще-то, она - тетя Лиза - хорошая, только несчастная. У нее два сына было. Близнецы. А они погибли на войне. В Чечне. Вот такое суфле засранское - это так дядя Ваня говорить любит. Я-то не совсем понимаю, как такое суфле может быть - засранским. Потерял кто-то что ли, а собачка не понюхала? Чаще всего принцессой была Марина. Такая красивая-красивая. Еще бы чуток покрасивее и была бы как моя мамочка. Но оказалось, что Марина не может быть принцессой, потому что она Шалава - наверное, какая-то восточная королева. Ну и ладно, пусть едет на свой непонятный восток. Понятно, что за всеми девчонками-принцессами я видела себя, воображала - вот приедет ко мне принц добрый и прекрасный, с зелеными глазами (так на Кольку похож, а он, гад, оторвал руку у моей Барби). Приедет, спасет мамочку, а потом возьмет меня в жены, и как-то мы будем жить дальше - хорошо и долго.
- Ты чё, малявка, сдурела? Хлобыстнешься с балалайки, а мне потом отвечай. По малолетке из-за тебя топать? Гы. Ну ты и дура.
- Гриш никто не узнает. Никто не слышит нас и не видит. Скажи, Гриш. Правда, очень необходимо.
- А зачем те?
- Не могу тебе всего рассказать. Это тайна и она чужая. - Говорить надо серьезно, по-взрослому веско. Строить предложения продумано, тогда с Гришкой можно договориться. Иначе - пустая трата времени. Он вредный и еще постоянно ищет выгоду, чтобы утянуть для себя.
Гришка воровато оглянулся и сказал:
- В натуре никого. - А после этих слов и брякнул ту мерзость. Совсем с головой не дружит.
- Гриш, всего-то шесть годиков. Как же могу такое сделать. Ну, что ты сказал! - Мерзостно, конечно, так прогибаться. Слова, словно тараканы выбегали изо рта, лапками щекоча губы. Но говорить нужно. Нужно на крышу - надо говорить. Нестерпимое чувство утраты тянет низ живота. Что-то еще необходимо добавить. Существенный аргумент. Взрослости добавить в просьбу. - И… и тебе же совсем не интересно будет. Ничего же нет, что у старших девочек. Тебе же скучно будет. Неинтересно.
Томка перестала пыхтеть. Стояла у своего шкафчика в неправильно надетых ботинках и запихивала одноглазого клоуна - Пачкуали - в рюкзак. Гришка прищуренными газами посмотрел на сестренку и, отведя взгляд куда-то в сторону (словно машину в тупик отогнал, выключил двигатель, затушил огни), повторил:
- Приходишь в семь вечера за «стекляшку», раздеваешься, я делаю несколько фотографий и тока потом говорю, как пробраться на крышу балалайки. Понятно? Если нет, то нет. Разговор окончен. - Горыныч шмыгнул, но не носом, а ртом, длинно, слюняво. А ртом можно шмыгнуть? Наверное, нет. Все-таки ртом не шмыгают. Шикают, шипят. Слюни подбирают - так и получается этот сопливо-носоглоточный звук. Гришка двумя пальцами сдавил Томкин затылок и поволок ее домой. Он всегда так делает, чтобы ни дай бог Томка по дороге не заигралась и не задержала его на пару лишних минут. Мамочка в семь на улицу не выпустить. Не придумать ничего. Врать не умею. Да, не научилась. Тогда-то можно будет сбежать. А сейчас как быть?
Мама выглядит устало, но улыбается. Какая красивая, печальная улыбка. Зачем-то идти на это дурацкое день рождения. И Славик совсем не нравится. Мутный он какой-то и старше - ему уже восемь. Ну, что общего может быть. Пахнет селедкой под шубой, вареной картошкой, чем-то еще и алкоголем. Взрослые всегда пьют. Утро пришло - вот и радость, вот и повод. Квартира пахла по-праздничному тошнотворно. Нет, правильно будет - в квартире пахло… У Славика голубые глаза. Детсадовские. Он немного странный. Славик-то. Застынет, заиндевеет и смотрит-смотрит в одну точку, голубые глаза темнеют, становятся почти черными, потом, словно очнувшись от сна, смешно дергает головой и выдает какую-нибудь нелепую сентенцию, типа как сейчас:
- У человека один есть враг, которого ему не суждено никогда победить. Он сам. Я вижу - ты уже приобрела себе врага. Пойдем ко мне в комнату. Поговорим. - Поднимается из-за стола, встает за спиной, сопровождает, словно тело/духохранитель. - Папа, я покажу Снежене подарки.
Дядя Василий - папа Славика - кивает, смеется, что-то нашептывает мамочке. Тетя Вера шутливо пихает его в бок. Как бы ревнует. Да, понимаю. У взрослых шутки зачастую глупые и пошлые. А еще они воображают, что хорошо понимают детей, и выглядят при этом так нелепо и жалко. С чего только напридумывали - непонятно. В детской прохладно и было бы уютно, если бы не так тревожно.
- На самом деле все сложно, но просто. Как пентаграмма - вроде обыкновенная звездочка, но на деле - космос, целый мир со своими законами, своим и раем и адом. Я вижу - тебя окутывает облако сомнения и страха. Облако похоже на дым от сигареты, но с запахом не табака, а смерти. Верно? Как пахнет смерть?
- Зимой?
- На самом деле, у смерти нет постоянного запаха. Запах присущ мыслям и чувствам людей. Для тебя смерть пахнет снегом, стылым воздухом и скрипом. - Славик наклоняется. Титаник затонул и горе кончилось. Наклоняется и целует в макушку. Легкий-легкий такой поцелуй, невесомый, как полет бабочки. - Странно, собираешься умереть, и в тоже время полна непреклонной решимости жить. Жить и бороться. За что? Ты зачем здесь? Да, молчи уж. Знаю. У тебя есть вопрос, глупый, но он болит в твоей груди, не позволяет тебе дышать спокойно. А у меня есть ответ, ни черный, ни белый. Никакой. Даже неравнодушный. Он обретет качества, когда ты его услышишь - ответ, который не изменит уже ничего.
Трудно было представить, что Славик может знать такие вещи. Всегда он казался маменьким сынком, не дерется, в футбол не играет, да и на улице почти не бывает. В школу - из школы. Говорит, мол, видит потаенные вещи и действия. Сокрытое от всех ближайшее будущее. Но врет, конечно же. Заливает. Странный он, но, в принципе, неплохой пацан.
На крыше ветрено. Дует. Зачем ветер и куда. Смелость тает, оплывает безвозвратно, как свеча, словно ветер выдувает всю энергию из меня. Не сдамся. Солнце лучами своими поможет. Оно воплощение добра и жертвенной радости. Это Коля рассказал. Тогда еще, давно, в садике:
- …а потом они становятся ангелами.
- А ангелы - это кто?
- Не знаю. Они всемогущи.
- Странно. Но папа не стал ангелом. Почему?
- Ты неразумное дитя. Папа взрослый, а взрослые, большие дядя и тети, не могут стать ангелами. Только дети.
Не могут. Как печально. Коля гладит по волосам. Жалеет. Спрашивает, как умер папа. А папа не умер - он погиб. В автокатастрофе. Разбился в хлам. Так кто-то сказал на похоронах - повторяю, хотя и слышится в этих словах какое-то похабство. Надо следить за языком - не говорить гадостей. А Коля - он такой, добрый, жалостливый, хотя иногда и грубит, даже дерется. Но что поделать - мальчишка. Прощай, мальчишка.
- Не могут?
- Не могут.
- Но почему? Это нечестно. У них должны быть равные с нами возможности, права.
- Не могут и все. Свои права и возможности они профукали. Пропили- прокурили. Низменные, анальные мотивы, пищеводнические инстинкты побороли их, зомбировали и, в конце концов, убили. Они, они примитивнее даже червя…
- Червя?
- Червя.
- А как стать ангелом? Умереть?
Коля улыбается: - Можно полететь. - Говорит, а губы не двигаются.
Колин голос блекнет. Исчезает. И был ли на самом деле - неведомо. Словно мираж в дрожащем воздухе.
Необычный закат. Где-то вдалеке поют птички. Солнце похоже на колоссальную каплю расплавленного золота. Капля стекает за горизонт (горизонт, как надежда непостигаем, если не предпринять чего-либо кордионального), сохраняя данную природой форму. В силу этой фантастической возможности сохранять форму, солнце кажется живым. Золотистый закат. Так не бывает. Но точно знаю - в этом мире не врут мамочка и собственные глаза. Этот золотистый закат воспринимаю, как знак жизнеутверждающего выбора. Внизу все такое маленькое: люди, машины, детская площадка, и детки едва различимы, похожи на разноцветных, очень деловитых муравьишек. Совсем не страшно. Оттолкнутся, несильно, и прыгнуть. И лететь- лететь вниз, как можно шире раскинув руки. Да, чувствую не руки - крылья. Картинка той, нижней жизни, быстро увеличивается. Наезд камерой. Да, люблю кино, актеров и актрис. Это так красиво. Золотистый всемогущий ангелочек летит в мягко краснеющих лучах засыпающего солнца. Вдруг на миг все замирает, и чертежная (вид сверху) жизнь куда-то исчезает. Меркнут звуки и цвета. Это космос? Изнанка сути? Воровато проявляются вновь цвета и звуки. Но это другие цвета, жирно насыщенные, с легким запахом сырости; другие звуки, шелестящие, чересчур спокойные, неживые.
Мамочка сидит у чьей-то могилки. Могилка нарядная, словно украшенная к празднику. И так много цветов вокруг. На щечках мамочки румянец. Она такая красивая! Немного вроде пополнела. Хи-хи. Папа ее иногда дразнил. Как смешно. Улыбается и одновременно плачет - разве так можно. На ней ее любимые, такие распрекрасные изумруды, играют с солнышком. Странно, на могилке, почему-то, приклеено мое фото. И там еще надпись золотыми буковками: «Я стану ангелом и спасу тебя» и циферки: 2001-2007…

- Ангелы спасают от всех бед. Спасают неразумных и грешных, праведных и сильных духом. Ведь все лишь фикция. Иллюзион. - Славик выбросил сигарету в окошко. - Может когда-нибудь ты спасешь и меня, мой ангел.

(идея не моя)