саня гелин : Иностранный сотрудник Кремлевки

Иностранный сотрудник Кремлевки

Петр Сергеевич Никольский потянулся, преодолевая приятную ломоту – результат традиционной пятничной попойки с Себастианом Нкомо - сотрудником центра, которого он забрал к себе в больницу после смерти президента. Сёба, как его окрестила любимая дочурка великодержавного покойника, отирался вокруг Николаича со дня падения с моста до окончательной отправки в мир иной. Старик непонятно за что любил этого проклятого гонца из Пизы наоборот (Сёба, вообще-то, из Ганы), дал ему русский паспорт и право проживания в столице, несмотря на скрежет зубовный царских постеничих Барсука и Коржика.

Сегодня Петр Сергеевич решил не просыпаться. Рано еще совсем. За окошком его дачи на Пехре пропел петух придурошного Золотухина. “И какого черта он тут поселился, – плотнее закрывая веки подумал главный врач Кремлевки про своего соседа, - и, главное, на черта сдался ему петух, когда сам он воет под тальянку, хоть вешайся”.

Никольский пролежал еще часок в полудреме, мысленно хваля прогресс в очистке спиртосодержащих жидкостей. Голова не болела совсем. Ну, ни капельки. Такая приятная пустота, как будто мозги выпотрошены и отмокают в ванне, где-то рядом с телом. Кино вчерашней попойки шло рывками, как будто кто-то, назло любителям голых писек, вырезал самые интересные кадры. Начинали-то в Метрополе. Потом какие-то девки. Сёба по обыкновению купил сразу троих, чтобы одну подарить шефу. Потом бесконечные коридоры знаменитого отеля в поисках заготовленного номера.

“Вот же идиоты строили тогда!”

Что-то смутное, но не законченное, несмотря на все усилия Кати.

“Или Лены. Или нет! Ха! Все помню! Лена была с Сёбой. Это Тамара. Дрянь девка! Да и вообще, молодежь. Ничего не могут. Ни руками, ни чем. Компьютеры им подавай, а как до…”

“Надо бы проснуться”, - подумал Никольский, услышав голос Нади, Надежды Михайловны, негромко жалующейся на что-то.

Глаза не открывались.

“Что-то не то. Я сплю дома в одежде. И Надя меня не раздела! Ну и что, что пьяный. Вот же старуха проклятая, всё ей не хватает? Ведь чего только нет у нее. Может, падла, если захочет, в Париж за хлебом ездить, а все ей мало!”

Красный блик через закрытые веки больно ударил по глазам. Минимум двое вошли в комнату, неся какие-то яркие предметы.

– Сёба вызвал скорую прямо в Метрополь, - услышал он голос жены. Но уже было поздно. Когда привезли в центр, он уже был мертв больше часа. Дефибриллятор сломался. Тогда сделали прямой массаж сердца, но ничего не помогло.
– Да уж, - это уже Золотухин, - никогда не знаешь, где прихватит косая.
– Не косая, а с косой, - узнал Никольский акцент Сёбы. - Он не ожил. Даже яд скорпиона на него не действовал.

Драматическая пауза. Никольский почувствовал, как двое остальных обернулись к Сёбе, а потом все трое повернулись к нему. Что-то капнуло на лоб.

– Сёба, осторожней со свечками. Смотрите, капнули прямо на Петра Сергеича!

“Это же они обо мне. Да я не мертвый! Я живой-невредимый! Просто с похмелья! Главному врачу тоже можно напиться! Сейчас я закричу! Ой, голоса нет!”

Никольский попробовал пошевелить руками, но быстро понял, что они связаны на груди. Тем временем пауза закончилась:

– Какой яд, Сёба? – опомнился Золотухин, - ты что такое несешь?
– Ну, когда он умер, я попытался его оживить. Я это умею – он знает!
– Кто знает?
– Петр Сергеевич!
– Что он знает? Он же мертвый.
– Ну, он знал. У него же была полностью разбита голова. Мозги лежали на ступеньках. Санитар скорой даже на них поскользнулся.

Надя взвизгнула по-поросячьему и шумно выбежала из комнаты.

– Заткнись, черный дурак! – прокричала она из кухни.
– Какие мозги? - вмешался Золотухин, - ему что, массаж сердца делали, когда он был без головы?
– Что мозги вылетели, никто, кроме меня, не понял.

Послышались шаги, и Надя вернулась в зал.

– Прекрати свою чушь. Ты убил его. Ты водил его к девкам. И там он принял смерть свою, не в силах перенести собственой измены…

“Каким девкам? К блядям, что ли? Ну и Надя, дочь попа, вечно как скажет по-тургеневски! Да никого он не убил. Сейчас, сейчас я встану. Вот уже руки задвигались, сейчас глаза открою. О, бляди, что-то положили сверху на веки. Нет – это клей. Они мне глаза заклеили! Пидарасы! Пидарасы! Я их, блядь, кормил всю жизнь…”

Дверной звонок заставил вздрогнуть. Никольский почувствовал что-то вроде толчка. Входная дверь открылась, потянуло сквозняком. Глухие удары и голоса издалека сменились кряхтением работяг. Понизу понесло гадостной вонью давно немытого тела.

– Ну вот. Примите, - прокуренные и пропитые голоса добавили красок к зловонию.

Что-то стукнуло прямо около головы. Зашуршала бумага, щелкнул затвор шариковой ручки. Звук открываемого кошелька и пересчитываемых пятисоток.

– А выносить-то вы будете? – обращение к работяге.
– Да ведь рано еще. Когда быть то?
– В час приедет катафалк. Чтобы оба были.
– Оба, матушка, маловато. Нужно вчетвером. Вона, туша какая. Да и гроб ваш тут дубовый.
– Короче, сколько надо? - это уже вмешался Сёба.

Мужики отпрянули к стене, уронив ими же принесенные венки.

– От тебя, батюшка, нам ничего не надо. Мы и так придем, - и, после паузы, - а где это вы так по-русски то научились? Не с Кубы ли?
– Идите, идите, потом…

Дверь хлопнула. Надя присела на стул где-то рядом. Никольский узнал духи. Она положила руку ему на лоб. Почувствовал знакомые пальцы. Надя резко оторвала руку.

– Валерий, - он теплый. Он – теплый, - повторила она, - потрогайте сами!
– Не может быть, Надежда Михайловна, это тепло от свечи. Он уж три дня как мертвый.

Тихий шум платья, легкий всхип.

– Валера, не сейчас!

“Ах ты, гад! Полез к ней. Я всегда знал, что это прохиндей не прост!”

Петр Сергеевич представил себе нижний рад гнилых зубов соседа и почувствовал что-то вроде рвотного рефлекса.

“Так, начинает получаться. Попробую пошевелить пальцами ног. Черт, жесткие ботинки не дают. А ну-ка рукой. Нет, не получается. Что за звук? Эти начали целоваться! Не вынесши меня из дому! Блядь! Блядь! А это что? Встает мой что ли? Точно, мой. Сейчас я вам покажу, какой я мертвый! Суки вонючие, падлы грязные! А-а-а!”

Теплая слеза вытекла из заклеенного глаза.

– Ой, смотрите, Валерий, из него жидкости выходят!
– Лето- жара! Хорошо, что мы не стали держать его три дня. Сёба, идите сюда, принесите свой бальзам. Соки пошли из нашего благодетеля.

“Чем-то мажут. Слушай-ка, глаза открываются. Сёба! Сёба! Я живой! Не слышит гад. А я его спасал. Подонок, тоже меня предал. Себа! Они меня живым закопать хотят! Эти бляди меня хотят заживо. Боже, что же происходит. Ну-ка, согну колени. Гнутся! Себа, смотри!”

– Надежда Михайловна, - голос Сёбы, - я говорил вам, давайте держать его в холодильнике до самых похорон. Смотрите, вон ноги сгибаются, жидкости вытекают. Вот-вот бальзам растает.
– Сёба, это ж тебе не Африка твоя. Его вчера всю ночь отпевали. Не в холодильнике же это делать.
– Не знаю, но началось разложение. Боюсь, до часу не дотянет. Загниет совсем.
– Не должен, - это уже Золотухин. Осталось полчаса. Да и внутри-то ничего не осталось? Все потроха уже вытащили и заспиртовали. Только глаза настоя…
– Валерий, прекратите. Я все же его жена.
– Вы уже вдова.
– Прекратите идиотничать, я не могу переносить этого. Особенно сейчас.

“Что это они говорят? Какие потроха? Я жив. Вот сейчас повернусь. Не получается. Надо слегка отдохнуть. Если выкручусь, то все, больше не пью! И Сёбу этого к чертям!”

Пазик во дворе громко скрипнул дверью, выпуская провожающих. Зал наполнился шумом причитающих голосов.

“Сейчас-сейчас. Я повернусь и сяду! Посмотрим сколько из вас это переживет!”

– Товарищи, потише ходите! Уроните Петра Сергеича.

“Опять смрад. Вот они подходят к столу. Поднимают меня! А я поворачиваюсь набок. Я сейчас сяду!”

– Несите осторожней, мать вашу! Вон он уже повернулся!
– Сейчас поставим, и я положу его на место!

“Стойте, не надо, я почти уже сел!”

– Смотри каков! Говорю тебе это неспроста. Может он живой?
– Какой там живой. Трупее не бывает! Крышку давай!

“Накрыли. Темно. Стучат молотком. Поворачиваюсь. Уже на коленях. Я сейчас встану. Пока только один гвоздь! Я еще успею! Вот я уже на коленях, вот, я выталкиваю крышку. Что это сыплется? Земля. Быстрее давить крышку кверху. Встаю, встаю, вижу свет!”

– Толик, подай-ка мне колышек, я заготовил для него. Не бойсь, братва. Да не этот тонкий, а осиновый! Этих кремлевских без кола не угомонить. Лом, кстати, не помогает… Особенно, как вот тот черный у них появился. Иностранный сотрудник, мать его!
– Да уж, понаехали в Москву. Гастарбайтеры!
– И не говори, того и гляди, для нас места не останется.
– Ну, все. Забил. Теперь уже не вылезет!
– Ну что, налегай на лопаты. Успеть бы к поминкам.