Евгений Петропавловский : Сюр после чумы

Клавдия Петровна поставила тяжёлые сумки на тротуарную плитку, которой была вымощена остановка, и с тоской посмотрела на скамейку, плотно занятую таким же, как она, дожидающимся транспорта народом. Разумеется, никто и не подумал уступить ей своё место... В последнее время люди стали недобрые. Ничего удивительного: сейчас каждый сам за себя, даже дети малые. Потому и воров, и жуликов полно... Вспомнился случай, который произошёл с ней на рынке несколько месяцев назад. Клавдия Петровна тогда стояла в очереди за подсолнечным маслом, и вдруг почувствовала какое-то движение в кармане своего плаща. Обернувшись, увидела мальчонку лет семи. Тот изготовился дать дёру, но не успел: Клавдия Петровна проворно схватила пацана за шиворот.
- Ой, бабушка, отпустите! Я больше никогда, никогда не буду.., - всхлипывал воришка.
Отобрав у юного злоумышленника свой кошелёк, Клавдия Петровна всё-таки сжалилась. И отпустила мальца... Сделав покупки, она уже направлялась к трамвайной остановке, когда заметила своего “старого знакомого”: стоя в очереди, мальчишка прижимался к очередной жертве - пожилой гражданке в розовой куртке с неосторожно оттопыренными карманами...
Вот какие нынче пошли детки. Во всём берут пример со взрослых. А с чего бы им честными сделаться, если сейчас даже в фильмах по телевизору - сплошные убийства и драки?
Нет, её внучка Люська - в сравнении с другими - ещё не самый худший вариант. Всё-таки в колледже электронного приборостроения учится; правда, еле-еле перебивается с тройки на тройку, но авось с грехом пополам окончит своё учебное заведение, а там пойдёт работать мастером на завод - глядишь, и человеком станет. Производство - оно людей дисциплинирует... Напрасно она накричала сегодня на внучку. Да ещё сказала, что напишет Ирке, дочери своей: пусть, мол, забирает Люську обратно, в станицу... Сгоряча ляпнула; хотя, конечно, не собиралась выгонять девчонку. Люське ведь доучиться надо. А какое будущее у неё может быть в станице? Никакого.
Она с горечью вспомнила, как дочь Ирка выскочила замуж за студента сельскохозяйственного института (Клавдия Петровна отговаривала её - предчувствовала: ничего хорошего из этого брака не выйдет); мужа после окончания учёбы распределили агрономом в колхоз, и поехала Ирка вместе с ним в станицу... Что хорошего теперь имеет дочка? Колхоз развалился; Иркин супруг, поначалу наворовавшись, организовал фермерское хозяйство. Но хозяйствовать ведь тоже надо уметь, а разве его этому в институте учили? Вот и проели всё своё добро. Теперь не знают, как свести концы с концами. А ещё Ирка жаловалась, что муж пьёт запойно и гуляет со станичницами. Ей бы развестись, да поздно: троих детей в браке нажила, куда уж теперь разводиться-то...
Нет, упустила Клавдия Петровна дочь - так, может, хоть внучку сумеет вывести в люди... Только трудно ей с Люськой. Понятно, что молодёжь нынче стала более раскованная, чем в прежние годы. Но всему должен быть предел... Разве это нормально, когда бабка, вернувшись рано утром с дачи, застаёт внучку в постели с парнем? А в квартире какой бардак они устроили? Повсюду, даже на полу - пустые тарелки, разбросанные огрызки бутербродов, окурки, пустые бутылки... Разве нормальному человеку легко обнаружить такой разгром в собственной квартире? А Люське хоть бы что - лишь глазёнками своими бессовестными невинно хлопает спросонья: “А, бабуська, извини, тут вчера ребята в гости заходили, у нас такая чума была...” - “Чума? Что за чума?” - “Ну, это когда весело очень - вот чумой и называют”... И как её, такую, воспитать, как человеком сделать?
Очень рассердилась Клавдия Петровна. Потому и пошла на рынок, хоть и не собиралась сегодня - тем более, что устала, припёрши с дачи полное пластмассовое ведёрко вишен и большую хозяйственную сумку кабачков... Просто ей требовалось хоть на короткое время остаться наедине с собой, чтобы унять раздражение и разобраться в собственных мыслях. Да и парню Люськиному (которого, само собой, Клавдия Петровна видела в первый и - она очень надеялась - последний раз в жизни) - не голышом же ему скакать, одеваясь, перед посторонней старухой... Ничего. Пусть пока Люська приберёт в квартире. А потом, конечно, надо будет прийти и строго-настрого заказать этой дурёхе водить в квартиру разную шатию-братию. Молоденькая она ещё, не понимает, что народ бывает разный - могут ведь втихую и стащить что-нибудь ценное, доказывай потом участковому...
Пока она так размышляла, подошёл трамвай. Переполненный по случаю выходного. Народ ринулся на приступ... Клавдия Петровна подняла сумки. Но тотчас сообразила, что в этот вагон ей не пробиться. И, вновь опустив сумки, стала дожидаться следующего трамвая.

***

- ... Вот же падла старая.., - в который раз зло повторила Люсинда, вышвыривая из платяного шкафа бабкино хороховьё прямо на пол. - Ну, ничего, я ей покажу. Она меня надолго запомнит...
- А то ж, - спокойно сказал Пеца. Он сосредоточенно разрывал на полосы выцветший домашний халат Клавдии Петровны. И связывал концы этих полос между собой. - Ща мы её флэт оформим по высшему разряду. Главное - успеть вовремя ноги нарисовать, а то в мусарню попадать мне неохота...
- Успеем. Бабка на базар долго ходит, - Люсинда вытащила из-под газеты, которой была застелена полка в шкафу, тонкую пачку пятисотрублёвок. И, быстро пересчитав, помахала деньгами перед носом парня:
- Гля, десять тысяч рябчиков! Я теперь богатая невеста, понял?
- Нехило, - оценил Пеца находку. - С такими филками можно оттопыриваться несколько дней.
- Это старая дура себе на похороны собирала.
- Ничо. Сдохнет и бесплатно.., - с этими словами парень на одном конце получившегося из нарезанных полос подобия верёвки связал большую петлю; потом влез на стул и другой конец “верёвки” привязал к люстре. Пошарив в письменном столе, отыскал общую тетрадь; выдрав из тетради двойной лист, вывел на нём крупными буквами: “ЭТО ТИБЕ СТАРАЯ КАШЁЛКА”. Сказал:
- Давай булавку.
Люсинда принесла ему требуемое, и Пеца прикрепил лист булавкой к петле - так, чтобы надпись сразу была видна входящему в комнату.
- Надо курнуть, - сказал он затем. - У меня ещё “пластилин” остался.
- Да ладно, на улице курнём.
- А я ща хочу, чего ждать до улицы.
Люсинда не стала возражать. Пока Пеца забивал “косяк” быстрыми, сноровистыми движениями, она вынула ящики из комода и высыпала их содержимое на пол. Ничего ценного не обнаружила. Лишь, открыв жестяную коробочку с военными медалями покойного деда, предположила:
- Эти железки, наверное, можно на Арбате продать?
- Дешёвка, - резюмировал Пеца, сосредоточенно прикуривая от зажигалки. - Только время терять. Выбрось.
... Люсинда курила доставшуюся ей половину “косячка” и смотрела на Пецу влюблёнными глазами. Клёвый мэн. С ним весело и легко. И ведь не бросил её, когда бабка нагрянула утром и, застукав их в постели, закатила скандал - напротив, сразу разрешил проблему: сказал, что может забрать Люсинду с собой, “на моря”, поскольку едет в Сочи с бригадой надёжных пацанов заниматься гопстопом... Надо же, они познакомились всего неделю назад на дискотеке, а у Люсинды такое чувство, будто она знает этого парня всю жизнь...
После “пластилина” её размедузило. В голове стало пусто до звона. Захотелось смеяться... А Пеца предложил:
- Похаваем на дорожку? А то скоро жор нападёт.
- Можно, - с готовностью согласилась Люсинда.
Они направились к холодильнику. Открыли его... Всё, что не нравилось, выгребали прямо на пол. Наконец, извлекли полпалки копчёной колбасы и, отрезав себе по большому куску, съели без хлеба. Пеца даже не успел доесть, поскольку его пробило на хи-хи. Следом за ним не удержалась и Люсинда. Хихикая, она последовала внезапно пришедшей ей в голову мысли: извлекла из холодильника банку с маринованными помидорами - и стала ходить по квартире, расшвыривая помидоры. Те разбивались о стены, оставляя на них яркие томатные кляксы. Люсинда была в восторге:
- В станицу хочешь меня отправить?! - орала она. - Блядь старая! На тебе! Ты у меня сама поедешь! На хутор! На! На! На! Ху! Ху! Ху!..
А Пеца скакал рядом и, размахивая ножом, ржал, как конь. Потом остановился, поковырял стену ножом - и, поддев обои, оторвал от них длинный бесформенный язык. Достигнутый результат ему понравился - и он повторил описанную манипуляцию у другой стены. И теперь Люсинда, отшвырнув банку, прыгала рядом, хохоча и сбрасывая с себя одежду. Затем, опустившись на колени, она порывистым движением рванула вниз “молнию” на джинсах Пецы; и принялась делать ему минет... Тот поначалу хихикал - но вскоре умолк и, схватив Люсинду за волосы, стал водить её головой вперёд-назад, всё быстрей и напористей... И через несколько минут достиг оргазма.
... Она не стала одеваться. Подняла с пола пустую бутылку из-под сухого вина “Ркацители” и разбила её об угол шкафа. Осколки, разлетевшись по комнате, со звоном посыпались на паркет. Затем Люсинда столкнула с тумбочки телевизор. Но тот, вопреки ожиданиям, не разбился. Тогда она подобрала ещё одну бутылку, на этот раз из-под “Портвейна” - и расколотила её о край стола. Тем временем Пеца, кряхтя, помочился на диван. И, застегнув джинсы, уселся на стул - забивать новый “косяк”.
Она продолжала порхать по комнате, разбивая и круша всё, что подворачивалось ей под руку. Это продолжалось до тех пор, пока Пеца, приобняв Люсинду, не отвёл её на балкон. Там они, взирая на город с высоты девятого этажа, выкурили ещё один “косячок”.
... А Клавдия Петровна в это время выбралась из трамвая на остановке и направилась к своему дому. Она шла и размышляла о том, что сейчас, в разгар сезона, надо бы почаще ездить на дачу. Поскольку, во-первых, сторожа со своими обязанностями не справляются, и почти каждую неделю у кого-нибудь из соседей лихие людишки умудряются подчистую “обнести” огород; во-вторых, всё те же лихие людишки нет-нет и взламывают двери дачных домиков - даже странно, ведь и воровать-то особо нечего: так, разный садовый инвентарь уносят да разве ещё какую ветхую одежонку... Правда, поговаривают, будто, спасаясь от инфляции, наpод порой закапывает на грядках золотишко - соответственно, и дачные воpишки осваивают стезю “кладоискательства”: если верить слухам, хоpоший “кладоискатель” способен за ночь пеpекопать весь ваш пpиусадебный участок. Кстати, некотоpые дачники этим пользуются. Клавдия Петровна сама помнит, как сосед по участку, Николай Иванович, всю прошлую осень похвалялся, будто закопал в огороде десятка два золотых изделий. И что же: однажды ночью неизвестные “тимуровцы” действительно добросовестно взрыхлили ему весь участок! Но Николай Иванович нисколько не расстроился; напротив, принялся радостно сообщать всем соседям, что ему лень было перекапывать землю - вот он и придумал способ, как использовать бесплатную рабсилу...
Когда до родного дома оставалось не более ста метров, Клавдия Петровна подняла взгляд и обмерла от неожиданного зрелища. На её балконе стояли двое - Люська и тот парень, с которым она нынче утром застала внучку в постели. Мало того - эта бесстыдница находилась на балконе абсолютно голая!
... А Люсинда пока не успела заметить Клавдию Петровну... После второго “косячка” на душе у неё было празднично и неповторимо. Более того, на душе у неё было окончательно и бесповоротно, безо всяких скидок и проволочек, и это ощущение требовало немедленного выхода - разумеется, она не хотела и не могла скрывать его от любимого парня:
- Ты ничего не чувствуешь? - ласково спросила она.
- Чуйссстую, - осоловело кивнул Пеца. - Не хучубльночуссстую... Ку-ку.., - да? - кукушку срывает. И шары разносссветные... Прыгают, ё.., это глюки, что ль?.. Срать хочу, если честно.
- Нет, ты мне скажи правду: ты веришь в переселение душ? - всё более возбуждалась девушка. - Ты веришь, что твоя душа раньше жила в другом теле?
- Верю, - прикрыв глаза, согласился Пеца.
- А я в прежней жизни была птичкой, - со счастливой улыбкой призналась Люсинда. - У меня и сейчас такая лёгкость в теле, что я, наверное, могу взлететь.
- И я могу.
- Нет, правда?
- Без базаров.
- Хочу летать и петь! - запрыгала на месте девушка, взмахивая руками. - Летать по небу и петь - вот так: чик-чирик, чик-чирик, чик-чирик!
- Чирик-чирик! - отозвался Пеца, слегка оживляясь.
- Фьють-фьють-фьють! - принялась Люсинда выводить старательную трель. - Чиви-чиви-фьють! Чиви-чиви-фьють-фьюить! Фьють-фьюить!
Пеца тоже захлопал себя ладонями по бокам, подобно самцу неизвестно какой породы - и подхватил, защебетав, и зацокал языком:
- Тёх-тёх-тёх-трррцок-цок-цок! Трррцок-цок-цок-цок-цок!
- Чиви-чиви-фьють-фьюить! - Люсинда вспрыгнула на деревянную перекладину балконного ограждения. - Ну, так что - полетели? Фьють-фьюить! Ой, а вон и бабуська моя внизу стоит! Давай покружим у неё над головой! Фьють-фьюить! Фьють-фьюить! Вот отпад будет!
- Ага, - Пеца, вспорхнув, устроился на перекладине рядом с Люсиндой. - И похезаем ей на голову! Трррцок-цок-цок! Сверху! Прямо с неба! Трррцок-цок-цок-цок-цок-цок!
- Полетели! Фьють-фьють-фьють!
- Ага! Трррцок-цок-цок-цок-цок!
- Чиви-чиви-чиви-фьють-фьють! Фьють-фьюить!
- Тёх-тёх-тёх! Тёх-тёх-тёх-тёх-тёх!
Они - одновременно - расправили свои крылышки, и порыв ветра сорвал их с давно не крашенной, потемневшей от сыростфи перекладины балкона, и обрушил с девятиэтажной высоты в новое, неведомое доселе, захватывающе-неминуемое. И если бы кому-нибудь было суждено хоть на долю мгновения оказаться под бренной оболочкой невесомого тела - неважно, Люсинды или Пецы, - то он непременно понял бы, что сама судьба понесла их вперёд, прочь от грязного города порочных людских устремлений, в беззаботную птичью страну быстролетящих песен, нежных перистых облаков и вечнозелёного счастья.