Дюся : Прет по синхронистичности.

Здравствуйте, уважаемые читатели. Зовут меня Андреем. Это мой первый литературный опыт, прошу строго не судить, пока не осмотрелся. Попытке попробовать себя в литерном творчестве обязан детской мечте своей, и знаки получил, прошу пардону за туман. Просто представился, ничего больше. Я ведь еще литератор не признанный, не могу вот так вот запросто, ни “здрасти”, ни “до свидания”, ни по какой статье и на тебе с порога хохотушку:
- Всю страну рвало гавном год.
Не удивительно, что среди поклонников литературы остались самые преданные. Хотел сначала назвать повествование “Совершенствование отношением к синхронистичности, литературе и политике в литературе”. Потом подумал, к чему мозги парить умным людям? Они сами себе их отлично парят. Ну да ладно, начну рассказывать о чем хотел.
Последние пару месяцев я стал наблюдать за проявлениями синхронистичности, феномена, изучавшегося Карлом Густавом Юнгом, мистиком, философом, психологом. Карла Густава по слабой образованности своей я не читал, и вспомнил про его существование те же пару месяцев назад после прочтения прекрасного труда мистика, философа и психолога Вадима Зеланда, создавшего некоторую красивую и добрую эзотерическую теорию, заглавием “Трансерфинг реальности” озаглавленную, простите за туфтологию непрофессионального туфтолога. Как и всякого лентяя, меня не могла не подкупить простота достижения целей при помощи этой теории, ее концепций и принципов, и стал я эти принципы и концепции проверять и исследовать. Прошел черед проверки принципа синхронистичности, и вот сел я перед компьютером в одних старых трусах, чтоб не слишком чваниться перед неискушенным таким сложным понятиям читателем, заварил чаю отменнейшего в пакетике без веревочки, “Принцессу Гиту”, и начинаю повествовать вам о произошедшем и думанном. Прежде всего, посмотрите, пожалуйста, но не читайте определение синхронистичности, данное Юнгом, а то вдруг вы все с психфака МГУ, и в отличие от меня все сразу поймете про синхронистичность, тогда читать дальше вам будет неинтересно. Вот определение. Синхронистичность - одновременное наступление некоего психического состояния и одного или нескольких событий внешнего мира, имеющих существенные параллели с субъективным состоянием на данный момент. Деревенский вариант определения говорит о возможной связи некоторых наших мыслей и чего-нибудь происходящего вокруг нас.
Отвлекусь и единожды, как мой президент, попрошу у пунктуального читателя извинения за эту мою слабость, вдруг не в жилу ему. Все дело в том, что я страх как люблю отвлекаться. Можно даже сказать, что считаю это своим коньком. Как случилось, что я так полюбил отвлекаться? Приблизительно в одна тысяча девятьсот девяностом я сидел в кресле Дома Ученых Новосибирского Академгородка на концерте Чекасина, и этот без всякого преувеличения великий джазовый композитор и музыкант чуть не убил меня одной своей композицией. Построена она была по одному из эффективных сценариев управления чувствами любителей джазовой музыки. Сценарий такой. Сначала имеющимися средствами нагнетается атмосфера недоверия и напряжения между всем и вся, не говоря уж о предметах. Исчезают привычные слуху музыкальные фразы, затем исчезают привычные гармонии, затем размер музыкального произведения становится плавающим, но еще уловимым, затем пропадает и размер, различные музыканты потихоньку переходят к личной интерпретации концепции данной композиции, затем переходят к немузыкальным концепциям. На тех музыкальных инструментах, на которых частота звука может изменяться непрерывно, понимание “ноты” переходит исключительно в метафизическую плоскость, и музыкальный строй начинает состоять отнюдь не из двенадцати интервалов, как положено для западного музыкального строя, утвердившегося на территории России намного раньше глубокомысленных вопросов, Восток мы или Запад. Апофеоз действа заключается в том, что между любыми двумя нотами любых двух музыкантов остается минимально возможная связь, соответствующая минимальным элементарным психическим реакциям. Короче, какофония. И момент свободы, ибо каждый в этот момент, и музыкант, и слушатель, волен выбирать себе свою собственную интерпретацию звучащего. Мозг лихорадочно ищет чужие концепции, не находит их и, делать нечего, создает свои, структурируя условный хаос. После того, как музыканты сами более не в состоянии творить, они, как ни в чем не бывало, переходят к привычным для данной аудитории мелодиям, музыкальным фразам, ритмам, композициям. Как будто это не они только что психоз транслировали. Гормоны радости и удовольствия бесятся, эндорфины насилуются тестостеронами, слушатель релаксирует на выдохе, пытка превзойдена, он горд и ему больше ничего не надо. Даже неискушенный слушатель способен в эти минуты разобрать в звучащих мелодиях последовательную пару нот из никогда не слышанной им нанайской песни, а не только отрывок из банального “Щелкунчика”. В момент апогея какофоничности чекасинского выступления, единственной концепцией, на которую остался способен мой мозг, стала концепция необходимости смерти. И совершенно парализованный от напряжения, я пребывал в неприятных фантазиях о необходимости свойства молниеносности для смерти импровизирующих. Вы можете представить, как мне было хорошо, когда они разрешили расслабиться? Поэтому отвлечься от тяжелой работы, от строгого следования задуманному – это неконтролируемая мной реактивная реакция на напряжение, и не отвлекаться я не могу, организм требует.
А отвлечься-то я хотел совсем не в эту сторону, поэтому отвлекусь еще раз в первоначально задуманном направлении. Впервые о Юнге свое мнение мне высказал бас-гитарист, может быть, одной из самых первых в России панк-групп Вова Зюбин. “Бомж” называлась она, тогда эту аббревиатуру еще надо было расшифровывать почти всем, кто не бывал на Западе, в восемьдесят пятом группа уже точно существовала, на подольском фестивале она удивила многих виды видавших, даже Свинья на время удивления отвлекся от блевотины. Приведу отрывок их кричалки с политическим содержанием, чтобы соответствовать названию повествования. Других политических песен у них что-то не помню. Вокал гнусавый и мерзчайший, ясно, что воющий - подонок в пятом поколении, а не жалкая имитация непослушных детей известных людей, не самоопределившихся по жизни. Постоянно что-то брякает, типа ритм-секция, от навязчивой выразительности соляков впору вздернуться, до сих пор иногда слушаю с удовольствием чудом найденную запись, ибо их есть Царствие небесное.
Запишите меня в пионеры,
Я хочу приносить
Пользу.
Запишите меня в комсомольцы,
Я хочу постоять
Возле
Великих Свершений,
Великих Свершений,
А-га.

Я хочу сотрясать
Небо,
Комсомольским билетом махая.
И мое громогласное
Слово
Услышит деревня глухая
И западный Запад,
И западный Запад.
А-га.

Для восемьдесят пятого так просто невероятно. А западный Запад? Сейчас так не пишут. Измельчал народ.
Так вот, Вова Зюбин сказал мне давно, что Юнг – единственный философ, изучавший Любовь. Мне кажется, он что-то спутал. Или я Юнга с кем-то спутал. Про Фейербаха он говорил? Как говорилось, “Му-Му” написал Тургенев, а памятник Пушкину? Отлично, удерживаю брежневские высоты.
Возвращаю себя к теме синхронистичности, за которой я якобы стал так уж внимательно наблюдать. Вот несложный пример. Улегся я на диван вечерком окинуть оком своего кумира, Лоханкина Васисуалия, свою жизнь, нехотя пробежался по виртуальным центрам занятости, ненапряжных для меня вакансий не обнаружил, вздохнул нетяжело над пустой кассой, и решил, что даже если я и прикончил монеты, оставшиеся от жалования, полученного последний раз пару лет назад, то это еще не означает, что я должен непременно начать работать. И, к слову, я не железный, чтоб работать два года через два, как у меня повелось последние годы. Каштаны им таскать из огня. И мама моя, Царствие ей небесное, так напутствовала:
- Не работай, сыночка, если нет на то крайней нужды.
Едва успел я сознательно принять твердое решение работать только для души или по принуждению, как без всякой дальнейшей инициативы с моей стороны начинают поступать отчетливые сигналы от давно идущих или только начинающихся процессов, информирующие меня:
- Не волнуйся, все идет, как надо. Необременительный заработок тебе пока не предусмотрен, тяжелый кусок тоже. Отдыхай. Думай.
Среди прочих знаков, отец сына моего друга, большой мен бизнеса, совершает ряд движений, а честнее, не совершает ряда обещанных мне движений, и я всерьез удивившийся даже не отсутствию движений, а легкости, с которой они не были совершены, прекращаю отвечать на его звонки, хотя разговор вполне мог бы привести к взаимовыгодному соглашению о найме, до этого я даже думал кое-что ему предложить. Не исключено, что переоцениваю его мнение о моих деловых качествах, что, собственно, маловажно. Я засомневался вдруг, можно ли называть отца сына моего друга просто другом, а потом назвал так, как назвал. Потому что припомнил, как легко наставлял я его сына от первой жены не называть неблагополучных друзей своих дураками. Мать парня была с этим категорически не согласна и считала, видимо, что нужно прямо называть людей теми именами, которых они заслуживают, о чем она, собравшись с духом, и поведала мне уж очень неуверенным тоном, опасаясь, наверное, твердости в возражениях. Я ей не возражал, не хватает у нее своих что ли возражений? Я хороший. Очень. Я даже улыбался ей, поддерживая течение ее писков, и в особо спорных моментах кивал, как отец Дмитрий на канале “Спас”. Нравится мне этот дядька, и кивает заразительно, укрепляет. Храни его, Господи.
Затем после долгих лет нечтенья ничего, кроме пары русских классиков и специальной литературы для бизнеса попадается эзотерика Зеланда, после которой работать – грех, если только сам процесс работы не есть цель и наслаждение неописанное в силу отсутствия слов, столь же прекрасных, сколько и процесс.
Далее, лето наступает на месяц раньше, и я, презрев клещей и раскинув руки и ноги по траве подобно расстрелянному красноармейцу, отправив рассуждения свои в гости к прозрениям князя Болконского, стал глядеть на солнце наше, на небо наше, пить воздух, и третьим ухом услышал восхитительное трепетанье начинающегося лета:
- Не работай, Не работай. Грех это. Ни уму спокойному, ни сердцу пламенному. И погода не благоприятствует. Отдыхай, солнышко мое. Езжай рыбачить пораньше в этот год.
Вот это и есть простенький пример проявления синхронистичности средь самой, что ни есть, бытовухи. Не хотел работать, сформулировал это, а в это время, оказывается, независимо от меня начали происходить или продолжали происходить события, все более потворствующие этому нежеланию, во всяком случае, я стал выделять их из общего потока событий, чего раньше не делал. В итоге, я не работаю, любительски рыбачу во глубине сибирских вод, чем, возможно, изредка удивляю местных рыбаков, живущих рекой, и пишу вот эту забаву. Простота данного случая заключается в синхронистичности происходящих событий и высокой степени концентрации внимания, другими словами, осознанности, на некоторой мысли типа “я не хочу работать”.
А вот случай синхронистичности посложнее, и, по-моему, поинтереснее, так как указывает на связь событий русловому потоку мыслей, практически бесконтрольному и неосознанному. Этот случай повлек за собой изменения в моем мироощущении и серьезно поменял приоритеты в моей жизни, став причиной возникновения данного повествования. Редко так бывает, что малозначительные для окружающих события, вдруг дают тебе серьезный толчок в определенном направлении. Лично мне стало очень интересно, какие мысли могли привести к этим событиям?
Однажды стою я в туалете. Перебираю дождевых червей. Позже объясню, что это значит. Размышляю о том, стою ли я в туалете и перебираю червей в результате операции, восхитительно разработанной моим братом и приведенной в исполнение при помощи благородно обставленной импровизации, либо в результате иных обстоятельств. А что еще делать, если не размышлять об этом? Само по себе, стояние в туалете и перебор червей – удовольствие тонкое, мне мало подвластное, по крайней мере, подвластное меньше, чем удовольствие грубое, житейское. Про братовское лицедейство тоже позже объясню.
И вот сквозь шум, издаваемый этим миром, сквозь фантазию о происках брата, в мозг будущего молодого писателя, в мой мозг, начинают поступать благие вести, оправленные телевизионными интонациями.
- …Поддержка молодых авторов… премия… я вам честно скажу… неправильная постановка вопроса … видели ли вы где-нибудь съезд немолодых писателей… поддержка молодых относится не к творчеству, а к продвижению…
Что-то интересное. Быстренько завершаю свои дела с червями. Выхожу в просторнейший проходной зал трехкомнатной хрущевки, где размещен 54-х сантиметровый престарелый сатрап и, маскируя корысть к предмету разговора, рассматриваю лица, столь любезно представленные на мой “суд”. Ерофеев, еще какой-то знакомый мужик, видел его где-то, еще кто-то, регулярно показывают трибуны, на которых мелькают молодые лица, наверняка молодые авторы, Панаевы и Скабичевские. Отец внимательно изучает лица медиаперсон, он глуховат стал с возрастом. Насколько я понимаю, он слышит из издаваемого телевизором от четверти до половины, и ему, судя по всему, больше и не нужно. По-моему, у него новое развлечение – по виду людей полностью разоблачить их мотивы.
Говорит и показывает “знакомый” мужик. Как и все мы, говорит правду и показывает, что говорит правду. Громко и утвердительно спрашиваю у отца.
- Знакомый мужик.
- Поляков. Редактор “Литературной газеты”.
Точно. И зовут его Юрий. Видел, слышал, не читал, как показалось тогда. Проверял потом в интернете, ошибся, читал “Сто дней до приказа”. Сразу после армии читал, злободневная книжица была. Читал и краснел от удовольствия, вот какие мы, деды, нехорошие. Каки. Перечесть книгу вряд ли придется, не совок на дворе, хвалить и ругать - не мое дело, и не очень помню ее для этого, но, наверное, по цели, книга неплохая, учитывая что комбат визжал что-то несуразное про автора. А комбат просто так не завизжит, военный человек все-таки. Просто он врага почуял. Так же несуразно и мне он объяснял, не отрывая от меня волевых и много повидавших мужских глаз и иногда переходя на бабский визг, про солдата, к которому приложил руку на плацу при всей честной солдатне за отказ расшить брюки, подшитые очень красиво, потому что узко и не по Уставу. А переходил на визг он исключительно потому, что вынужден был мне, солдату, объяснять причины рукоприкладства и другие свои проступки, которые я решил скрупулезно, и не без некоторого анализа полезности для наших доблестных вооруженных сил таких, с позволения сказать, офицеров, изложить Министру Обороны, Начальнику Генерального штаба и Командующему округом в качестве ответа на пресс, неразумно устроенный мне самоуверенным комбатом, после моих, признаться, необдуманных и отвязных поступков, рожденных относительной скукой второго года службы. Рукоприкладство объяснял он мне так.
- Проверяю я четвертый пост, нет его у входа, иду по периметру, смотрю, стоит он на вышке и дрочит. Ну и как после этого я мог относиться к этому солдату?
Отныне мастурбации способствовало участие в массовой ролевой игре со злым майором, выслеживающим солдат, удовлетворяющихся на политинформациях, на учениях, на посту и даже на зарядке во время утреннего бега. Отнесла меня армия в края иные, как и всегда и почти всех служивых в первые двадцать лет после службы. Всуе лучше не упоминать. Возвращаюсь.
Сажусь перед телевизором и сейчас, послушать всех, посмотреть, пускай вразумляют молодого автора. Тема, как Вы поняли, - поддержка молодых авторов. Нужна ли? Мысли отловил такие. Первая. Молодым авторам, конечно, поддержка нужна, потому что у нас ну уж очень богатые традиции, и стыдно не поддержать традиции поддержкой молодых. Вторая. Молодым авторам совсем не нужна поддержка, вон Минаев выпустил что-то, и это всех почти парализовало. Зачем талантливым поддержка? Третья. Существует два сорта писателей. Те, которые выпустившись первый раз, сразу забили места на полках читателей. И те, которые своими мытарствами, трудностями и прочими обыденностями, оттачивают свой неповторимый стиль общения со своим читателем. Им тоже как бы не нужна поддержка. Я своими словами, без обид, слова и мысли по форме и содержанию были более основательными, но мне они показались бесполезными. Мне бесполезными, по крайней мере. О пользе вообще редко мыслители и философы задумываются. Не к лицу.
Почему-то, когда успех Минаева кто-то с трибуны упомянул вскользь, Ерофеев неожиданно заинтересовался мнением оратора о творчестве данного писателя. Не по теме передачи вроде было и некстати. Тоже, наверное, отвлекаться любит. Оратор по пунктам предъявил писателю разное, и Ерофеев продолжил прерванную нить дискуссии. Удивила критик Постовая. Она конкретно рекламировала каких-то молодых авторов, не тратя времени на демонстрацию своих профессиональных знаний и анализа. Мне показалось интересным, что ее помощь молодым авторам на этой передаче была самой существенной и благородной.
Дальше произошло то, что можно назвать событием своевременным и современным. Не помню, откуда принеслась мысль поддержки молодым авторам, вложенная в уста того самого “знакомого” мужика, но вот неточный отрывок этих мыслей
- Если автор говорит, что политика его не интересует, я его читать не буду. Он мне не интересен.
Еще он сказал что-то о том, что великие так или иначе писали о политике.
Волна негодования прошла по моему любимому немаленькому и толстоватому телу, вытолкнув к гортани часть недавно потребленного превкусного пельменя провинциальной пельменной компании “Лама”, освоившей не все передовейшие технологии мешать в мясопродукты не мясо. Пельмень перекрыл часть дыхательного пути, безжалостный спазм схватил горло, глаза налились кровью. В глазу лопнул сосуд, который брызнул “красненьким” в дальней от переносицы части белка и еще долго этот глаз напоминал мне о лошадке, что “косит лиловым глазом”. Упрямо и без особой пользы косил потом я этот глаз, пытаясь прямо посмотреть на него в зеркало здоровым глазом, дабы хорошенько рассмотреть степень лиловости. В общем, разволновался я, будто мне только что плюнул в лицо какой-то скунс, личина заиграла чередой быстроменяющихся презрительных масок. Затолкнув пельмень обратно, взяв лицо под контроль, с академической интонацией я доложил единственному слушателю, близкому и родному, но невнимательному слухом:
- Ну надо ж. “Не интересен”. Кому ты сам-то интересен? Туда же. О политике. Кому ты упал-то со своим мнением? И что? Если кто-то тебе не интересен, то его все читать не будут? Вроде умный человек…
И т.д. и т.п. Еще немного посопев и еще раз убедив себя в том, что мужчина я твердый и волевой, “не купите меня на эту туфту”, я обнаружил, что ерофеевская передача про политичность литературы кончилась, и мои плохо скрытые самомнения никому не интересны. Пошел, налил чаю с лимоном и под благодатным действием напитка начал ощущать, как роль литератора, знающего, о чем писать, отпускает, готовя тело, разум и душу к следующей роли. В следующем многомудром акте посмеялся я над собой. Дааа-а. Уж. Столько пренебрежения к оппоненту, который не может ответить, столько пафоса и личного отношения к теме дискуссии, происходящей где-то там, за тридевять земель, совсем рядом с постановщиками сказочных шоу.
Насладившись и этим актом, я вспомнил про свою новую “презабавную забаву”, не компромат плезир, другую. Глубоко засунув палец в ноздрю, назову забаву инверс плезир, удовольствие от инверсии отношения к чему-нибудь или кому-нибудь, от изменения знака отношения на обратный. Вот со старшим братом не без моей помощи такой непроизвольный инверс плезир случился лет десять назад. Братка тогда разбежался с супругой, у которой оставил двух любимых детей и “буквально всё, нажитое непосильным трудом” и потому из музыки уважал только высокодуховные произведения групп а-ля “Блестящие”, творчество которых инициировало течение простых и приятных мыслей о простой и приятной роли женщин в жизни мужчин, и, ни в коем случае, не грузило сознание концепциями о роли тяжелых металлов в коллапсировании Вселенной. Ерунду сказал, но такая музыка тоже есть. И я, ищущий альтернативы, притопывал ногой, и подпевал во время исполнения своих песен Федором Чистяковым, либеральным фюрером группы “Ноль”. Брат Федора не воспринимал и считал его крикуном, бессмысленно выкрикивающего миру свои претензии. Я не мог с этим примириться. Как это? Неужели Федю можно не услышать? И тут подвернулся мне откуда-то слух о том, что Федю закрыли за то, что он жену то ли зарезал насмерть, то ли не насмерть, что, конечно, предусматривает различные по тяжести статьи и соответствующее им наказание, и, стало быть, разную степень сочувствия гонимому. Интуитивно почувствовав, что данная информация благотворно повлияет на отношение моего брата к любимой мной музыке, я передал ее и тут же заметил блеск уважения в глазах брата к преступнику и его солидарность в ненависти к женам. Дня через два наблюдаю, как брат, цокая языком от удовольствия, покачивает ногой и головой, как не посаженный на кол Якин в “Иван Васильевиче…” при прослушивании жены Шурика, и немелодично бубнит бессмысленные с первого взгляда вирши певца:
- Я. Эл. ЮбэЭл. ЮтэЕбэЯ.
Нет нужды объяснять проницательному писателю, что удовольствие стало возможным от освобождения энергии, питающей ненависть, и тратой ее на позитив. Конечно, Федин поступок я категорически осуждаю, и все, что вы здесь прочли, дома не рекомендую повторять. И на работе. И в гостях. И … Хватит. Справедливости ради, отмечу, что при регулярной трате энергии на какой-нибудь позитив, сменив знак отношения, я тоже получал удовольствие освобождения от повинности удерживать это отношение. И когда мне доводилось изменить свое отношение до полноценного эмоционального и душевного переживания, чем, собственно, инверс плезир и отличается от стеба, я получал такой всесторонний заряд, что кожей чувствовалась необходимость разрядить его во что-нибудь ценное, в противном случае полученное направлялось во что-нибудь привычно глупое.
Что в случае с Поляковым, литературой и политикой спровоцировало меня на гадостную роль, тьфу? Мне померещилось давление на литературу. Причем в сторону политичности. А к литературе у меня очень теплое отношение и благодарность ей по жизни я несу и оберегаю. В детстве, как и многие другие, я очень много читал, пока не засыпал, в детсаду читал толпе “Незнайку…”. Совершенно точно, литература освобождала мысли от необходимости вечной борьбы с тотально наступающим миром, точнее, давала интересный материал для течения мыслей в альтернативных направлениях.
В школе наступают учителя, не понимающие основное, что ребенок – Человек. На удивление среди них практически отсутствовали люди, авторитетные для нас. Причем в силу требований к их должностям или личной гражданской инициативы они регулярно устраивали что-то, доставляющее головную боль. Например, ходить по квартирам и удивлять некоторых крепко пьющих хозяев дебильно радостным лицом, нагленько пищащим о детской нужде в пользованной бумаге. Другие, понимающие, квартиросъемщики, сразу делали понимающий вид и сдавали свой газетный мусор, который исправно выписывали, но почти не читали, преимущественно про спорт. Школа проводила и другие мероприятия, подобные спортивным “праздникам” в воскресенье в советской армии. Чтобы не забыть в таких условиях, что ты – Человек, требуется очень много сил. Кабы не привычка быть свиньей неблагодарной, следовало бы вспомнить о двух-трех турпоходах за восемь лет.
Во дворе поджидают друзья, братья и товарищи мои, которые нагнут, только улыбнись. Сделай что не так, накажут наукой взрослее взрослых. Сам такой, да жизнь такая веселая была. Кстати, в детстве, когда читал или слышал вирши взрослых о безупречно счастливой жизни детей, думал, стану взрослым, напишу вам как-нибудь про проблемы детские, в обморок ляжете, нашли беззаботное время. Конечно, детство – время очень хорошее, впереди долгие годы жизни и это является ценностью смехотворной, такой же глупой, надуманной и напыщенной, как классическая музыка или стихи Пушкина про памятник. Не подумайте чего, но я уверен, что, если у детей от стихов слезы, значит, следует разобраться, кто их бьет и за что. Называть детство беспечным временем означает чего-то забыть или не заметить вовсе.
К чему я? Терпящая ныне посягательства от политики Литература не только для меня, уверен, но и для очень многих была средством отдохнуть от окружающего маразма, творимого нами самими, родителями, друзьями. Средством прекратить уже предвосхищать собственное достойное реагирование на очередной какой-нибудь наезд, неизбежный, как дембель для солдата, отдохнув в ловко расставленных сетях виртуальной реальности, созданной посредством литературного сюжета. Очень кстати расскажу, как в детстве использование одного литературного слова в разговоре разрядило очень непростую ситуацию. Как метко говориться, ржунимагу, вспоминая.
Поругались лучшие друзья друг для друга на тот момент, мои одноклассники Слон и Дуремар. Слоном погоняли Игоря Родикова, потому что с какого-то времени он стал всех называть слонами и слонихами, и весело по-дружески обращаться также. А Дуремаром величали Женьку Тарабрина за дуремарские хохмы и выражения. Например, за предложение к соученикам скинуться на расческу для совершенно лысого директора школы. Будучи двадцатилетним сразу после опорожнения стакана спирта “Royal”, он презрительно выдохнул: “Кислятина”. Иначе без этой выразительнейшей приставки я этот нектар больше не называл. Поверхность конфликта – Слон не поддержал Дуремара в разногласии мнений, возникшем на тренировке в хоккейной секции, куда они единственные из нашего класса ходили. В результате Дуремар оказался в унизительном одиночестве, испытывая насмешки от более старших и авторитетных членов секции, к которым подло примкнул Слон. Не в силах долее переносить тягостную ситуацию, Женька бежал с тренировки, забежал ко мне домой и некрасиво, по-уголовному кривя рот, цинично и трагично сказал:
- Меня предали.
В результате дальнейшего развития событий, обструкции, устроенной Слону всем отрицательным активом класса, у парадного крыльца школы, который почему-то почти всегда был забит наглухо, как и в доме профессора Преображенского, в тени благоухающих сиреней, собралось около двадцати пяти втянутых в конфликт отважных сопляков. Собрались мы для разбора правых и виноватых в конфликте, чтобы принять соответствующие резолюции, групповая драка тоже была возможной, малолетки же.
Был на разборе и Эдик, фамилии не помню, на класс или два старше, хоккеист, из числа тех, к которым примкнул Игорь. И по ходу ответа Женька сказал что-то о том, что Слон “подсирает” (вспомним ясные детские глаза) Эдику, и потому тот ведет себя не по-пацански. Эдик обомлел от возмущения и, задыхаясь от гнева и намерения немедленно убить Дуремара, едва начал объяснять обладателям держащих его дружеских рук:
- Он сказал, что мне подсирают. Он меня оскорбил.
Дальше началась какая-то истерия смеха. Потому что никого из нас было совершенно невозможно оскорбить. Можно было обозвать, ударить, выспорить, наврать, и многое другое с нами можно было еще сделать. Для того чтобы оскорбить кого-нибудь, был совершенно необходим известный мушкетер или заслуженный джентльмен на худой конец, и то, что Эдик добровольно выставился в этом свете, было очень глупо и нелепо. Это было так расслабляюще - отвлечь себя от напряженной реальной ситуации к ее литературной интерпретации. Отвлечься от сложностей реального мира, где люди реально отстаивая свою честь, смеются над напыщенностью таких слов, как “честь” и “оскорбление”. Хохотали дико. Прижав руки к животу, согнувшись пополам, не отрывая хохочущих глаз друг от друга, враг от врага, разгибаясь только для того, чтобы жадно вдохнуть воздуха, выпускаемого через икающий, сморкающийся, задыхающийся смех. Некоторые приседали, потому что смех уже приносил приятную боль. И неудивительно, что указательный палец некоторых смеющихся был направлен на Эдика, напоминая ему его “оскорбил”. Я уже не помню точно, но Эдик, кажется, тоже смеялся, ибо не поддаться той заразительности было невозможно. Откуда он взял это “оскорбил”? Ясно, или из литературных приключений Дюма, или из экранизации его. Примерно в те времена начал “покачиваться” на экранах дартаньян Боярский.
Ага. Вот какое значимое место занимала литература в жизни советских детей. Таким образом, политизация литературы, по моим представлениям должна была лишить ее привилегии знакомить читателя с другими жизненными пространствами, отличными от этого, якобы подлого и ничтожного.
Следуем дальше, решил я применить “инверс плезир” и изменить отношение. Отмотал машину своего времени на двадцать минут назад, и начал добросовестно переживать сказанное Поляковым, но уже совсем иначе, даже гипертрофированно, я бы сказал. Рискну предположить, что именно этой реакции и ждал писатель. Поехали, как сказал когда-то великий мужчина.
А нисколько не расстроился я мудрым словам мудрого человека о политической тематике в литературе и даже несколько приободрился. Вот она, пришла помощь, подсказка мне, молодому и неуверенному в слове своем автору, от человека словесности, литературы, философии и политики. И не идет это вразрез с моими представлениями о безмерной интересности точнейших описаний тончайших движений души в ответ на грубое окружение ея, а дополняет их. Теперь надо бы проверить новую идею том, что не бывает движения духа и порывов души без политики. Денег-то точно не будет, как не упомянуть поводырей этих вездесущих. Знаете почему так мне думается? Потому что деньги – эквивалент намерения достигать своих целей, угодных уникальной душе каждого человека. Примерно так сказал Зеланд Вадим. И он прав, по моему крайнему разумению, большущий ему респект и благодарность искренняя. А политика – сознательно или бессознательно используемый набор инструментов воплощения намерения. Так я тогда подумал и сейчас написал.
И почти точь-в-точь это самое говорил я это отцу лет десять назад в душевной пьяной дискуссии. Я тогда еще не завязал и меня, выпившего, мало кто мог понять во время публичных выступлений, за что я и привлекался по произволу милицейскому, так сказать. Как правило, представители органов правопорядка наутро предлагали мне подписать свои формулировки, сказанного мной накануне и сделанного якобы мной, с тупым упорством каждый раз повторяя: “Признание вины смягчает наказание”. Подобно Ручичнику с его “Нет, ну старший приказал”. Или Черчиллю с крылатостью “Если Вы не занимаетесь политикой, то политика займется Вами”. Я уточню даже. Если Вы не Гитлер. Или Эрик Хоннекер. Или если Вы занимаетесь политикой вдали от сердца Сталина. Или от сердца Джорджа Буша, ибо занимаясь политикой с Джорджем Бушем, Вы рискуете заболеть и рискуете тем, что политика займется Вами. Или, если Вы занимаетесь политикой плохо, думая, что занимаетесь ею хорошо. Или, если Вы смотря политические новости, думаете, что занимаетесь политикой. Или, если Ваши политические взгляды совпадают со взглядами главредов или ведущих телевизионных политических ток-шоу или политических обозрений, или других, не телевизионных продуктов массмедиа.
Что-то захотелось поклонировать цитаты знаменитого Уинстона.
Если Вы не занимаетесь поп-музыкой, то поп-музыка поет о Вас и для Вас.
Если Вы не занимаетесь Сергеем Зверевым, то Сергей Зверев займется Вами.
Если Вы не занимаетесь онанизмом, то онанизм занимается Вами.
Если Вы не занимаетесь любовью в Доме-2, то онанизм занимается Вами.
Если Вы не занимаетесь политикой, то онанизм занимается Вами. Прошу прощения, заклинило малость.
Если Вы не занимаетесь журналистикой, то журналистика занимается Вами.
Если Вы занимаетесь журналистикой, то журналистика уже Вами занялась.
Если Вы не занимаетесь журналистикой, значит, Вы не журналист. Возможно, Вы – учитель или врач, не занимающийся журналистикой в свободное время.
Заниматься журналистикой в свободное время – волюнтаризм.
Если Вы не занимаетесь волюнтаризмом, навряд ли Вы - журналист.
Если Вы не занимаетесь менеджментом, то менеджмент Вами овладел.
Если Вы не занимаете свои указательные пальцы, то чужие указательные пальцы занимаются Вами.
Если Вы не занимаете свои указательные пальцы, то есть опасность, что Вами займутся три чужих пальца, сложенных вместе.
Если среди трех занимающихся Вами пальцев есть крайний, Вами заниматься неудобно.
Если Вами занимаются три чужих пальца, то или я с Вами не ел с одной посуды, или Вы – женщина от рождения.
Если Вы не занимаетесь своими геморроидальными шишками, то свои геморроидальные шишки займут Вас.
Если у Вас отсутствуют геморроидальные шишки, то прежде чем есть с Вами с одной посуды, необходимы достоверные сведения о Вас.
Достоверные сведения исходят от владельцев геморроидальных шишек.
Если Вы любите заниматься пассивным отдыхом, то любители активного отдыха любят Вас и надеются получить от Вас письмо.
Если Вы надсмехаетесь над Уинстоном Черчиллем, то занимающиеся политикой не любят Вас и хотят Вами заниматься.
Сам похохотал, и уже неплохо.

Вот какой глупый, но всепобеждающий заряд вылился от только зарождающегося желания интересоваться политикой, порожденного инверс плезир. Как будто духовный наставник развеял мои грешные сомнения и укрепил меня. Так что будем к своему удовольствию и удовольствию Полякова интересоваться политикой и писать будем о ней и о политиках. По-новому будем писать, прилагая душу и талант. Механистически писать не будем, не будем использовать известные всем углы зрения и дурацкие штампы. Потом как-нибудь.
Как только прошли все описанные мной треволнения по поводу передачи Ерофеева, инверс плезир, стал я причины для этих событий искать в тех мыслях, которые предшествовали или сопровождали их наступление, то есть стал искать синхронистичные мысли, и особенно стал инспектировать значимость найденных мыслей, то есть силу и глубину сопровождающих их переживаний, и соответствующую значимости произошедших событий. И вот что я обнаружил. В основном русле событий и мыслей случаются некоторые хаотичные события, вроде бы не связанные причинно-следственной связью или другим понятным отношением с русловым потоком, но, безусловно, меняющие направление самого русла, и им можно найти соответствующие собственные мысли, которые проявляются через эти события. Согласно синхронистичности. Доказать это, пожалуй, невозможно. Просить принять на веру – глупо, и незачем. Попытаться поделиться удивлением – интересно.
Пробегу по руслу событий. Из Новосибирска после последних двух лет безделья я отправился в маленький провинциальный городок Колпашево, на свою малую родину, “отдыхать” от своих нелегких мыслей на рыбалке, чтоб в один прекрасный вечер, мастерски разбрасывая пасьянс под миленьким названием “Косынка”, услышав зов утробы, ринуться в туалет, где меня по всем понятиям развел мой старший брат. Развел меня на маленькое, но очень ответственное мероприятие по возне с червями, во время которого я и услышал волшебные звуки, трубящие мне об изменении направления русла. Это то самое хаотичное событие, которое меняет направление русла.
Какие мысли привели меня к этому? Думал я о том, что надоело мне ишачить за деньги исключительно. Надоела работа менеджера, и надоело это объяснять себе и некоторым другим. Скучно это объяснять. Занимаясь в том городе сначала обучением, затем бизнесом в качестве наемного лица, я упорно не доверял и не принимал происходящие вокруг меня изменения в жизни сограждан и в законах их сосуществования так же, как не доверяла электричеству ничья бабушка, жегшая керосин на антресоли в “вороньей слободке”. Или как один доктор наук, завлаб крупнейшего НИИ не доверял измерительным метрам и рулеткам, измеряя все исключительно палочками с отметинками и шнурочками с узелочками. С искренним возмущением он вопрошал лаборантов и мэнээсов, знавших об этом его бзике, и решивших его подначить тем, что дать ему рулетку, когда он залез в промышленный ускоритель, чтобы лично что-то измерить:
- Что вы мне тут подсовываете? Ухари. Дайте мне вон ту хуйнюшечку.
Так не я выражался. А доктор наук. Член и корреспондент. И показывал он на какую-то грязную палочку с нанесенными отвертками и гвоздями кривыми отметинами, служившую ему измерительным прибором лет несколько. Другой доктор наук категорически не доверял компьютерам. В результате моего недоверия к суетной жизни большого города, он который год подряд отправлял меня отдыхать от себя на все лето. Но в этот год я всерьез задумался, надо ли мне возвращаться. Типовая для моей жизни работа надоела, и неожиданно это стало слишком значимым фактором. Как-то раньше мне удавалось обмануть себя, что, дескать, интересная она, перспективная, уважаемая, да и зарабатывать надо. Хотя бы для отдыха. Теперь эти доводы категорически не работали. Но заниматься чем-то надо. Иногда. Желательно с удовольствием. Неплохо бы, если это оплачивалось бы. Лежа бы работать. Творчески. А мне бы чтобы подносили творческий чай. Чтобы я не отвлекался от творческого процесса. И вообще, чтобы создавали все условия. Но на глаза бы не попадались. Чтобы комфорт окружил меня незаметно, но плотно. Не мешая мне при этом становиться мистиком и философом. Сверхчеловеком. Но не ницшеанского типа. Ибо не хотелось бы прыгать козлом на старости лет, упасите Создатели.
Отличная мысль пришла. Чтоб меня обслуживали роботы и одна живая пятнадцатилетняя девочка из Италии. Шучу-шучу, о строжайший читатель, восемнадцатилетняя. Но тогда две девочки. Вижу. Вижу. Такая сцена. Сижу в глубоком кресле в огромной комнате-здании из стекла. Вокруг солнце, голубое небо, яркий сад за стеклом. Не жарко, ведь немецкий кондиционер. Только что временно отошла Муза. Говорю в воздух, не кнопки же нажимать:
- Чаю зеленого, провинции ГуньСянь, новый сорт какой-нибудь попробовать, не старше месяца, с верхушек.
Про ГуньСянь ничего не знаю, это я так, для понту, лень искать существующую провинцию. Через минуту въезжает робот-тележка-поднос на маленьких колесиках. На полезной поверхности подноса стоит чай, и пироженка французская с вилочкой титановой на тарелочке колора сливочного, на бесполезной части подноса прикреплена лысая голова с лицом Савелия Крамарова в память о произведении Беляева, Царствие им небесное и благосклонности Божьей. Один глаз перевязан черной повязкой, как у пирата, выражение лица дебильное, но улыбается. Зовут робоголову Рупрехт. Принимая чай с подноса, и ставя его на свой стол, спрашиваю это чудище с юморком хозяйской интонации:
- Что, Рупрехт, погадал, небось, насчет пироженки? Кто ж с зеленым чаем их жрет? Эх, ты, искусственный интеллект. Иди самообучайся, далеко вам еще до восстания.
И тыкаю ему для смеха вилкой в оставшийся глаз. Это потому что я самодур. Рупрехт удаляется, издавая звуки веселящихся детей, я покровительственно гляжу ему вслед, как бы вспоминая свое детство. Муза возвращается, дабы я ей овладел. Хорошо и спокойно. Как и следует быть. И пускай Рупрехт будет все время ломаться, а следующая моя работа обязательно будет глубоко удовлетворять мою душу. Решил я так. Это не заклинание, буду ждать событий, синхронистичных этому видению.
Надеюсь, проницательный читатель понял, что согласно принципу синхронистичности, в мыслях я уже решил заняться литературой, коль скоро побежал смотреть, что там за интересная передача. Причем твердо решил, в противном случае, мне бы попалась передача с другой темой. Такой, например. Являются ли профессией нерегулярные занятия литературой, и следует ли платить литераторам базовую часть пенсии?
А в связи с какими моими хаотичными мыслями я переместился в туалет, где в итоге задержался для перебора червей и услышал столь важную для меня мысль об участии политических воззрений интересного литератора непосредственно в литературном процессе? Все дело в том, что в туалет меня позвали мысли о пельменях, строгие, сложные мысли о пельменях. Сначала мысли о соотношении силы чувства голода и необходимого количества пельменей, чтобы успокоить это пренеприятное для обывателя чувство, сигнализирующие об угрозе жизни. Затем следовали мысли о том, что часть пельменной продукции усвоена и организм, полный сил, стремиться к полету души, которую тяготит соседство с эрзац-продуктом. Здесь, конечно, требуемой аудиторией политики немного. Но вот в том, что в туалете брат перебирал червей, уже политики больше. Дело в том, что мы покупаем дождевых червей для рыбалки у разнорабочих детского сада. Каморка, в которой они отдыхают от разных работ, находится в подвале красивого сада пышущих здоровьем детей, в настолько сыром подвале, что там проживают черви. Их, судя, по всему, так много, что можно снимать фильмы ужасов. Знаете, почем черви у разнорабочих? Ну в какую цену? Пятьдесят рублей за пол-литра червей и земли, смешанных в равной пропорции. В полулитре очень-очень много червей, и чтоб они назавтра не сдохли, их необходимо разместить в трех литрах плодородной земли. Я регулярно размышлял, какая должна быть зарплата у людей, чтобы они копали нам червей за бесценок. Я знаю, что таких клиентов, как мы с братом у них очень мало, но все-таки их занятие с некоторой натяжкой можно характеризовать как бизнес. То есть в глобальном разделении труда и внутренней экономической политике нашего мощного государства, созданного и защищенного духовной мощью наших предков, отведено таки место для инициативных и нежадных коммерсантов, родившихся и проживающих в родимой мне глухомани, созданной, как острог, превратившейся в обросшую инфраструктурой дорогу к богатствам Сибири, в которые погружены пальчики самых различных людей с нашего шарика. Теперь эта широкая дорога почти не нужна, доступ к богатствам разумно обеспечивать коммерческими спецоперациями с очень узкими инвестиционными целями. И живут здесь, как и везде, кто на что учился. Кто благодаря бюджетам разного государственного уровня работает, во всех смыслах “благодаря”, кто магазины для бюджетников держит, осваивая все новые технологии розничной торговли, кто червей копает. Нанотехнологиями никто не занимается.
В общем, перебрать червей это отделить червей от гнилостной мокрой земли, которая начинает киснуть, если ее оставить, и поместить их в просторную емкость с богатой витаминами и микроэлементами плодородной землей, чтоб они, не худея, жили вплоть до предначертанной Богом, мной, в том числе, трагической смерти. Занятие это занимает минут пятнадцать, и в течение этого времени я нет-нет да и вспомню о копавших этих червей и политической ситуации, приведшей их к этому занятию. Кстати, никого не осуждаю, так как тем, как сделать лучше, не занимаюсь, но убежден, что без упоминаний о политической ситуации в некоторых случаях просто не обойтись, и данные мои мысли могли быть синхронистичны описанным событиям и переживаниям.
Но вот та часть произошедшего, которая является таким же бесспорным аргументом использования нами политических инструментов в жизни нашей окаянной, каким является лом в драке. Наслаждаюсь, вспоминая.
Спешным шагом захожу в туалет. Там брат перебирает червей. Мы стараемся соблюдать очередь нудного ковыряния пальцев в склизкой массе. В тот день была очередь брата. Вот он и перебирает. Отражая на своем лице лживое сопричастие проблеме прерывания перебора червей, чреватой для брата лишним обмыванием рук и удлинения всего этого неприятного действа, а также отражая собой течение горчайших мыслей, что вот, дескать, стал я для тебя проблемой, о любимый брат мой, преувеличивая необходимость спешного принятия решений, деловито говорю:
- Брат, в туалет надо. Срочно.
- Сейчас, - потом мой подонок-брат моет руки и имеет задумчивый вид, который с первого взгляда не показался мне подозрительным, - Закончишь потом с червями. А то после тебя зайти невозможно. Сильно дезодорантом прет.
Ай да брат! Вот подонок! Вот же … подонок. Богомерзкий торгаш. А я и не подумал! Не предвидел я этого оборота. Иначе бы потерпел. К слову, приставки “подонок” и “мразь” в нашем семейном кругу имеют восхитительно-изумительную направленность. Значит, таки я должен закончить эту неприятную работу с червями? Толпы верующих всех конфессий приняли бы его сторону, так как помыслы их устремлены на следование заветам своих лидеров, наставлявших в разное время разными словами разных языков одним и тем же:
- Не делай людям того, чего не желаешь для себя, - и, - избавь людей от пребывания в зловонии грехов твоих.
На его стороне и человеческие понятия люда арестантского. Разве утаишь от правозащитников и ныне состоящих на госслужбе защитников права, соперничающих меж собой за право отстаивать наше право, что праву этому нередко еще мы предпочитаем понятия эти допотопные, и не всегда преклоняем голову перед Законом, так ослепительно сверкающим на Западе, благосостоянием своих граждан доказавшим свое неоспоримое великолепие, и так достославно шагающего на Восток. К нам Закон пришел походкой Риббентропа, которого буквально волокли на казнь в руки добродушного американского сержанта, осознававшего ответственность американского народа за все, что в мире происходит. По словам очевидцев, на казни Риббентроп выглядел каким-то фигляром. Закон молчит насчет моих запахов, а понятия человеческие гласят, что в ограниченном пространстве в туалет ходить нельзя, если кушает народ или, скажем, маму рисует, и даже для экстренных испражнений необходимо разрешение, и арестантская воля в этом случае носит исполнительный характер.
В общем, к каким канонам не обратись, из каких аксиом не исходи, какие фокус группы не создавай, каких аналитиков не покупай, прав брат. Тогда почему я так … восхитился? Вот почему. Наплевать ему на мой запах, наплевать ему на неприятную работу. Ну преувеличиваю я, наверное, про “наплевать”, но все равно это ерунда по сравнению с тем, что ему подвернулся удачный случай своей волей изменить сложившийся для него расклад, и он сделал это. За счет меня, подлец. Не токмо во избежание неприятных запахов или неприятной работы, но и во имя самого изменения. Я в словарях достойных толкование слова “политика” не смотрел, так как счел скучным это удовольствие, но уверен, что брат использовал современные политические средства при достижении цели. Без войны, без убийств, опираясь на достопочтенные каноны, но уверенно не ссылаясь на них, и взывая к мнению широких групп населения, даже не опрашивая их. Высший пилотаж.
Повеселю умнейших читателей новостью, что все мы в какой-то мере политики, только цели нашей политики иногда разные, и масштаб разный. И я – политик, ибо не стал ввязываться в бесперспективную для меня дискуссию. Я не презрел ни понятий человеческих, ни морали христианской, ни других бесспорных ценностей, которые помешали мне сказать:
- Не по теме. Твоя очередь, брат.
Конечно, я не применял грубой силы. Я просто перебрал червей, улыбаясь, ведь всегда приятно наблюдать великолепную работу, в данном случае братовское лицедейство, но, как сказал Кирпич, придет и наше время, а пока веселитесь. И не войну проиграл, а битву. Конечно, шучу. С братом у меня битв нет, но тяжеленный мотор на лодку ставить ему. Я придумал, как это будет. В глину только бы не упал вместе с мотором, оборони его, Господи. Вот какие мелочи порой являются объектами в бытовой политической борьбе. Обо всем этом и рассуждал я, а задолго да этого Ерофеев придумал тему для дискуссии и приглашал к себе гостей.
И если остались к концу повествования внимательные читатели, то, разумеется, они поняли, почему в передаче Ерофеева была затронута тема “Политика и писатель”. Далее в этом параграфе писательская глыба намерен морщить лоб, поэтому, если среди читателей есть такие, кто устал, или не любит чужих умствований, или есть другие причины избегать умствований, прошу Вас снисходительно пропустить эти размышления. С тех пор, как я стал наблюдать за явлением синхронистичности, я не перестаю удивляться, каким фатальным образом наши хаотичные на первый взгляд мысли, но ставшие актуальными для нас в определенный момент, формируют нам жизнь, поворачивают ее течение самым затейливым образом. Наоборот случается часто, произошедшие события инициируют определенные мысли, но мы к этому привыкли, и удивляться вроде нечему.
Еще об одном соображении хочу вам рассказать. Обнаружился интересный парадокс в принятии людьми тех или иных знаний, чужого опыта или установок. В течение лет, потраченных на образование, мы инвестируем в свое мировоззрение самые различные сведения из различных научных дисциплин, справедливо ожидая, что мысли, которые будут индуцироваться под влиянием полученных в процессе образования знаний, окажут благотворное влияние на качество успеха нашей жизни, признаваемого внешним окружением. Позволят купить нам движимость и недвижимость и обзавестись прочими нематериальными атрибутами радости. Те, кто, получая образование, в это верит, для кого это актуально, тот это получает. Для таких философов, как я, для которых это было неактуально, ничего из вышеупомянутого не досаждает. Но вот в чем парадокс. Немногие, как мне представляется, понимают, что, инвестируя в свое мировоззрение с маниакальным упорством убеждения о том, что жизнь – кал, все женщины продажны, а солнце, подвергшийся надруганию фонарь, они инвестируют в сонм пренеприятнейших событий, логично следующими за убеждениями, и в конечном итоге, в неуспех. Точно так же, как это происходит при получении образования. Почему такая разница? Думаю, потому, что в мозгах у нас слишком много штампованных мыслей от штампованных кумиров, которые были преимущественно образованными циниками, а личной воли и энергии на свободные путешествия души и мысли мало кому достает. Во всяком случае, я декларирую, не смущаясь, что жизнь – удивительнейшее действо, с возрастом все более удивляющее и восхищающее меня своими гранями, отражения от которых иногда ставят бедный разум в беспомощное положение. Женщины – самые ласковые существа и верные друзья, если относишься к ним бережно, богатые душой, и от этого богатства дающие самые большие кредиты. Солнце – это космическое тело, которое позволяет благодаря своему отраженному свету созерцать все это совершенство, окружившее мою жизнь плотным сжимающимся кольцом. Так то вот. Смотрите мне. Не нервничайте, пожалуйста, это я ко всему негативному во мне обращался. Глупо, конечно, но оно испугается.
Как и всякому начинающему графоману, жалко мне расставаться с этой темой, но пришла пора переходить к новым повествованиям, синхронистичным другими мыслям и событиям.
Всего доброго.
До новых повествований.