Вис Дивин : Месть, бумага и перо

…Громила занёс ногу над гнусаво скулящими людишками – их было человечков 10-12, - и безжалостно наступил на них, перенеся весь вес своего тела на ногу, в завершение подпрыгнул на месте. Когда великан оторвал от земли ногу, улыбка, блаженно растёкшаяся по его лицу, как маяк, осветила его: «люблю красненькое». Верзила, чей лик отображал восторг осуществления давнишней мечты, укутавшись в одеяло витринного простодушия, перегоняя улыбку из одного угла губ в другой, продолжил свой поход, во время которого на его пути ему ещё часто попадались небольшие, а порой и побольше, группки людей, и каждый раз, используя мимику лица и жестикуляцию рук: он складывал губы в бантик, хватался за голову, улыбался, откровенно смеялся, бил себя в грудь и прочие шалости, - разыгрывал небольшие спектакли, каждый из которых заканчивался отлётом зрителей-учасников, а наш герой весь обращался в слух, пытаясь уловить разницу в хрусте костей своих жертв…
Сергей Валерьевич захлопнул тетрадь, отложил ручку, удовлетворённо потянулся и отправился на кухню, где намеревался чего-нибудь перекусить, прежде чем отправиться в кровать. Он знал, что есть ночью, а сейчас была именно ночь, нельзя, да и попросту вредно для здоровья, на состояние которого Сергей Валерьевич мог только сетовать, но поделать ничего с собой не мог – после удачно написанного рассказа, его всегда переполняли положительные эмоции, и чтобы хоть сколько-нибудь успокоить взвинченный организм он принимался поглощать всё, чем был наполнен, если такой термин уместен при разговоре о его содержимом, холодильник. Наш герой был беден. Он потреблял пищу, даже не обращая внимания на то, что он ест, этот процесс, а точнее его качественная составляющая, занимала в жизни Сергея Валерьевича последнее место, он даже вряд ли мог бы похвастаться знанием слова «гурман», а если бы кто-нибудь взялся объяснить ему сей туманный термин, он встретил бы тупое непонимание, как же это «жить, чтобы есть», ну вы и скажите тоже, а между тем Валерьевич был человеком очень доходчивым, во всяком случае, всем таким хотел казаться. Если, заметив его вопрошающий взгляд, который, впрочем, никто не брал на себя труд отмечать, вы принялись бы давать пояснения касательно вопрошённого, то быстро убедились бы в удивительной прозорливости героя, умению его буквально всё схватывать на лету, но если бы вы после своих пространных разъяснений проявили бы бестактность спросить о сути усвоенного, то в очередной раз возблагодарили бы Бога, что даровал вам возможность пройти мимо страждущего, и позволил Глупости осесть на просторах необъятной нашей планеты, что позволяет привести в оправдание неоправдаемого закон «только незнание дарует свободу!». Наш герой был стар и, есть подозрения считать, был глуп, что было, несомненно, качеством приобретённом, правильней было бы даже сказать, глуп был в силу не приобретения знаний. Главное в процессе потребления пищи для героя были воспоминания, да, да, именно так и следовало бы выразиться, правда, вспоминал он не давно минувшее детство или первую девушку отмеченную невидимыми лаврами небывалой любовницы, а недавно написанный рассказ. Нет, Серей Валерьевич не был писателем, его вообще мало, что связывало с миром Искусства, но он, смакуя, вспоминал особенно удавшиеся эпизоды последнего рассказа, когда же вспоминать становилось трудно, что частенько с ним бывало в силу возрастных особенностей, он отправлялся спать.
Люди непосвящённые могут подумать, что в этой истории нет ничего необычного, но подобное может быть прощено только людям не посвящённым, остальные моментально подвергнут свою внимательность сомнению, кто хоть чуточку знакомы с Сергеем Валерьевичем всегда замечали, что этот человек ведёт себя крайне странно. Чаще эти его странности в поведении обращали на себя внимание уже спустя некоторое количество времени, так как в ритме повседневной занятости, которая держит глубоко, не позволяя подняться на поверхность ни на секунду, люди мелькают перед взором со скоростью света, это ведь самая высокая скорость? зачастую не оставляя о себе ничего. Но из этого ряда выбивается Сергей Валерьевич, хотя я не берусь отстаивать исключительность этой персоны, скажу, что таких людей всё же не так много, и они, несомненно, достойны занесения в Красную книги. Этот человек, не обращая на себя внимания, умел незаметно для вас, а по большому счёту и для себя самого, оставить в вас зёрна, чьи всходы позднее против воли и здравого смысла, казалось бы, чего это вам думать о каком-то там типе, который, скользнув по вам ненавидящим, ощущение чего только сейчас сформировалось в полноценное чувство, взглядом, в следующую секунду затравленно улыбаясь, как бы извиняясь за несдержанность, опускал голову и брёл дальше, возвращали вас к нему, казалось в самый неподходящий момент, например, во время приёма пищи, и не покидали вас на протяжении довольно длительного количества времени. Каждый из нас хоть раз, да сталкивался с подобными людьми, что насквозь пропитаны чем-то, что уместно было бы обозначить словом «желчь», они не излучают агрессию, а скорее даже нас посещает безотчётное чувство сочувствия к таким людям, но неприятный осадок от встречи с ними остаётся надолго. Некоторые, безусловно, умные и уважаемые читатели, склонные к гуманизму и способные объективно относиться к обстоятельствам и времени соответствующих поступкам, могут, и не безосновательно, обвинить повествователя в крайнем пренебрежении к человеческой тайне, в том, что я бессовестно берусь судить человека, давать оценку его поступкам, проникать в особенно потаённые уголки его светлой души, но…вы ждёте объяснений? Да кто вы такие, что вы можете мне сделать? Мне – писателю, вы – потребители ограниченных и невосполнимых художественных запасов моего таланта? Хватит играть и юлить – дальше я поведу речь о человеке, чьи жизненные тона всегда были тёмными, а упования мелкими и безрадостными.

*****

Громкий продолжительный треск будильника безжалостно выставил за порог сон. 7:30, за окном слякоть.
Боже мой, почему так тяжело вставать утром, ведь большинство людей делает это так легко, для меня это каждый день подвиг. В 8:00 я должен выходить из дома, а я чувствую себя ужасно, подсознание тут же выдаёт десяток причин не ходить на работу: болезнь, ограбили, родственник умер, заклинило дверь, набросилась собака, умер, наконец. Нет, всё это лишь отговорки, я не смогу, глядя в глаза начальнику, солгать, я сейчас встану и, как послушная собачонка, побегу к месту. Я никогда не опаздываю, хотя много раз к этому стремился. Я уже внутренне чувствую, сколько осталось до начала рабочего дня, и ноги против воли несут меня всё быстрей и быстрей. Видели бы вы как я – 60- летний старик, редкое по нынешним временам явление, - хромая на обе ноги, постоянно пачкая пальто, ботинки и брюки грязью, которую я умудряюсь найти даже с самую засушливую пору, бегу, расталкивая людей, для чего выбираю женщин и детей, от мужчин я своевременно отскакиваю, отчего временно теряю направление, постоянно спотыкаясь, и, как правило, опаздывая на автобус, что добавляет мне дистанции в остановку, обгоняя время, на работу. У меня прекрасное рабочее место, не в том смысле, что место, где я сижу - офис, кажется, - а так, работа интересная и совсем не сложная, что, учитывая мой опыт, подкупает. Я своего рода садовник, в современном понимании этого слова – за цветами я ухаживаю, ну, там палить, подрезать или пересадить – всё умею, всё могу. В нашем здании, месте, где я числюсь полноправным, так обзывают, сотрудником, шесть этажей, на каждом этаже семь кабинетов, в каждом кабинете восемь горшков с растениями. Размеры, что решительным образом определяет необходимое для поливки цветка количество воды, и непосредственно растения везде разные, не в смысле, что каждое растение в одном экземпляре, а просто в отличие от клонированного обустройства этажей и кабинетов, цветы в разных сочетаниях. Почему так устроено, а не иначе, достоверно мне не известно, могу лишь предположить, что есть какой-нибудь стандарт, может, норма какая? Чем здесь занимаются, я не знаю, да и не интересно мне это, а вот, что привлекло мой интерес, так это странный прибор, который обратил на себя моё внимание сразу, как только появился на вооружении в нашей компании. «Это» состоит и ряда предметов: маленький телевизор, прямоугольный ящик, прямоугольная же панелька с цифрами и буквами, и не только на понятном языке и маленькая, размером чуть меньше ладони, фигняция. Однажды я так загляделся на это чудо, что не заметил как в кабинет, откуда все уходят на время проведения поливки растений, совмещая паузу с обедом, вошла Наталья Викторовна, некрасивая даже по моим меркам 35-летняя женщина, работающая здесь уборщицей. Вошла и с интересом посмотрела сначала на меня, а потом на предмет вызвавший моё любопытство, вообще-то мы с ней почти никогда не пересекаемся, следуя заранее обговорённому плану - когда она убирает кабинет перед моим приходом, так держа дистанцию в кабинет: я в 1 – она в 3, и т.д., - мы работаем на протяжении всего дня не видя друг друга.
- Что, Серж, хочешь такой КОМП тебе подарю, ты ведь, наверняка, в PC разбираешься? – приблизившись поближе и, привлекая моё внимание тычком локтя в спину, произнесла незваная гостья.
При этом она ещё скалит свои жёлтые от времени зубы и неприятно похихикивает, как будто шутка, которую она отмочила самая смешная из всех, что есть на свете.
В ответ я лишь смущённо улыбаюсь, мол, куда мне, и отправляюсь дальше поливать растительность. Мне безразлично, что обо мне думают, главное, где в этот момент нахожусь я. Рабочий день у меня длиться шесть часов, которые я использую полностью, мне просто не куда торопиться, просто догонять некого. На протяжении отведённого мне времени я: непосредственно из лейки насыщаю влагой землю под растениями, обедаю, проще перекусываю тем, что с собой принёс, хожу за водой, туалет предусмотрен только на первом этаже и иногда приходиться подождать пока Наталья Викторовна не восстановит статус кво, надеюсь, я правильно по-латыни, в комплексе уборка-поливка, бывают и другие неурядицы. Работа утомительная, а плата мизерная, но я на большее не претендую, и так это место досталось по блату, красиво звучит, по блату. Отработав положенный срок, всегда укладываюсь в 6 часов, факт чего является предметом моей гордости, я неспешно отправляюсь домой. По дороге я обязательно захожу в продуктовый магазин, где покупаю продукты питания на все деньги, положенные мне на этот день, деньги я сам и положил, то есть я попросту распределяю всю сумму, составляющую мой ежемесячный доход, на количество дней месяца и каждый день делаю покупки. Продукты, конечно, не дорогие ни по качеству, ни по цене, но я стараюсь брать много – если хлеб - то три батона, если молоко – то два литра и т.д.; беру, так сказать, количеством. Прихожу домой я утомлённый, как же целый день на ногах, а я свято чту суеверие, что в ногах правды нет, а посему всё время вплоть до позднего вечера, до 23:00, я посвящаю сну. Проснувшись, а встаю обязательно потому, что по моему внутреннему времяисчислению только сейчас и начинается жизнь, когда я беру бумагу и ручку и принимаюсь литературничать, отправляюсь в свой специальный кабинет. Я отличный писатель, меня никто не читает, потому что никто не взял на себя труд меня напечатать, но писателя, настоящего писателя, такие пустяки не занимают, теряют, в конце концов, они, а не мы. Я даже пишу скорее для себя, да, именно для себя одного, да и знакомить посторонних с предметами моего гения было бы кощунственно – слишком много там меня запрятано.

*****

…Бог очень прогневался на ни на что не годных людей, которые в очередной раз испоганили блестящую задумку Первого. В дар людям Он послал умение точить камни, что должно было упростить жизнь людям, ведь им бы стало легче вспахивать землю, разделывать пойманную дичь, а также прочую живность, да и ещё во многом было бы полезно это умение. Что же сделала эта голая обезьяна, эта курица без перьев? Убивать себе подобных в больших, по сравнению с прошлым, количествах? Да жрите вы мясо кабанов, уток, медведей, но нет, пойдут истребят человека из соседнего племени, разграбят его жилище, заберут его женщину и детей.
«Ну, что ж в эту игру можно играть и вдвоём», - подумал Первый Бог и наслал на людей страшную чуму. Сам же отправился посмотреть на своих рук дело.
Во всём племени осталась только одна живая женщина, остальные погибли, сражённые небывалой доселе болезнью. Она лежала на кровати и поминутно вздрагивала, испытывая жуткие, пронзающие словно копья, боли по всему телу. Племя состояло из 62 человек, все умерли достаточно быстро, даже не ощутив самого страшного – времени прихода смерти, - а одна женщина мучилась уже вторые сутки, даже не подозревая, что все её родственники и знакомые уже лишены возможности топтать этот прекрасный мир. Её рвало под себя так, что, насквозь пропитанные тряпки, что были на ней и под ней, создавали ощущение присутствия в воде, и если бы не непереносимый запах, исходящий всё от того же белья, женщина бы полностью отдалась воле волн. Она пыталась звать на помощь, но, напрягая голосовые связки до предела, не могла произнести не звука.
На исходе вторых суток, как чума парализовала жизнь в племени, женщина настолько отчаялась, что осознание скорой смерти позволило превозмочь боль, и она нашла в себе силы обратиться к Богу с просьбой забрать её душу как можно скорей, чтобы она получила ответ и прекратились эти муки. Она молила о смерти, задыхаясь от бессильного гнева, проклинала всё своё племя, что не пришло ей на помощь. Её тело сотрясалось от отчаянных рыданий, она уже готова была проклясть и Бога, что так безучастно способен смотреть на человеческие страдания, но Господь вовремя успел заткнуть ей рот - её язык перестал ей повиноваться. Мысли в голове завертелись с бешеной скоростью, а тело сковала такая боль, что её уже невозможно было воспринимать. В таком состоянии, когда лишь её беззвучно шевелящиеся губы напоминали о присутствии жизни в этом теле, она провела ещё долгих шесть дней. Бог был с ней всё это время, он то немного отпускал её, позволяя боли стихнуть и, наполняя надеждой свою жертву, то усиливал нажим, и женское тело скручивалось в пружину. При этом Господь ни на секунду не позволял женщине забыться сном или просто потерять сознание, он питал её организм достаточно, чтобы она не умерла, в тоже время, не позволяя ей изменить своего критического положения. Лишь спустя 15 суток непрерывной игры Первый Бог покинул женщину, вдоволь насладившись искуплением, позволив ей насладиться встречей со своим племенем…

« Мерзость, какая, учить меня вздумала», - вслух проговорил Сергей Валерьевич. Изливая всё своё негодование, он с яростью захлопнул тетрадь и, принялся кружить по комнате, изображая танец вальс. Да, есть от чего прийти в восторг – очередной удачный рассказ для его коллекции. Сколько их там уже, 1000, 2000? да нет много больше. С 14 лет, тогда ещё просто Серёженька, он обрёл способность побеждать в себе гнев, ярость, страх и презрение. Что может быть проще, чем перенести все свои тревоги на бумагу, разве не так поступают все писатели, правда, они, наверное, хранят эти особенные произведения только для себя. Вот и Серёженька придумал поступать также. Сначала его это очень забавляло, скажем, поставила ему двойку учительница по физике Ольга Степановна, а он придёт домой, запрётся, предупреждая вмешательство родителей, в своей комнате и перенесёт на бумагу свою внутреннюю борьбу. На бумаге Сергей всегда оставался победителем, он мог расквитаться там за всё и с кем угодно, он мог именно расквитаться, так как ненавидел употреблять слово «месть» обсуждая с собой результаты работы над рассказами. Сергей далеко не сразу начал убивать и жестоко мучить своих обидчиков, сначала он ограничивался тем, что оскорблял, бил или плевал. Но шло время, ненависть к людям росла вместе с ним, рассказы становились всё злее, всё жёстче расправлялся с врагами на страницах своих произведений Сергей, а количество, ценой качества, неукоснительно росло. Сам Сергей Валерьевич всегда уверял себя, что живёт он только дома, в школе, позже в техникуме, на работе, он просто существовал, отбывал номер, работал автономно, подобно запрограммированному зомби. Во время, которое сам окрестил существованием, он практически не выказывал своих эмоций – берёг их для бумаги. Его на протяжении всей жизни били, оскорбляли, все пытались самоутвердиться за счёт своего неразговорчивого товарища и безжалостно, странно, что и у меня он вызвал те же ощущения при первой нашей с ним встрече, издевались над ним. Он отвечал всем ещё изощрённей, прикладывая все усилия при воплощении своих мстительных акциях, но на бумаге.

*****

Я проснулся от яркого солнечного света, что так непрошено врывается в окна и прочь прогоняет саму мысль о сне. Сегодня воскресение – выходной. Эх, здорово вчера оторвался. Поганые людишки, сколько про вас не говори, что вы плохи, а лучше вы не становитесь. Парадокс современности: плюнь крупному бизнесмену в лицо, даже не оботрётся, дальше пойдёт, «время - деньги».
Даже не знаю, что со мной. Хочется пойти показать всем мои работы, открыться, высказать всё, что я надумал об этом заболевании планеты – человеке. Как ужасно то, что твориться вокруг, и как мало мы на это обращаем внимания.
Подошёл к зеркалу, взглянул. Я на многое способен, главное уметь завестись.
- Эй, ты, человек, а слабо, поди, осуществить задуманное? – дразнит меня человек в зеркале.
- Я сделаю, - загораюсь я.
- Да нет, кишка тонка, да и руки коротки, - продолжает с той стороны.
- Я могу, - настаиваю я.
- Ну, и чего ты ждёшь, может мне сходить, а ты пиши свои писульки, всё равно их никому не покажешь.
- Заткнись, я – главный. Я пойду.
- Всё шутишь? Сходи попиши, может, полегчает.
- Я уже иду, - бросил я и, надев пальто, отправился на улицу.
Впервые с того момента, как начал писать свои рассказы, я вышел на улицу не притворяясь, без обязательной маски. Я впервые позволил себе увидеть чистое голубое небо, яркое, ласкающее теплом солнце, шуршащие, не справляющиеся с ветром листья на деревьях. Это новое чувство, что всё ещё поправимо, задержалось в моём сознании лишь на секунды, как будто кнутом обожгло, я даже почувствовал сердце в груди, но мгновения истекли. Разум и враждебность к окружающему, что не позволяли увидеть мир прекрасным, быстро погасили едва вспыхнувшее пламя. Кругом мусор, птицы все грязные, кое-где у них не хватает перьев, собачье дерьмо под ногами, хмурые и обречённые лица прохожих – вот мой мир, где я уже давно живу, где мне уютней. Здесь могу себя пожалеть, посмеяться над окружающими, кому хуже, чем мне, кинуть рубль грязному попрошайке. Да, - вот мой мир.
Размышляя, я не заметил, как забрёл в какой-то пустынный грязный, как и везде, райончик. Пожалуй, со мной такое впервые, когда я теряю контроль над окружающим и попадаю в место, где оказаться совсем не рассчитывал. Я стоял перед двумя массивными домами, которые, сомкнувшись, перегораживали мне путь - образовали тупик. Я круто развернулся, с целью скорей выбраться отсюда и забыть эту позорную минутную слабость, когда я поддался чужому, да и чужому ли, влиянию. Но, обернувшись, я не смог сделать ни шага, оцепенение сковало всё моё хрупкое тело – передо мной плотным полукольцом, отрезая меня от остальной жизни, стояли ребята, молодые мальчики и девочки. Почему-то мне на ум пришло где-то мной слышанное слово «выбивалы», что это означает, я представлял смутно, но ясно понимал, что чтобы оно собой не представляло, мне ничего хорошего ждать не стоило. Обычно они снимают деньги со своих ровесников или с ребят помладше, этим, видно, захотелось улова побольше. Всё, что я смог придумать, это стоять молча и надеяться, что пронесёт. Я притворился неживым растением. От группы отделился самый младший подросток лет 13 и твёрдой, уверенной в своей правоте походкой, направился ко мне.
- Что, дяденька, заблудились? – спросил малолетний бандит.
Молчу.
- Заблудились, говорю? – решив, видимо, что я не расслышал, повторил хулиган.
Молчу.
Парень опешил. Подумав недолго, побрёл советоваться с остальными.
«Где же люди?» – только и крутилось в голове.
Теперь ко мне подошла уже вся шайка.
- Слышь, мужик, ты что, глухонемой? – спросил самый здоровый, высокий и плотный значит.
Я придерживался устоявшейся стратегии.
Ребят это разозлило ни на шутку. Видно было, что они начинают заводиться, ещё чуть-чуть и в ход пойдут кулаки.
- Козлина, - выкрикнул из-за спин старших молодой.
- Может, он больной, не будем трогать, - высказал здравую мысль другой, что потолще.
Последнее высказывание явилось предметом бурного обсуждения между членами банды, при этом от меня они отвернулись, как будто и не мою судьбу там решают.
Дальше разговор не пошёл, первый же удар бросил тёплый асфальт мне в лицо. Крики, смех удары – всё попеременно сыпалось на меня со всех сторон. Сначала я пытался прикрыть те места, куда удары уже были произведены, но потом, поняв всю бесполезность усилий, безвольно отдался на волю людей, жизни. Звуки сменились тишиной, свет – тьмой, а боль – безбольем.

*****

О смерти Сергея Валерьевича не написала ни одна газета, его не показали ни в одной программе новостей, что сталось с телом неизвестно, возможно, он продлил список колонки криминальных преступлений с летальным исходом, а, может, и того не удостоился. Квартиру получил неожиданно объявившийся родственник, который, найдя огромное количество исписанных тетрадей, бегло кинув на их содержание взгляд, сжёг всё, следуя каким-то одному ему известным традициям.
Где-то сейчас пишет свой шедевр Сергей Валерьевич, ещё жесточе расправляясь со своими обидчиками, возможно, и вы смогли бы отыскать своё имя в его рукописях. Но нет человека, да, в общем-то, и не было никогда, да и не будем об этом, право, не стоит…
Усталым жестом опустив указательный палец на точку, чем и закончив работу на сегодня, Старый Писатель удовлетворённо откинулся на спинку мягкого, обтянутого кожей кресла. За окном уже темно, что ж к завтрашней печати всё готово, так что причин для напряжения нервов нет. Несколько вымученно зевнув, пряча открытый рот в кулачёк, Писатель потянулся, глубоко вздохнул и, неспешным шаркающим шагом, отправился на кухню. Сделав бутерброд из первых попавшихся ему на глаза ингредиентов, он, не спеша, ел, запивая свою конструкцию холодным молоком. «Неплохая повесть, хотя писать новое становиться всё сложнее, - подумал Писатель, - ну, да, где наша не пропадала».
Старый Писатель был малоизвестным в широких кругах автором, но в определённых кругах он пользовался неизменным успехом, но всегда предпочитал писать, не оборачиваясь на читателей. Если бы его вообще не читали, он бы расстроился, но продолжал бы с утроенным азартом писать «в стол», поэтому ему постоянно казалось, что, однажды приняв успех, он лишился определённой части поддержки извне, а он был твёрдо убеждён, что произведения пишут не писатели, а через писателей.
Поев, старый человек отправился в очередной сон…