Шизоff : Альтернатива2. добрый король Дагобер

Тёмным и страшным выдался год 1069 от Рождества Христова.

Да и предыдущие тысяча шестьдесят восемь были не многим лучше. Во всяком случае, для той части земли, где и произошли события, о которых собираюсь поведать вам я, безвестный летописец, чьё имя столь ничтожно, что и упоминать его не стоит. А учитывая щекотливый характер описываемого, так и вовсе было бы глупо подписаться настоящим своим именем, полученным мною при святом крещении в баптистерии собора св. Мартина в городе…

Э, нет, так не пойдёт! Город я указывать не собираюсь, более того – даже страну не укажу, замечу только, что дело было в Европе. Вполне достаточно.

Ведь Европа в те времена была везде одинаковая. Нездоровое и грязное место, в которое разве послать можно было в раздражении. Так и поступали лукавые, культурные, изнеженные византийцы в пылу философского спора или полемики. «Пошёл ты…в европу!!!» - кричал рассерженный базилевс на премьер министра, свою жену или, скажем, какого посла иностранной державы – турка, сельджука, а иногда и просвященного араба. Тогда, кстати, и появилось понятие «посол», отнюдь не имеющее отношения к тонкостям кулинарии, а больше к языковым мутациям…э-э-э— о чём это я, ничтожный…А!

Дело, стало быть было просто в Европе.

А Европа была темна и безвидна, как земля в первый день творения. В её пределах из края в край бушевала чума, голод и мракобесие, и даже посреди бела дня бегали волки. Национальностей не было, границ тоже. Какие, скажите, могут быть границы для голодных волков? Или бубонной чумы? Никаких. Как и для мракобесия. Людишки же повсеместно были отнюдь не лучше – злые, в парше и серые до безобразия. Европа являлась в буквальном смысле нечистой задницей просвещенного мира. Но и в заднице порою ощущается движение: или грубое вмешательство извне подтолкнёт, или внутриутробные процессы подвинут. И тогда созревшие массы требуют выхода. Происходит дефекация общественного сознания, и хоть верхи, положим, и не хотят, но низы – не могут, как верно отметил спустя восемьсот лет некий исторический алхимик. Ладно, оставим этого схоласта с его противоестественными опытами на суд истории, а сами вернёмся к истокам. Итак….

1. Немного истории.

Если и жили на унылом пространстве европейской равнины счастливые люди, так это были вассалы, йомены и вилланы доброго короля Дагобера. Они так и звали его: наш добрый король Дагобер. И думаете почему? Из страха? Из лицемерного, меркантильного интереса, что так характеризует современных европейцев? Нет! Они называли его так совершенно искренне, ничтоже сумнявшись в достоинствах. Дагобер был для них светилом первой величины, путеводной звездой, освещавшей путь, согревающей и просто лучезарной.

Род свой он вёл от самого Хлодвига, знаменитого короля франков, что вполне естественно. Привычку вести род от Хлодвига имели в те времена все кому не лень. Ибо никаких франков уже в помине не было, кто такие франки были – никто не знал, а потому всякий иберийский грузин, мордовский венгр или бургундский финн мог с чистой совестью назваться потомком Хлодвига, который, как теперь доподлинно установлено, был чистой воды якутом с берегов Амура. Дагобер же был и вовсе засланным казачком.

Дедом его был Будулай, залётный варяг, прибывший со своей бригадой на шести ладьях откуда-то с Дону. Возможно он был гуцулом, чем и объясняется весёлый нрав заморского гостя – проведя детство в среде молдавских цыган, Будулай заразился их искромётной лёгкостью, любовью к танцам и поп-музыке. «Дурвалы, техесел тер шеро, чавалы! – крикнул он собравшимся на берегу медлительным европейцам с борту своей просмолённой ладьи, - Чё такие нахлобученные? Хотите ведмедя покажу?». Европейцы, лица которых после недавней эпидемии оспы были навсегда искажены жаждой познания, зашушукались. Ведмедь был тотчас же явлен истосковавшимся взорам. С кольцом в носу и кокетливой юбочке, он был не страшен, а скорее забавен: показал два всемирно известных номера – «покажи, миша, как бабы парятся» и «как малые ребята горох крадут». Будулай тряс чубом, хохотал, а прибывшие с ним заодно гуцулы грянули в сопилки, побросав вёсла в расписные челны, а сами челны по ходу пришвартовав к скалистому островку, торчащему из реки чуть поодаль. Тут же на берегу местное население подключили к раздаче слонов, горилки и сала. На вопрос - откуда слоны? – Будулай скупо отвечал, что с родины, а затем предложил не тупить, а приналечь на сало с цибулей и молдавские портвейные вина. Непривычные к дармовому веселью европейцы быстро облунели и расслабились. Прибывшие с варягами чудные девки в монисто с подвыванием исполнили нечто тоскливое вроде «Ходют кони..» под херес, затем грянуло «Яблочко» с коньячком, а закончилось всё упоительным чардашем под конкретный запил в исполнении варяга Янкеля. Затем случился незапланированный свальный грех всем обществом.
Обессиленные, европейцы повалились абы как на берегу и захрапели давно не знавшими счастья телами, забыв даже воздать хвалу Спасителю….

А когда проснулись, то оказалось, что их убогие лачуги обнесли, коней свели, жён, дев и детей полонили, похмелиться нечем и вообще жизнь – говно, если вдуматься. Они хотели было воззвать к Пречистой Деве Гваделупской, да пересохшие глотки не слушались. Решили разбрестись по домам, но в домах делать было нечего, особенно без жён, дев и прочего домашнего скота. Местный кюре предложил отправить запрос Папе Римскому и дождаться от него буллы, но пап было в те времена двое – один в Риме, другой в Авиньоне, да в добавок один из пап по слухам был мамой, а какой именно – неведомо. Чего-чего, а стать с бодуна еретиком никому не хотелось. Хотелось определённости, а именно её то в головах и не наблюдалось. Европейцы смурно поглядывали в сторону острова, с которого не по-здешнему игривый ветерок доносил звуки скрипки и бодрый похмельный гул остограммившихся запорожцев. И горькое чувство брошенного в пустыне избранного народа терзало их похмельные души.

Ходит легенда, что бородатый, в пирсинге и с хаером, чувак бахнул по воде то ли клюкой, то ли плащ-палаткой, и поражённый народ потянулся к нему в объятия посуху. Думаю, что дело обстояло более прозаично: промариновав жаждущих идеала до обеда, он сам причалил к их берегу и взял в полон тёпленькими.
«Хотите меня своим государем? – спросил белозубый скиф, – Хотим! – обрадовались убогие пруссы и бельги – Ну и добре, подходи всяк к раздаче, да не толпитесь вы, сукины дети…Да! Звать меня будете – Красно Солнышко, я, мать вашу, – великоросс! Гипербореец, а не дерьма на лопате. Это и будет вам, чухне отмороженной, национальная идея…Объяснять нужно?!». «Не нужно, батюшко, мы на всю согласные – хошь абсолютную монархию, хошь конституционных демократов! Наливай, отец родной!». На том и порешили.

Не зря утверждают, что душа народа инстинктивно тянется к свету. Душу народную на мякине не проведёшь, хотя обуть вроде как можно. Но душа народная широка и простит любое сиюминутное кидалово, любую разводку, не простит только гнилых понтов и дешёвой пальцовки. И если только государь не последний баклан, а правильный вор, живущий по международным понятиям, то будет его народу конкретный фарт, вход в ЕЭС, выход в ООН и полное счастье.

Будулай взял под свою крышу мелкотравчатую шелупень из центральной Европы не просто так, а с прицелом, и если доил временами не по-детски, то для всеобщего долгоиграющего светлого будущего. Он быстро решил проблемы с большинством братков по ту сторону Альп и Пиренеев, отбашлял на кафедральный собор в Риме и даже перешёл в католичество, сменив имя на Гуго, а деревянную колоду Перуна с лёгким сердцем утопив в реке Дунае при огромном стечении народа. Вдохновлённый народ нарёк его Капетом за широту мировоззрения и полюбил навсегда.

Укрепив таким образом положение в своём государстве, Капет почил в бозе, оставив наследником сына Тараса, прозванного на европейский манер Рудольфом, рождённого от третьей жены своей Брунгельды, взятой из местных за телесную красоту и пышность форм. Да и род сия корпулентная девица вела от небезызвестного в тех местах авторитета. «Зигфридовичи мы, - потупилась она после случайной встречи в лесу с венценосным охотником, и, заправляя могучие груди обратно, добавила с надеждой, - Може, государь, коли взопреешь гонять свинью, остановишься у нас на постой, переночевать типа? Батюшка мой сеть охотничьих домиков контролирует в Шварцвальде, и для VIP –персон тоже…. Джакузи, барбекю, кабельное – все дела…папа рад будет…и я тоже….». «А и загляну, – усмехнулся Будулай, - только ты, лада, приходи ночью в подклеть…». Девушка вспыхнула и даже не смогла толком кивнуть в накатившем волнении. Но в подклеть пришла. Прибежала. А через восемь месяцев народился Рудик. Никаких глупых намёков – просто наш королёк зависал в папашкином мотеле целый месяц, забив на политику, экономику и внешние связи, уж больно богатым оказался внутренний мир лесной девушки….

Так что Тарасика зачали и вырастили в любви. Он вырос уже в более утончённого и европеизированного Рудольфа. Был охоч до науки, вопросов религии и особ женского полу, преимущественно дворовых девок и прочих грязнух, что являлось генетической предрасположенностью к промискуитету, распространённому среди степных предков. Было такое дело, что он не брезговал и животными, но единственно в целях самопознания, так что на это смотрели сквозь пальцы. Да и какое дело простому люду до животных?! Рудольф давал угля в три смены, что касается благосостояния государства и его сограждан, а уж за кем он гонялся под сенью ночи -- девкой или свиньёй – рядовому избирателю глубоко безразлично. Папа тоже гонял поросятину на сносях, а нарвался на Брунгильду -- диалектика. Значится так и нужно, против науки не попрёшь.

Рудольф увлекался химическими опытами, и в результате добился выдающихся результатов на этом, вроде как, негосударственном поприще, хотя и стал немного не того к старости. Потерпев неудачу в изготовлении золота из дерьма и эликсира вечной молодости из яичников ведьмы, он было забросил колбы, штативы и прочую дрянь пылиться на чердаке своего пражского замка, но в один неурожайный год история повернулась вспять, как оно обычно с историей и бывает…