Шизоff : Альтернатива 4. История заканчивается как обычно с ней, сцуко, и бывает

Звезда пленительного щастья по обыкновению пришла с востока.

Как и в стародавние времена на голубом Дунае появилась сначала первая невнятная зыбь, затем точка, чуть позже – утиная стайка выплывающих из предрассветного тумана лодочек, быстро трансформировавшихся в конкретный флот, на крейсерской скорости просвистевший вверх по реке до городу Парижу. Никто даже почесаться толком не успел, разве что испокон веков жополизная Вена свистнула вдогонку мелодией Штрауса, а расписные челны уже швартовались на набережной Орфевр, прямо супротив знаменитого полицейского участка. Гнусаво протрубил варяжский рог, сдвинутые в боевой готовности вдоль просмолённого бока щиты разом опустились, и глазам любопытных до зрелищ парижан был явлен приятный отрок, статный русоволосый молодец с вдумчивыми глазами Питера О*Тула на типично сталлоновском лице с челюстью Тома Круза. « А вот и я, королёк ваш, император даже…. - с барскими михалковскими интонациями молвил красавец, - Аль не рады вы мне, возлюбленные?». Улыбка была столь приятна на фоне вооружённых до зубов хохлатых сичевиков, что мужички просто завопили, а дамы начали бросаться чепчиками и стрекотать по-французски….

Чёрт его знает, как оно так получилось, но все сразу поняли, что румяный отрок и впрямь сын Тарасика, и признали и полюбили его с первого взгляда. А когда он объявил, что зовут его просто – Дагобером, то и вовсе расчувствовались, повалились на колени, тянули руки, присягали, клялись и плакали. Он с ясной улыбкой ступил по сходням в толпу, пожал одну длань, другую, поднял и поцеловал старушку, ущипнул молодуху, пощекотал грудничка, отчего малыш загукал и даже описался.

-- Дагобер я, Рудольфов сын, из роду Капетов, – объявил он звучным, бархатным голосом, - Я теперь ваш отец, вы – мои дети. Любите и жалуйте, а уж я вас в люди выведу, век воли не видать.

Толпа заворожённо молчала, не веря такому внезапному счастью, и тогда он совсем по-простецки, в лучших дедовских традициях, засмеялся, сверкнув рандолем, и дал отмашку бойцам на ладье:

-- Накрывай столы братва, будем праздновать!

А народ заверил:

-- Не ссыте – я добрый!

Веселье продолжалось три дня, и три ночи.
Точнее – неделю.
И это - только в Париже.

Юный Дагобер оказался той самой палочкой дрожжей, которая будучи кинута в нужном месте и в нужное время – быстро производит неожиданно сильный эффект присутствия. Запах перемен ощущался далеко за пределами столицы. Он будто плыл вниз по Сене, вместе с клубами утреннего тумана, выдавливался из городских ворот, местами сползал сточными канавами, и с шипением распространялся по весям, долам и иным пределам, из которых стремительно пёр наружу всё дальше и швыдче….

Народ гулял, позабыв о недавних раздорах и конфронтациях.

Брат перестал лезть на брата, что было и правильно с точки зрения лучшей половины человечества; блудные сыновья пачками возвращались к родному крыльцу, отцы резали последних упитанных тельцов; нищие побирушки в массовом порядке срывались с гноищ, и получали свою долю за общим столом. Вышедшие из дремучих лесов злыдни сдавались в плен и были тут же амнистированы. Блудницы не уворачивались от камней, а напротив устроили недельный субботник, что было крайне полезно для одичавших разбойников, и даже промышляющие нелегальными абортами сводницы выглядели этакими подснежниками. Навалилось беспричинное, безмозглое, а потому – очень откровенное щастье.

«Он вернулся!» - кричали грачи, и замшелый пахарь вытирал скупую слезу с обветренной морды.
«Он здесь!» - журчали ручьи, и пришедшие на водопой маралы торжественно ревели, коровы мычали, козы и овцы блеяли, разнося благую весть на сотни отмороженных междоусобицей, мёртвых, километров.
«Он с нами!» - вопил народившийся только что младенец, - это были его первые слова. Те же дивные звуки выпускали из себя с последним выдохом умирающие по старости лет, и на измождённых от горя лицах проступала светлая улыбка надежды, хотя казалось бы….

Да! Было, было, было такое в истории разрозненных доселе, и вдруг --ставших в одночасье братскими, народов. Чех возлёг рядом со словаком, француз с англичанином, друг степей калмык – привалился к жителю Люксембурга.

ОН ВЕРНУЛСЯ!!!

Но позвольте…! А где же он был столько лет? Да и не он, если так-то, а его папа Рудольф? Отвалил тихой ночью Тарас, тихо ушёл вниз по Влтаве, а поднялся вверх по Шпрее… удалец Дагобер?! Эта неувязка дошла до кого-то из самых продвинутых граждан к концу первой недели группового застолья на Пляс Пигаль. И впрямь, а как же так получилось, что….

Ответы дал седобородый старец Иван Афанасьевич Жоффруа-оглы. Потерявший в боях большую часть тела и выплакавший до кучи глаза, отчего стал шибко чувствителен к рифмам, он был вывезен из глубокого трюма на инвалидной колясе, и явлен жадному до правды народу. По профнепригодности его произвели в полковые скальды, и теперь он с патефонным шипеньем выдавал куплет за куплетом удивительную поэму странствий, вкратце отражающую исторический поход Рудольфа из варяг в греки.

Оказалось, что нехитрый в те времена стратегический манёвр обернулся загадочной в историческом смысле круговертью. Начали за здравие, а кончили – как всегда. С трудом, и очень нескоро.

Довольно быстро добравшись при помощи дурного языка чуть не до Киева, сделали остановку. Ну, и расслабились….

Пока Европа подыхала от голода и болезней, тута, на берегах широченного Днепра, чернозёмы сами родили, дубравы кишели дичью, грибами и пчёлами, фруктовые сады тихо трещали развисшим по ветвям изобилием. Чубатые здоровенные дядьки если не отдыхали под сенью, так развлекались по-всякому горилкой и салом. Девки были черны волосом, смуглы и грудасты настолько, что каждую третью хотелось догнать и обезвредить – до того опасно они выглядели. Будучи по природе добытчиками, наши варяги так и поступили. Для порядку испугавшись, прыснувшие врассыпную селянки быстро сдались в плен, и начались допросы с пристрастием….

Прибывшие на третий день сиволапые смерды выручили своих жинок и дщерей, а кроме того потребовали пошлину, контрибуцию и откат. Рудольф, будучи реальным Тарасом, быстро решил все вопросы. Огорошенные неожиданной для парижского москаля бойкой мовой, мужики быстро запутались в хитросплетениях глобализма, курса валют и прочей ботвы, от которой их стриженные под горшок головы быстро пошли кругом, а усы повисли в тщательно скрываемом бессилии. И Тарасик купил их с потрохами. Он сделал предложение, от которого хохлы не смогли отказаться – предложил купить за наличный расчёт, а лучше - по бартеру , - всё побитое спорыньёй жито, ячмень, просо, полбу, пшено и гречиху. Главным условием было наличие вредоносного грибка, известного в просторечии как «ведьмин огонь». Обрадованные подвернувшимся случаем продать заморскому дураку опасную заразу, чубатые мужики с лёгким сердцем закрыли глаза на раскрасневшиеся от справедливого недоумения лица девок, и пошли запрягать волов, шарить по сусекам, ворошить гурты и заниматься всякой хуйнёй, лишь бы не воевать, а по быстрому навариться. Девки остались в заложницах, и, спев для виду тоскливую песню вслед домотканным спинам, вновь принялись отстаивать свою поруганную честь с ещё большим жаром и пылом……

Тема с бартером продолжалась пару недель. За ящик китайских часов, куль лаврушки и три бочки «Мартелля», Рудик поднял осьмнадцать тонн поражённой растительным недугом пшенички, из которой глубокой ночью во взятой в аренду жидовской винокурне – выгнал при помощи своих хитрых колбочек пару пудов чистого ЛСД, а оставшуюся зелёнку - пустил на палёные марки…. Снявшие пробу селяне дружно улетели в рай, а половина записалась добровольцами в его бригаду. Довольный произведённым эффектом Тарас сказал большое человеческое спасибо в широко раскрытые зраки, и отвалил восвояси куда-то вбок, оставив тёток беременными, мужей обдолбанными, а память о себе – народную…..

На этом месте летопись обрывается. судя по тому, что найдена она была при раскопках средневекового польского города Бздищёва, в солдатском нужнике, нетрудно понять о постигшей эпохальный труд участи.
Подлинность свитка не подвергается сомнению. Спектральный анализ показал полное соответствие органических остатков на полях рукописи и по линии отрыва с типично средневековым польским дерьмом. Заключение по этому поводу дали крупнейшие серологи мира.