МУБЫШЪ_ЖЫХЫШЪ : Птеладон

С реки веяло свежестью. Собственно, не река это была, а просто канал, прорытый в незапамятные времена, чтобы давать свежесть и кислород от посаженных вдоль берегов деревьев пыльному и тяжелому промышленному городу, на который тяжелым крашенным благословением падали разноцветные выбросы огромного химкомбината. Но сейчас воздух был чист и почти неподвижен – за исключением легкого осеннего ветерка, который, исходя от воды, бодрил прогуливающихся в этот выходной день полупьяных горожан.
Мама была воспитана совсем не так, как, по идее, должен был бы воспитываться сын, и поэтому не замечала, или делала вид, что не замечает того, что постоянно замечал он. И дело было не только в надписях на заборе, которые постоянно цитировал рано научившийся читать Саша. Сегодня он увидел нечто другое, хотя и не совсем для него новое.

Птеладон прилетел незаметно, и Саша, время от времени от оглядываясь на мать, убегал от нее далеко вперед и даже порывался приманить его только что найденным в кармане яблоком. Но Птеладон только пару раз покосился на умоляющего Сашу серым грустным глазом и продолжал то улетать вперед, то, вернувшись на краткое время, кружить над ним. Потом Саша стал беспрестанно теребить мать за рукав:

- Мама, смотри! Смотри! Птеладон! – кричал он с восторгом.
- Я ничего не вижу, - сказала мама, - и вообще – выброси всякую ерунду из головы. Тебе в школу скоро. Это все твои книжки и твое отцовское нездоровое воображение. Нет никакого птеладона и быть не может. Вечно тебе приходят на ум всякие гадости.
- Но мама - вот он, вот он, совсем рядом, - Саша чуть не плакал и снова стал дергать мать за рукав – Птеладон на этот раз пролетел совсем рядом – серо-зеленая пушистая шерстка вздыбилась в метре от него. Только теперь глаз был весел и желт. «Он сменил цвет глаз», - подумал Саша, - «он всегда их меняет, когда хочет сказать что-то важное».
- Ты всегда читаешь неприличные надписи на заборах и мусорных ящиках. Ты всегда оставляешь свои игрушки во дворе. Ты шляешься допоздна вместо того, чтобы готовиться к школе. За это дома я тебя накажу. Ты больше не будешь ходить гулять впредь до моего разрешения, - сказала мама холодно и поджала губы; Саша знал, что теперь спорить с ней бесполезно.

Теперь Птеладон выпустил из спины ярко-красные щупальца и напряг все четыре многосуставчатых лапы. Сейчас, вблизи, Саша еще раз разглядел, как он, собственно, велик и красив.
Птеладон грациозно развернулся против ветра и мягко сел на землю. Его глаза опять стали серыми, щупальца улеглись вдоль спины, сверху их прикрыли крылья. Он мягко приветливо зашипел и кивнул Саше головой. Саша отпустил мамину руку подбежал к нему по тропинке, свернув с асфальтовой дорожки, вздымая ботинками облачка пыли. Он не заметил, как сзади к маме подошел, шаркая подошвами, сухонький старичок и что-то прошептал ей на ухо. Мама испуганно отпрянула от старичка, а старичок тихо засмеялся и щелкнул пальцами.

Птеладон раскрыл свои красивые, сложным цветком сложенные безгубые челюсти и стал осторожно откусывать кусочки красного сочного яблока острыми, как бритва, зубками, торчащими в беспорядке со всех сторон. Его язык приятно щекотал Саше руку. «Он как собака прямо», - сказал Саша, - «так же ласкается. Интересно, а если на него верхом взобраться – полетать можно будет?». Стоя не всех своих длинных лапах, Птеладон туловищем достигал Сашиного плеча, а его ромбовидная голова, покоясь на тонкой длинной шерсти – самом уязвимом месте, за которою хватались шестипалыми лапами с гнущимися во все стороны пальцами и убивали диковинных созданий с вкусным фруктовым мясом древние охотники с белой шерстью и большими темными глазами, улавливая спящего птеладона по звуку его мыслей.
Малиновое щупальце вылезло из-под казавшегося ветхим и тряпичным крыла (Саша знал, что на самом деле это не так – на таких вот тряпках Птеладон мог развивать приличную скорость и забираться на приличную высоту – он несколько раз пролетал мимо его комнаты на их пятнадцатом этаже) и погладило Сашу по голове, оставив на коротком ежике легкую слизь, которая тут же с шипением и пузырьками испарилась.
Саша рассказывал, а Птеладон ему понимающе кивал с радостным клекотом.

- Когда я вырасту, я буду любить тебя еще больше. У меня тоже вырастут крылышки, и мы с тобой будем летать. Я научу тебя читать книжки и разговаривать. Ведь разговор-то разговором, но ведь и книжки тоже надо, чтобы ты научился читать. Белое на белом, черное на черном. Потому, что мама запретила мне смотреть как писяет пьяный дядя и показывать его ей, он не любит, как пьяные дяди писяют или какают.
Птеладон ласково кивнул
- Гу-гу, - сказал он.
- А ведь и я не видел, как ты писяешь или какаешь. Это ж мыши летучие какие все ветхие, так они и гадят-то в пещерах, а ты ведь Птеладон, ты выше их и сильнее. Ты кушаешь только мысли мои, ими богатеешь. Я сейчас разговариваю как взрослый, а с мамой я как маленький буду опять разговаривать. У меня ведь и жена была, только у нее тоже два крыла было, она меня ночью ими укрывала, а я ее тоже оберегал в пещере, только днем. Мы охотились на мух больших, а мухи – ты же сам знаешь – вкусные, но осторожные, с атавизмом-то нашим когда на ветры молились, отца-то заказывали – сложно ж было петли вязать, петли затягивать. Давай, я вот сейчас буду говорить, а ты повторяй, хоть мысленно, синих мыслей твоих штрафной разбор будет.
- Гу-гу-гу, - сказал Птеладон и легонько зашипел.
Саша сверкнул молнией глаз, которые на мгновенье стали большими, на пол-лица, и черны как февральская ночь, и стал скороговоркой бормотать:

- Когда писял у реки пьяный дядя, мама сказала мне посмотри сколько этажей в этом доме учись метко лаять на прохожих походкой томной стереги дятлов кушай кушай кушай мои мысли Птеладон доморощенный, ручной как котик сладенький, поцелуй его в носик а когда я сказал мама я не хочу считать сколько этажей у дома нового хочу на гадости всякие смотреть как дяди и тети пьют водку и блюют блюют смешно было бы мне смотреть на них как тебе мама такое великолепнейшее предложение, мама сказала надо закрыть и дядю и дом чтоб ты ни на что не смотрел глазки б тебе пощекотать звереныш да выколоть, пощекотать, звереныш, да выколоть, пощекотать, звереныш, да выколоть, ты понял да?
Он засмеялся и погладил щупальце. Весело испарилась слизь.

Он отошел и еще немного полюбовался на Птеладона и хотел уже догонять маму, которая, наверно, успела уйти далеко вперед, когда вдруг увидел, как вокруг тонкой шеи сжалась белая холеная рука с наманикюренными ногтями. В голове зазвучала тревожная музыка. Тревога! Тревога! Лети, Птеладон! Лети!!!
Потом в прямо из головы полилась череда странных шипяще-лающих звуков, перемешанных будто бы с легким перестуком бьющегося стекла, но было уже поздно.

- Мама, мама, мама, что ты делаешь, ему же больно!!! Мама, ты убьешь его, и он больше не прилетит!!! Мама!!!… … …
Мама перестала топтать узкими каблучками хрупкое тело с переломанной шеей, открытой пастью с неживыми зубами и бессмысленно уставившимися в сторону и вверх совершенно белыми глазами. Вокруг быстро шипела и испарялась белая слизь, много, много слизи. Потом она плюнула в серую шерсть и пнула труп Никто на них не смотрел и никто к ним не подошел.

- Эта гадкая мерзкая птица. Это тварь, которая недостойна прикоснуться к тебе, моему любимому мальчику. Моему любимому умному мальчику. Пойдем же, Сашенька, со мной, я дам тебе много-премного шоколадок и куплю тебе конструктор и два набора резиновых индейцев! Пойдем, мой зайчик!

Саша проглотил слезы и, вырвав руку, посмотрел на маму ненавидящим взглядам. Он вспомнил долгие ночи в пещере. Вспомнил, как шипел птеладон, предупреждая его и его жену – уютно свернувшееся у костра красивое тело, прикрытое большими мягкими крыльями – об опасности – большие и свирепые голодные хищники, прокравшись внутрь, унесли уже немало людей их племени темной опасной ночью, когда не издавали запаха маслянистые гроздья гигантских деревьев и не светила ни одна из трех маленьких лун.

И тогда Сашей овладело отчаянье. И он сделал то, что хотел сделать давно. Ведь зачем ему теперь этот ветерок, эта река, эти радостные пьяные люди – солнце, еще не пожелтевшие сентябрьские деревья, небо, дома, асфальтная дорожка? Ведь теперь все поблекло и выцвело, словно нарисовано на холсте, не правда ли?

И он начал все сворачивать и сдирать. Сначала он свернул небо. Потом содрал по бокам речку и деревья. С противным скрежетом отодралась трава и дорожка, сразу завернувшись в лохматые края по бокам. Поочередно, не так легко, как все остальное, сдирались полоски речки, солнца и домов. Саша сдирал все и комкал, комкал в бесполезные, ненужные листы, он старался протянуть руку как можно дальше – до самых далеких домов и деревьев, до самого видимого конца голубой ленты реки. Легко, словно муравьи, сдирались и сыпались в общею кучу маленькие люди.
Самое последнее, что он свернул и скомкал, был обрывистый берег реки, который располагался под углом и был ему невидим из-за его малого роста.
Вокруг осталась одна чернота – не было ничего, ни верха, ни низа.

Теперь они с мамой стояли среди кромешной темной черноты, протянувшейся на много десятков метров вокруг – лишь вдалеке виднелось продолжение обыденного городского пейзажа, и лишь узкий клин не вырванной им ближайшей улицы был совсем близко. Рядом был всего лишь один человек – тот самый сухонький старичок, который подошел к маме и что-то прошептал, чего Саша тогда не заметил. Он стоял и по-прежнему посмеивался.
Мама, онемев, испуганно озиралась с открытым ртом.
Молчание нарушил старичок.
- Ну-с, молодой человек, и чего же мы теперь ждем? Или вы еще не можете, в силах своего возраста, не только отвечать за последствия своих поступков, но и даже избежать ближайших их негативных последствий? Или вы не знаете, что сейчас произойдет?

Теперь Саша смутно что-то вспомнил, и им овладел нешуточный страх. Он вмиг позабыл о смертельной ненависти к матери еще минуту назад, резко схватил ее, по-прежнему хранящую на лице тупое шоковое остолбенение, за руку и со всех сил, на которые только было способно его семилетнее тело, рванул ее по направлению к единственной оставшейся ближайшей улице, а затем, когда они на нее перебежали (он на секунду удивился, как они смогли бежать, там, где не было ничего), также быстро протащил покорную молчащую мать еще метров сто по улице.

По улице навстречу им, к черноте, из которой они только что выбежали пронесся, поднимая тучу пыли, ураганный ветер. Саша метнулся к стене ближайшего дома, присел и прижал к себе маму – их едва не опрокинула тугая воздушная волна. Сзади вдруг раздался нарастающий шум, который, достигнув предельной для уха громкости вдруг оглушительно, так, что заложило уши, грохнул сотней громовых раскатов.
В напряженном писке заложенных ушей Саша оглянулся и поразился – черноты не было – был снова солнечный осенний пейзаж, только теперь все было другим – они стояли гораздо ближе к речке, чем только что отбежали. Исчез мост, и деревья на другом берегу были повалены. Исчезли дома, мост, трава и асфальтная дорожка, которая была присыпана землей и вздыбилась на стыке двух неодинаковых обрубленных ее концов. Все стало словно на какой-то объем меньше и приобрело другие углы.
Саша молчал; по-прежнему молчала и мама. Медленно прошел звон в ушах и постепенно вернулся слух.

- А что ж ты хотел-то, малец, - и сзади раздалось тихое кряхтенье-покашливание – оказалось, старичок каким-то образом прокрался за ними.
- В школе будешь изучать третий закон Ньютона. Действие равно противодействию. Вырвал кусок пространства – получил эффект вакуумной бомбы. Такие в одной южной стране, где море и почти везде пустыня, одни, хитрые жадные и гадкие люди применяют против других – таких же курчавых и кривоносых. Там жил и тот, кто определи и все действия и противодействия.

Саша вдруг вспомнил про Птеладона – который навечно остался там, в вырванном им куске жизни. Он заплакал и, прижав к ее уху губы, сказал шепотом:
- Ты злая и нехорошая! Я тебя не люблю!!! Я тебе этого никогда не прощу!
Мать растерянно посмотрела на него и ничего не сказала – было видно, что смысл сказанного до нее не доходит.

И тут старичок гадко засмеялся и сказал:
- Так ты ей еще скажи, что спицу ей в ухо воткнешь, как через двадцать лет воткнул тете Наде!
- Мама, я тебе за это спицу в ухо воткну, как через двадцать лет воткнул тете Наде!

Мать обняла его, прижала к себе и заплакала.
Саша погрозил кулаком старичку и снова всхлипнул.
В прозрачном воздухе ему мерещились со всех сторон грустные серо-желтые глаза Птеладона.