Шизоff : Склад. гл.1

Мне 37 лет. Во рту 24 зуба, из них большинство -- необратимо испорчены. 2 ноги с варикозными венами; 2 руки с венами отсутствующими в результате ошибок молодости. 0,5 печени с 2 хроническими гепатитами. 1 хронический гайморит в силу сломанного носа, 1 перхоть, 1 застарелый хламидиоз, давление и склонность к психическим расстройствам. Всё это выдержано в алкоголе. Похоже на рецепт. Или на диагноз: «Пациент скорее мёртв, чем жив». Но это ни то, и не другое. Это история расцвета.

Я не шучу. Пару лет назад по телевизору выступал некий крепко сбитый психолог и крайне убедительно доказывал, что в сорок лет жизнь только начинается. Главное – взять себя в руки. Затем пожилая женщина принялась утверждать, что наш возраст зависит только от нас. Переключив канал, я убедился, что подобные мне граждане очень востребованы в малом бизнесе. Нажал новую кнопку, и узнал, что без таких, как я, задыхается производство.

На тот момент я был безработным. «Удивительно!» - подумалось мне. Дождался, можно сказать, расцвета, а выхожу полный пустоцвет, некого и порадовать буйством красок и форм. Но ведь должна быть какая-то стезя, на которой могут развернуться присущие мне качества. Я стал упорен, обложился газетами и сел на телефон….

Никогда бы не подумал, что работа на складе сопряжена с такими затеями в сфере безопасности. Два часа я искал офис. Выписал пропуск в отдел кадров. Заполнил очень подробную анкету, после чего ответил на целый ряд странных вопросов. Некоторые из них были откровенно неприличны. Расписался в пяти местах. Поставил штамп на пропуске и был отправлен на собеседование к начальнику склада.

Склад притаился ровно в противоположной части города. От метро пришлось полчаса пилить пешком по какому-то пустырю, затем вдоль страшного бетонного забора, потом наискось лесом. Хорошо ещё, что дело случилось весной. Несколько встреченных по дороге личностей были так опасны на вид, что подойди они ко мне в сумерках, я, возможно, добровольно отдал бы им часы и деньги. Само помещение склада, напротив, оказалось жизнерадостным до тошноты. Оно притаилось в недрах какой-то мрачной заводской руины, и выглядело, как то самое жемчужное зерно: в один этаж, стены розовенькие, двери жёлтенькие, крыша голубенькая. Напоминает дешёвенький тортик, типа «Весна в Крыжополе».

На дверях два домофона, звонок, селектор. А над дверями камера слежения. Потыкал пальцем во все кнопки. Тишина. Но чувствую: непростая тишина. Затаились и рассматривают. Я в камеру пропуск показал. Через минуты три динамик свистнул, скрежетнул недобро, и неприятным механическим голосом поинтересовался целью визита. Я объяснил. Велели ждать. Ждал минут пять. Вдруг дверь открылась резко, и из неё какой-то лось двухметровый нарисовался. Ни тебе «здрасьте», ни «пожалуйста». Пропуск изучил со всех сторон, разве что не понюхал. «Со мной пройдём». Голос недобрый, пиджак сидит как на корове седло, усы ментовские и смотрит букой. Одеколоном разит. Прошли мимо его будки, миновали железную дверь, какую-то сетку, обогнули кучу несуразно наваленных поддонов, опять дверь…Сопровождающий точно из «бывших»: вроде и дорогу мне показывает, но всё время за спиной оказывается. Вокруг стена трёхметровая из натянутой металлической сетки, проход узкий, Дахау какое-то. «Ток, - говорю, - не пропущен?». «Давай иди, -- грубо отвечает, -- надо будет – пропустим». За сеткой стеллажи в три яруса, на них тюки, коробки, кули. Мимо какие-то тени мечутся, свет неоновый, как в морге. Последний поворот миновали. Белый коридор. Много дверей. В одну из них меня и подтолкнул, легонько так, мой галантный провожатый.

Если до сих пор происходящее напоминало сериал о провинциальной мафии, то теперь ощутимо пахнуло Николаем Васильевичем. Современным Гоголем. Гремучая смесь мнительности, лживости и убожества. И всё на дрожжах раздутого самомнения. Три в одном. Лёгкий запашок, вкупе с закатным оттенком кожи, выдавали многолетнюю расположенность к порочным склонностям. Из-за дорогих очков не глядели, а искоса подглядывали виноватые глазёнки. Непонятно с какого перепугу, по лицу то и дело пробегала неуместно-стыдливая улыбка. Казалось, он что-то подтибрил ненароком, и теперь стесняется, проказник этакий. Неуловимо напоминает облысевшего Гребенщикова. Чувствовалось, что моё желание устроиться на работу доставляло ему определённое неудобство. Расспрашивая о побудивших меня на этот шаг причинах, лжегребень строил похоронные гримасы, тоскливо вздыхал и сокрушённо покачивал головой, словно вопрошая: «Ну, зачем тебе этот геморрой?! Беги отсюда, пока не поздно. Помни, что сапёр не ошибается дважды…». Не скрою, что подобный приём меня несколько озадачил. Но уж больно жалко было напрасно потраченного времени. Я был непреклонен. Услышав, что отдел кадров вполне одобряет мою кандидатуру, управляющий горестно съёжился на стуле и некоторое время пребывал в молчаливом отчаянии, после чего мужественно взглянул мне в глаза и сообщил, что я принят, и могу приступить к работе в ближайшем будущем, а именно сегодня в ночь. Высказавшись, он стал суров и недружелюбен. Чувствовалось, что своим упрямством я нанёс ему душевную травму.

Домой я прибыл с неприятным осадком в душе. До меня начало доходить, что мне не очень-то понравилось увиденное, а выход в ночную смену всего через три часа просто нервировал. Жена была довольна. В ответ на мои сомнения, она пожала плечами: « Ну а что ты хотел? Главное будешь при деле. Деньги, конечно, неважные, но…». Когда я обувался, готовясь десантироваться в ночь, подбежала дочка. Услышав, что папа собирается трудиться, вместо того, чтобы ложиться спать, как все нормальные люди, она не смогла скрыть разочарования. Казалось, ей стало обидно, что отец оказался вовсе не таким умным, каким она привыкла его считать.

Ночью забор казался ещё более страшен, а деревья угрожающе шипели вслед, словно предрекая беду. Я почти добежал до тошнотворного здания. В темноте прилежащую территорию освящали несколько прожекторов, привнося ещё один элемент сомнительной тюремной романтики в мир, который я добровольно сделал своим. На сей раз, меня впустили довольно оперативно. Двухметрового монстра сменил низенький плотный живчик, выдавший мне, на смену временному, уже вполне реальный пропуск. Корочки цвета запёкшейся крови. Они настраивали на серьёзный лад, не то, что легкомысленное удостоверения с прошлого места работы, выдержанное в тонах гусиного помёта.

Раздевалку я нашёл без труда. По запаху. Перед этой злобной вонью меркли сыроварни Швейцарии и Мексики. Тяжёлый специфический дух безошибочно провёл меня вверх по крутой лестнице, и ткнул носом в оцинкованную дверь. Здесь обоняние отступило на второй план, уступая очередь слуху. Было впечатление, что внутри запускают турбину. Поколебавшись, я потянул ручку и в открытую дверь вывалился ком спертого воздуха, крика и бесчеловечно яркого света. Около одного из раскрытых шкафчиков стоял весьма упитанный молодой человек в миниатюрных трусишках. От пухлого белого тела веяло нерешительностью. Казалось, что раздеться его заставили силой, и он смущён таким неожиданным поворотом судьбы. С робкой улыбкой он обращался к своему оппоненту:

--Ну а что я был должен ей сказать, Юрик?
--Да ни … ты не должен ей говорить, потому что это нездоровый триппер!!! – заорал ему крепко сбитый, также весьма склонный к полноте, но гораздо более миниатюрный Юрик. Недостаток роста с лихвой искупался неуёмной силой лёгких. Втиснутый в синий комбинезон, он напоминал взбесившегося Карлсона.
--Нет, Юра, она же…
--Это триппер, понимаешь, натуральный триппер!!
--Но…
--Триппер! -- яростно отрезал неумолимый Юра, – Всё, что ты говоришь,--это триппер!
Этим малоутешительным резюме он закончил своё выступление и резко повернулся на каблуках в мою сторону. Боюсь, что его экспрессивное кожно-венерическое соло не лучшим образом отразилась на моём помертвевшем лице. Я семейный человек, а тут на тебе – триппер.
Здоровая такая атмосфера.