: Трое в ожидании чуда

ТРОЕ В ОЖИДАНИИ ЧУДА

«Dieu est un fumeur de havane, c’est lui-meme qui me la dit …» - я напеваю сразу за двоих – за Сержа и за Катрин.
- Андрюшка, ну ты же не можешь все время орать «Vive la vie! Давайте веселиться!»
- Могу. А в чем дело?
- Иногда ведь надо и печалиться.
- Зачем?
- Потому что светлая печаль – тоже элемент счастья.
- Не верю я, Дарка, ни в какую светлую печаль. Или ты радуешься или тебе плохо. Светлая, темная – печаль она и есть печаль.

Мы сидели в маленьком кафе на углу rue des Papillons и Lafayette, глядели на огромных бабочек, застывших на стене. Я смотрел на пестрые крылья, на клошара, примостившегося на тротуаре с большим бумажным пакетом и не видел ничего, кроме ее глаз. В тот день я мог бы нарисовать ее портрет. Хоть я и не художник. Я так долго смотрел в ее лицо, что, закрывая глаза, видел четкий негатив на внутренней стороне век. Я задумчиво гонял высокий бокал с сидром по столу, из руки в руку, глядя, как на гладкой лакированной поверхности меняется влажный след. Дарка, обхватив голову руками, смотрела в пол, между своих колен, и перебирала гладкие волосы на затылке. Молчание повисло на наших шеях мельничным жерновом.

«Когда у тебя самолет?» - спросила она, прекрасно зная, что у нас остался один вечер. Одна ночь. И еще одно короткое утро.

Я не ответил. Поднялся и пошел к стойке. «Gitanes, s’il vous plais. Sans filtre. Deux paquets.» Десять лет я не курил. Так почему же сейчас Житан, эта крепчайшая дрянь? «Потому что их курил Серж, а ты так хочешь быть на него похожим, малыш. “Tu n’es qu’un fumeur de Gitanes” - сам же только что пел», – съязвил в моей голове тот Андрей, который старше и мудрее меня на десятки веков. Рассудительнее на сотни жизней. Скучнее меня на тысячи пыльных пропастей.
«Monsieur, vous etes OK? Отпустите мою руку, пожалуйста. Вы мне делаете больно!»
Я отвлекся от своих мыслей и понял, что изо всех сил сжимаю руку девушки, которая испуганно глядит на меня из-за стойки бара. Углы пачки смялась в ее ладони, мои пальцы побелели. «Простите меня, что-то голова закружилась. Я в порядке. И что за «ОК»? Вы же, кажется, боретесь за чистоту языка.» Я подмигнул девушке, отметив про себя, что она совсем недурна, как большинство тех юных парижанок, которые приехали в столицу недавно и издалека (а это было заметно сразу), приехали в поисках светлого - во всех отношениях - будущего. Зрачки девчонки расширились от удивления и только что пережитой боли. «Я Андре. А вас как зовут?» «Manuela», - механически ответила девушка, не сводя с меня больших, очень темных глаз. «МануэлЯ» - вот так, с ударением на последнем слоге. Я так и думал, она не более француженка, чем я. «Как дома, как там Барселона?» – спросил я по-испански, разрывая целлофан на голубой пачке. «Муй бьен … откуда вы знаете, мсье?»
Я всегда умел выдерживать паузу. Молча закурил, не сводя глаз с простенького, но очень милого личика Мануэлы. Загорелое уже в апреле, покрытое трогательными веснушками. Тонкие губы, не очень искусно подведенные глаза. «La vie est belle, hein? Действительно ли жизнь прекрасна, Мануэла или мне это только кажется, мой маленький дружок?» Не дожидаясь ответа, я сунул девчонке в руку визитку моей гостиницы, “Les Trois Colombes”, которую, кстати, было видно прямо отсюда. В маленьком парке возле входа копошились хорошо одетые детишки. В треске мотоциклеток толстая негритянка орала в сотовый телефон. Голуби жирно ходили взад-вперед. Обыденные. Мерзкие. Киевские. «Сорок шестой номер. Четвертый этаж».

Я вернулся за столик.

«Зачем ты ей дал визитку?» – с наигранным равнодушием спросила Дарка.
Не отвечая, я затянулся и сделал большой глоток, прикончив весь остававшийся в бокале сидр. Странно, но после стольких лет без сигарет курить теперь было легко, привычно и невероятно приятно. Дарка дернула меня за рукав: «What’s up, you daydreaming or what?!» Дарка. Красивая, высокая сербка, гордость многодетной семьи. Сама пробилась, окончила МГУ. Теперь поступила в Сорбонну. Устроилась в Air Egypt. Босс страшно доволен ей. Неделю назад подписал promotion. Только ли профессиональные качества Дарки успел оценить жирный Фархад Наайем? Может быть, и не только – думал я, глядя в лицо, знакомое мне, как свое собственное. Нет, гораздо больше, чем свое собственное. Яркие, почти васильковые глаза, немного узко посаженные, чуть косо прорезанные. Полные, свежие губы. Безукоризненная кожа. Я всегда первым делом обращаю внимание на кожу. «Не кричи. И не говори со мной по-английски. Ты знаешь, я не люблю этого.»
«Андрей, не уходи от ответа. Ты хочешь отомстить мне? Хочешь, чтобы я сейчас ушла? Андрюша, я понимаю, может быть, тебе легче было бы сейчас, если бы я ушла, мне тоже всегда тяжело прощаться. Но ведь еще шестнадцать часов у нас. Это целая вечность, а?» - быстро проговорила Дарка.
Я повернулся на звук придвигаемого стула. К нашему столу присела Мануэла.
«Ничего, что я пришла?» – спросила она.
Дарка отвернулась.
«Вы думаете, мсье, что если девушка приехала из более бедной страны, если она работает в какой-то дыре, значит ее можно вот так просто взять и позвать в гостиницу? Так вы думаете?» - в голосе Мануэлы звучал металл, но глаза были неубедительны.
В неловкой тишине Дарка рассмеялась, сухо и неестественно. «Я знала, что это кончится фарсом», - сказала она по-русски.
- Quoi?
- Да не квакай ты. Тоже принцесса на горошине.
Мне вдруг стало смешно. Несмотря на все старания сдерживаться, я прыснул в кулак.
Обе девушки обратили на меня недоумевающие взгляды.
Меня рассмешила нелепость ситуации. Нелепость и банальность.
Одна красивая и гордая дурочка, которую я, вроде бы, любил последние четыре года, безумно хочет, чтобы я сказал ей: «Едем со мной! Мы проживем. Мы даже будем хорошо жить. Я не брошу карьеру. Я прекращу шляться по девкам. Я буду покупать тебе трогательные мартовские букетики и серьезное черное белье. Ты родишь мне ребенка и останешься такой же красивой. Наш мальчик будет играть на скрипке и плакать от жалости к раздавленной на дороге кошке. Мы проживем долгую жизнь и ни разу не обидим друг друга.» Другая, не менее миленькая дуреха, которую я вижу в первый раз, ждет - не верит, но ждет - ведь по телевизору такое часто показывают, что я сейчас уйду с ней бродить под темными мостами вдоль Сены. Что богатый и красивый иностранный мужчина в рубашке Ralph Lauren и с очень, очень дорогими часами бросит высокомерную, злую сеньору, что малышка Мануэла сыграет главную роль в мыльной опере, написанной специально для нее.
Дарка знает, что я не скажу всех этих слов. Она также знает, что не поедет со мной, даже если я их скажу. Я знаю, что не останусь.
Мануэла понимает, что чудеса бывают только в кино. Что сейчас я попрошу прощения, скажу что-нибудь шутливо-извиняющеся, и она уйдет.

Все трое сидят в скомканных отголосках смеха, в новой, уже не важной тишине. И все смотрят друг на друга с надеждой и ожиданием чуда.

Но чуда не будет, дамы и господа. Чуда не будет.