Crystal_abyss : Красный

В старом чулане под завалом истлевших обносков лежала обтянутая веревкой банка, жестяное нутро которой хранило самую главную тайну жизни Игнатьевны. Когда-то давно, в молодости, подмятая кавалером со смывшимся от времени лицом, она лежала и смотрела от скуки в небо. Юноша (или это был уже взрослый мужчина - сейчас уже не вспомнить) несуразно двигался, выскальзывал и снова тыкался в ее темное лоно, потом напрягался как струна и затихал. Он был жаден и стремился до рассвета влить в нее все соки, спешил утолить свою неумную похоть, а ей было скучно и как-то бледно. Та ночь ей запомнилась лишь небывалым сиянием звезд, ослепившим прямиком душу.
Когда протовополножнополая особь истощила себя до неспособности слезть с молочной мягкости ее тела, Игнатьевна откатила затихшего мужчину, выбралась и на четвереньках поползла к полю. Из ее промежности, булькая, вытекал сок ночи, но она не обращала внимание на эти неудобства. Ее влекло сияние, которое в самый разгар ночных кувырканий, слетело с неба и стремительной подковой втянулось в земную твердь. Раздвигая колосья пшеницы и пачкая колени в комках иссохшейся земли, она ползла устремленно, выгнув шею и запрокинув голову вверх. Капли спермы стекали и вязко плюхались в пыль, оплодотворяя бесмыссленостью земные страдания и вгрызаясь в рыхлые клетки распавшейся на куски почвы. К середине дня она доползла. В небольшом углублении, чуть присыпанное песком, лежало желе, ртутного блеска и звездного происхождения. К тому времени ее потревоженное лоно обсохло и слиплось, куда-то ушел запах выжатых ночью тел, в голове не было ничего, кроме ослепительного сияния. Она наползла на желе, раскатала его телом и затихла, впитывая капельки ртути широко открытыми порами белой кожи. Когда солнце село и вечерняя прохлада витала над полем, Игнатьевна пришла в себя. Она ощупала бока, поправила сарафан, заплела в косу волосы. О том, что происходило с ней все это время она не помнила. Не смогла объяснить себе даже как оказалась посреди поля в такой час. Решила, что уработалась чрезмерно возможностей и от избытка усилий помутилась рассудком.
Неспешно побрела домой, где увидела разграбленные хаты и раскиданные всюду вещи. Людей нигде не было, только одни изуродованные трупы. Мужчина, не сползавший с нее всю ночь, был теперь заколот вилами в живот, лежал изогнутый и с выпученными глазами. Другие люди были изрублены топорами, посечены косами и забиты поленьями. Сложены в кучки и разбросаны поодиночке, чьи-то лица вполне можно было узнать, а у кого-то и вовсе не было на плечах голов. Там же были и дети, вперемешку со стариками. Вокруг падали уже кружились мухи, бегали ничего не понимающие собаки, присматривались с крыш понасевшие птицы.
Игнатьевна не могла сообразить причину такого внезапного упадка, единственное, что пришло ей в голову, это мысль о том, что красные налетели на селище и поубивали всех без разбору. Разорили все дома, угнали весь скот, вынесли всю утварь. Как-то нелепо и дико - место, в котором она провела всю свою жизнь, было в одно мгновение растоптано со всем своим укладом и людским населением. Пару домов даже сожгли.
Игнатьевна устала от увиденного и пошла в поле. Там провела неспокойную ночь, со стороны селища были слышны крики, хрипы и стоны, ветер разносил посеянную смертью и мухами заразу, запах множества трупов вплетался в колосья пщеницы, оседал на семенах, проникал в стебли и корни. Под утро поле гудело безумием, колыхалось волнами и мерцало молниями. Что-то дикое и страшное происходило вокруг. Повсюду носилась невидимая, но отчетливо ощутимая смерть, казалось, она тянула отовсюду свои жгуты-руки, стегала все живое плетями электрических разрядов, перемешивала землю с небом в огромном котле, и все это звучало невыносимым запахом гнили и рвущим слух монотонным гулом. Игнатьевна бросилась бежать. Обогнула поле, оставив позади утонувшее в смерти селище, и кинулась к станции.
Пятнадцать верст она бежала по пыльной дороге, не чувствуя ни сил, ни мыслей, пока пыльная дорога не вывела ее к небольшой железнодорожной станции. Поезда здесь давно уже не ходили, с тех пор как кто-то подорвал в нескольких местах пути и мост через реку.
Женщина задыхалась от охватившего ее сознание страха, от неспособности объяснить происходяшее, от изнурительного бега и выжженного пустотой нутра. Лишь одно помогало ей не рухнуть замертво: серебряная лужица, проникшая в кровь, разогнавшаяся по жилам. Каким-то чутьем она ощущала в себе это блестящее чудо, но не могла ни понимать, ни догадываться, о том, что приняла она собой, что открыто всем телом восприняла.
Путь до ближайшего населенного людьми места занял день и две ночи. На исходе второй ночи она вышла к какой-то деревне. Совсем лишившись остатка сил, Игнатьевна упала под первый встретившийся стог желтоватого сена, и моментально провалилась в полубредовое забытье. Ей виделись страшные картины расправы над ее односелянами: всюду полыхали огни, среди которых метались затравленные фигуры бедных крестьян, которых настигали огромные существа на черных конях. У существ этих были дыры в грудных клетках и чугунные отростки торчали из затылков. Они хохотали огнем, и показывали обезумевшим людям свои груди. Кричали, что в них нет сердец, а есть лишь куски застывшей меди, которая отличает их от всех прочих. Еще у каждого была вышита красная звезда на возвышающихся церковными куполами шапках. Красные. Они резали и рубили всех, кто попадался им под руки, настигали бежавших и кололи штыками, набрасывались на домашний скот и зубами разрывали жилы, выпуская кишки на зеленую траву. Отрубленные головы они подбрасывали вверх и хохотали так, что закладывало уши. Их нечеловеческий смех перекрывал ужасную какафонию беспощадной резни и, казалось, весь мир состоял только из бесконечного хохота, и больше не было ничего, кроме оглушающего потока их огненного гогота.
Посреди всего этого безобразия особенно возвышался один красный нелюдь. Он был настолько велик, что только два коня могли носить его тело, в груди у него было столько металла, сколько выдает за смену гигантский сталелитейный завод. Головы у него не было, была просто шапка, нанизанная на металлический прут. Когда другие красные нелюди отсекли головы быку и свинье, они приволокли куски мяса и бросили их под ноги главному. Тот заклокотал расплавленным в груди металлом и велел поднести свиную голову. Двое могучих сталегрудцев подняли высоко отрубленную голову и насадили ее на металлический прут, поворочив из стороны в сторону. Отошли подальше, замерев в ожидании. Едва уловимым движением красный велел примерить другую, бычью голову. Через миг громадная бычья голова уже смотрела с высоты на продолжающийся вокруг произвол. Внезапно пасть приоткрылась и из нее вывалился язык, с которого тягучая веревочка красной слизи потянулась вниз. Красный вздрогнул, сжал могучие кулаки и сшиб с плечей бычью голову. Велел вернуть свиную и отныне стал свиноголовым. Теперь он ревел вытянутой пастью и призывал своих армейцев усилить расправу.
Началось сущее бешенство. Разъяренные красные стали рвать на куски детей и насиловать женщин. Еще живых крестьян они затаптывали в земли и заливали огнем и металлом, льющимся из их грудных клеток. Мир превратился в пылающуй ад, в котором не было места живым, а было только пространство, заполненное смертью, кровью и красными существами..
Как завершилась расправа Игнатьевна не узнала, она потеряла сознание, находясь во сне. Все ее тело горело огнем и пульсировало болью, во рту была сухая пыль, а все горло было черным от гари. Ее преследовал свиноголовый на двух конях, он настигал ее, чтобы утопить в кипящем металле..
Очнулась Игнатьева спустя два дня. Вся высохшая и объятая дрожью, она открыла глаза и нашла себя лежащей в сенях какой-то угрюмой избы. Было тихо и очень опустошенно. Собравшись силами, ей удалось присесть, на большее ее не хватило, голова пошла кругом, кровь застучала в висках, нутро скрутило судорогой. Вскоре появились хозяева дома. То были два похожих друг на друга человечка, все различие которых состояло в том, что один был очень юн, а второй совсем седой от старости. Они рассказали Игнатьевне, что обнаружили ее, возвращаясь с работы на ночлежку домой. Втащили в дом, обмыли и стали отпаивать травами. В бреду она все кричала и называла какого-то красного, заклинала его отпустить ее.
Дом был убогим и очень старым, бедность царила во всем. Да и сами ее приютители были в разодранных рубахах и полинялых штанах. Никакой еды кроме прелой картошки и черствого хлеба в доме не было. Скотину хозяева не держали.
Едва поднабравшись сил, Игнатьевна сообщила о беде, приключившейся с ее селением, на что хозяева лишь качали головами и говорили, что красный теперь повсюду лютует.
Дальше воспоминания Игнатьевны были очень прерывистыми, лишенными цельности и очень смутными. Она припоминала, что после долгих скитаний попала в большой город, по дороге в который она всюду встречала красную смерть. Ей вспомнился парнишка, раздавленный паровозом, и огромный котел, в который красные бросали куски разрубленных тел, разгоняя состав и продвигаясь вглубь страны, окрашивая все оставшееся за собой в кровавое зарево.
В городе была эпидемия, горы трупов и море крови. Бежать было совсем некуда, всюду ее настигали красные, которые секли и рубили все живое, затопляли земли реками раскаленного металла. Потом вдруг все внезапно стихло, просто прекрастилось само собой. Красный оказался известным деятелем, положившим начало новому времени, но умершему в горниле собственных дел. Кровь больше не лилась, вернее, не лилась так открыто, зверства и дикость вдруг прекратились, и красные стали обычными людьми. Жизнь стала восстанавливаться и налаживаться, красные сняли шапки с вышитыми звездами и прятали под шинелями дыры в своих сердцах. Всюду выстроились гигантские заводы, отовсюду слышался механический шум, люди впали в поклонение механизмам.
Игнатьевна продвигалась по жизненной линии, почти не вспоминая ужаса прошлых лет. Она даже вышла замуж за красного и прожила с ним восемь лет. Потом он погиб и она заменила его на другого красного, от которого родила багряную кровавую пятиконечную звезду. Эту звезду они скормили по кусочкам прудовым рыбам, черными спинами рассекавшими гладь и выхватывавшими сочную плоть, мажущую руки как переспелая малина. Второй красный тоже умер. А Игнатьевна доживала свой век совсем одна. Лишь ближе к глубокой старости она стала примечать по ночам странное свечение, исходившее от ее тела. Будто неоновая лампа пробивается из-под дряхлой кожи, мерцая всю ночь и смеркая лишь к утру. Иногда у нее появлялись месячные, которых не бывает у женщин такого зрелого возраста. И вместо красных сгустков из ее лона сочилось жидкое серебро. Бывало, она выплевывала низом живота застывшие сгустки, по форме напоминавшие странные фигурки. Она их складывала в банку и каждому кусочку назначала отдельное имя. Она и не пыталась понять, откуда в ее теле появляется блестящий металл.
А между тем, ей все чаще и чаще перед смертью стал сниться свиноголовый красный, который звал ее к себе, угрожал ей и дико хохотал. Он кричал ей, что она повенчана с ним навеки, что ей никогда не скрыться от его мутных сниньих глаз. И тогда во сне (а может и наяву) она одевала на сморщенное старое тело белоснежное платье, и красный спускался с двух коней, оправлял мерцающую угольками шинель и влезал свиной головой под фату. Они прижимались друг к другу, металл их сердец вскипал и вырывался наружу, расползаясь шипящими реками.
Красный хохотал и скалился на Игнатьевну, а она покорно вручала ему кукольную мягкость своего существа. Так длилось полную ночь, после которой Игнатьевна просыпалась и тихим шепотом звала своего красного. Всю жизнь она бежала от него, а он настигал ее огнем безумного хохота, но никак не мог угнаться. Как невозможно угнаться за упавшей с ночного неба звездой своего счастья.