Crystal_abyss : Машинист экскаватора

Отцу отрезали по локоть руку. Зачем-то еще и ухо надрезали, как лист капусты. Врачи сами понять не могут, по какому недоразумению хирург так разошелся. Теперь придется оформлять инвалидный лист.
Целый склад всяких конечностей образовался в операционном помещении. Тут тебе и ноги и по отдельности пальцы, разных форм и оттенков, здесь же и руки, вперемешку с носами, надетыми на толстые пальцы. Они будто сами нанизались на крючки застывших фаланг, придавились сверху ногами и укрылись ушными раковинами. Все это не шевелилось и даже не верилось, что когда-то могло принадлежать живым людям.
После отсечения конечности стали смотреться заметно гармоничней в своем одиночестве, нежели в живом взаимодействии с другими частями тела. Руку отец, все же, в газетку запрятал. Вымазал ее в густом медовом сиропе и спрятал за шкаф. Там она пылится и под утро всегда чешется о фанерные щепки.
Отец свой труд приравнивал к труду полезному, где-то даже почетному. Ему был доверен какой- то бульдозер, и с рычагами он управлялся также мелодично, как звонарь с языками колоколов. Бульдозер визжал, хрипел и попыхивал, выгибал навесные ковши и терзал землю гусеницами, смрадно коптил и хлебал шестернями смазку.
Отец до того приловчился управлять механизмом, что даже дома ощупывал мать невидимыми рычагами, плевался соляркой и скалил зубы. Вместе с потерей руки утратилась и связь с машиной, однорукому она никак не давалась, перегревалась от злобы, хандрила и буксовала на месте. Пришлось уступить ее другому работнику, который и не ведал, насколько можно слиться с железом, если пошире открыть свою душу дизельным выхлопам.
Ухом своим, исполосанным, отец часто слушал заоконную стройку. Прилипнет к стеклу, оголит зубы и наслаждается. Иногда матерится, харкая на пол и взмахивая целой рукой. Мать вокруг него пляшет, готовит обеды, отмывает многолетние слои смазки и топлива. Говорит, что даже из затянувшейся кожи сочится не то масло, не то еще какая-то химия. Сидим мы в темной кухне, лица повернуты к телевизору. Едим остывшее мясо.
Отец накалывает вилкой большие куски, глотает их вместе с жиром, пальцами заталкивает выпадающий язык, жует его вместе в мясом, заглатывает с кровью внутрь. Вроде смотрит в экран, не понимая картинки, а я чувствую, как отрезанной рукой своей он шарит по моему телу. Нагло так и бесцеремонно, будто мать вздумал зажать. Улыбается и глазами как-то мутно вращает. Стал спускаться ниже, пальцы крепкие, как клещи. Тычет ими мне в промежность, булькает горлом и снова отправляет в пасть вилку. Внезапно стучит единственным кулаком по столу и орет, что его обманули, и вместо сына подсунули суку-дочь.
Я в этот момент должна мгновенно вспрыгнуть на табуретку (чтобы казаться высокой), распрямить плечи и незаметно сунуть руку в карман, сдвинув пальцы в область паха. Мать привычно вскрикивает, охает и бросается гладить седые виски отца. Она говорит, что почудилось ему, что никакого обмана нет и перед ним возвышается его окрепший сын, самого что ни на есть мужского происхождения. Отец не сдается, он все еще рычит и чует подвох, хватает меня рукой за одежду, щупает мои пальцы, изображающие гениталии его несуществующего сына.
Наконец успокаивается, затихает и снова берет вилку. Мать продолжает гладить его, приговаривая: "Видишь, какого молодца-сына мы выкормили! Весь в тебя, такой же упругий".
Затем я сползаю с табуретки, вынимаю руку из кармана, и снова сажусь есть. Завершаем мы трапезу восторженными воспоминаниями отца о его самом первой бульдозере.
Ночью мне снится бульдозер отца, сгребающий ковшом горы отрубленных рук, которым управляет отец. Он носится по окровавленной куче, принюхивается к ней, раскидывает чужие конечности, и ищет свою. Все это продолжается бесконечно долгое время, в протяжении которого я понимаю, что я - бульдозер. И очень смутно чувствую через сон, как наяву настойчивая рука откидывает теплое одеяло, проникает под гладкий шелк сорочки, рыщет там, куда не положено прикасаться отцовской руке, а затем гадливо хрипит: "Обманули! Суку подсунули! Дочь!"