Шизоff : Ловушка для огурцов

Соседи её уважали. Точнее, относились с опаской.

Может показаться странным, но в добродушном полном лице просвечивало что-то бульдожье. Нет, не свирепость, что вы! Скорее даже некий шарм, сродни очаровательной французской картавости. Должно быть, в молодости это неуловимое сходство с мопсом было даже пикантным. С возрастом шаловливое выражение уступило место некой тяжести во взгляде, в симпатичных брыльцах появилась суровость, а в поджатых губах притаилась скрытая угроза. Увы, но в купе с характерной для бульдогов непредсказуемостью, это заставляло быть предельно внимательным. Она носила панаму на голове и тайну в сердце.

А раньше она носила воду и навоз. И носила не просто так, а с непреклонностью и упорством.

В то время, как угрюмые селяне пассивно мучались головной болью, она, без пяти минут интеллигентный, городской человек, сосредоточенно пёрла тачку с говном.

Большинство городских дачников предавалось нездоровому отдыху. В покойной тишине своих веранд и беседок они шлифовали пивом утреннюю целебную дозу, рассеянно поджидая автолавку, пунктуально поставляющую в их затерянный мир эликсир забвения и призрачного счастья.

И те, и другие были откровенно противны Валентине Павловне. Это были люди без стержня. Они не смогли отстоять страну, оторвались от земли, потеряли веру в светлое будущее. Пустоцветы, однодневки, вредители. Днём она сдерживала себя, тщательно маскируя истинные чувства широкой приветливой улыбкой и участливыми нотками в голосе. Но порою, разметавшись во сне, в темноте удушливой летней ночи её посещало пленительное видение: автолавка, толпа страждущих, томительное ожидание привычного чуда…

«Ларчик открывается…» Она катит свою навозную тачку. Её презирают. Она ощущает эти флюиды неприятия.

Колхоз, --малодушное, нищее быдло, -- презирает её дерьмовую возню и ненавидит за нежелание переложить говновозный труд на их покатые с непролазного горя плечи. Она скупа, сука, и не даёт им возможности остаканиться. Всё сама, сама, жадная жирная тварь!

Городские тоже конфузятся. Их задевает нарушение субординации между городом и селом. И неприятно шокирует розовый лифчик образца 60-х, из которого нагло прёт былое великолепие. Сами бы они, мол, постеснялись расхаживать в таком виде.

Дрянь cтоличная, недоноски, плесень! Валентина недобро щурится, на манер Клинта Иствуда, медленно разворачивает тачку…. Это уже не тачка, а тачанка, верная боевая подруга униженных и оскорблённых. Сквозь прорезь щитка она с холодным удовлетворением видит баранье, тупое недоумение смердов и расширяющиеся от ужаса зрачки прослойки. Нате!!! Она упоённо давит на гашетку, а они валятся, валятся, валятся…

Грузное тело содрогалось в ночи в пароксизме страсти. Панцирная сетка прорезала тишину пулемётным скрежетом. Кайф! Не климакс победил Павловну, а она обманула естество. Валентина просыпалась в поту, и ещё долго таяла в счастливой усталости, прижав натруженные руки к низу живота. Какие мужики, при чём тут годы? Вот, оно, настоящее удовлетворение труженицы, вот оно заветное женское счастье.

А поутру она вновь была приветлива и мила. « Всё трудитесь, Валентина Павловна? Жара-то какая, а вы с вёдрами! Обождали бы до вечера, не надрывались бы так». Расстрелянные накануне сочувственно улыбались. « Ох, не говорите, Маргарита Васильевна, уж извелась от жары вся, а что делать? Не польёшь огурчики, вся ботва повянет, а уж сколько в них навозу и поту вложивши! Зря что ль старалась то?».

Нет, не зря. Рессоры «Москвича» обиженно повизгивали на ухабах, а фаркоп чуть ли не скрёб по земле. Забитая под завязку машина увозила дары природы, но лишь малую часть. В землю закапывались эмалированные кастрюли, в подполе теснились банки, на чердаке попрятались вёдра, а в заколоченном на зиму убогом сортире, притаился в засаде оцинкованный бак.

Не всё переживало долгую зиму. Огурцы размокали, капуста превращалась в уксусную кислоту, маринованные кабачки приобретали вид расчленённых и заспиртованных трупов, а откопанная из опилок морковь напоминала какое-то свинячье мессиво. Наворачивались слёзы, ей-богу!

И не только слёзы. Порою наворачивались опасные, аморальные мысли: «Может, стоило что то отдать соседям, дармоедам? Или в этом году не трогать часть грядок, а посадить какую-нибудь бесполезную мелочь? Цветы, например?». Но она брала себя в руки и наваждение проходило. В двери настойчиво пролезало лето. Бесстыдно развороченные в весеннем безумии грядки ждали оплодотворения и дерьма.

В нашей стране почётен любой труд, особенно если он хорошо оплачивается. Труд Валентины Павловны тоже был замечен. И что интересно – с другого конца галактики. За свой посильный вклад неуёмная пенсионерка была удостоена специальной премии межгалактического культурного фонда, но пребывала в счастливом неведении в пределах своего, ограниченного крепостным тыном, плодоовощного мирка. Однако награда должна была найти своего героя. И нашла.

Это была необычная ночь. За день Павловна порядком умаялась, даже до такой степени, что не стала смотреть лихо закрученную историю любви Марии-Изабеллы и Хуана. Просто упала ничком, и провалилась в тяжёлое, без красочных подробностей, забытьё.

Проснулась она внезапно и сразу. Сон сняло как рукой. Находясь в непонятно приподнятом состоянии духа, женщина села на постели и прислушалась. Спроси её, слышала ли она что-нибудь, так она, пожалуй, и затруднилась бы ответить. Она не слышала, а скорее ощущала какую-то вибрацию, достигшую её сознания. Источник этого прикосновения к напрягшемся нервам находился где-то вовне. И как-то мягко, но настойчиво манил, звал к себе навстречу. Валентина сунула ноги в боты и направилась к двери. Страха не было.

Между двух огуречных грядок лежало нечто. Первой реакцией Валентины была недоумённая мысль о том, что неизвестный доброхот под сенью ночи подкинул ей в огород скороварку. Таинственный предмет металлически поблёскивал, откуда-то снизу со слабым свистом выходил тонкой струйкою пар. Или газ? Валентина отдёрнула потянувшуюся было руку, и опасливо замерла, ожидая развития событий. Каких? Она не знала, но чувствовала, что свистом дело не кончится. И точно: с усталым вздохом космическая кастрюля выплюнула последний сгусток пара, по блестящему боку с характерным пощёлкиванием пробежало несколько электрических разрядов и запахло озоном. Затем раздался щелчок, и к ногам любопытной огородницы подкатилась сорванная неведомой силою крышка. Внутренность непонятного предмета светилась матовым зеленоватым светом. По стенке пробегала строка из жизнерадостно ярких лампочек. На дне находилось нечто вроде кюветки, в которой покоились аккуратно выложенные в ряд предметы интенсивного лилового цвета с небольшими оранжевыми крапинками. Несмотря на фантастическую масть, они что-то неуловимо напоминали опупевшей от любопытства Павловне.

«Мама, моя мама! — промелькнула у неё в голове невероятная догадка. – Да это же…». «Совершенно верно. Огурцы» Вежливый, не без приятности ответ прозвучал прямо в голове, минуя рядовые органы восприятия. « Не волнуйтесь и не опасайтесь нас. Мы не причиним вам зла. Наша миссия носит мирный характер. С глубоким удовлетворением наши наблюдатели и эксперты в течении последних четырёх лет следили за вашей плодотворной и гуманной деятельностью. Ваш вклад в нашу культуру не может быть оценён, но мы постараемся внести свою посильную лепту в ту сокровищницу несгибаемого творческого духа, который вы явили Межгалактическому сообществу».

В продолжении этой краткой речи носитель несгибаемого духа пережил широкую гамму чувств: от скромной гордости до недоумения. Валентина с опаской подумала о том, не закралась ли ошибка в оценку её несомненных заслуг. Нет, при слове «культура» руки доброй женщины не тянулись к оружию. Так уж вышло, что они с культурой не имели ничего общего и даже не пересекались. Тем более странным казались заслуги перед культурой тридевятого огуречного царства. « Какая такая культура?» Внимательные агрогуманоиды моментально уловили немой вопрос. « Боюсь, что недостаточная лингвистическая подготовленность внесла деструктивный элемент в вашу устоявшуюся концепцию проявлений культуры как таковой, и стремясь устранить нарушенный процесс обоюдного взаимопонимания, мы приносим свои извинения и конкретизируем понятие смысла слова «культура» до значения, принятого в вашем мире применительно к агрокультуре, составной частью которой являются представители нашей расы.»

К концу речи, лицо Валентины Павловны, в нормальном состоянии напоминавшее большой висячий замок, напоминало тот же предмет, но с неестественно увеличенной скважиной. Отчаявшись проникнуть в ускользающий от неё смысл речей космического гостя, она просто слушала, вполне разумно предполагая, что когда дело дойдёт до раздачи слонов, всё само собой утрясётся.

« Наши собратья, заботу о которых вы взвалили на свои хрупкие девичьи плечи… -- она кокетливо поёжилась, ощущая приятность, вызванную недостаточной лингвистической подготовленностью,-- принадлежат, к сожалению, не к ярким представителям нашей расы, а почти вымершим, одичавшим видом, сохранившемся лишь на окраине галактике. Нам тем более отрадно созерцать трогательное участие в культивации этих неполноценных существ….»

Баба, она и есть баба. Хоть эти велеречивые овощи и говорили приятные пустячки, но она начала скучать. « А награда-то где? Хоть бы путное что-нибудь, а то дадут грамоту…» « С почтением склоняя голову перед вашей самоотверженной заботой о ближних, мы не решаемся перевести данный вам свыше творческий дар в денежный эквивалент, ибо дар творчества уникален и бесценен, но…»

«Короче, Склифасовский! – рявкнуло у неё внутри. Толстокожий Цицерон начал будить в ней стихийное, хаотическое женское начало. – денег у них нет, так хоть что-нибудь у них выцепить, гадов. Разговорился, как в думе…»

Смущённый оратор запнулся на середине слова. «…э-ээ, да! Короче говоря, вместо денег вы получаете в награду наше содействие, направленное на освобождение Вас от неприятных и тягостных усилий, являющихся нежелательным тормозящим фактором на пути прогресса. Примите этот скромный дар, умоляю.»

«Запутал, паразит. – пронеслась в голове тоскливая мысль. – что теперь будет-то, а?!»

« Да всё теперь очень хорошо у тебя будет. Огород твой ломиться от овощей будет. — в голосе огурца проявилось плохо скрываемое раздражение. Непролазная тупость гуманнейшей творческой натуры взбесила даже растение. — Воздействие на изменение Дезоксирибонуклеиновых кислот и гиперструктуризация питательной среды путём попеременного чередования ZX и GPY облучения…. Тьфу ты, пропасть! Короче – иди в дом, добрая женщина, а мы тут из клизмочки попрыскаем, лампочкой посветим, и больше никакой органики никогда не потребуется. Даже поливать не надо. Весной посеешь, осенью уберёшь. Ни сорняков, ни паразитов. Два урожая в сезон, как в Америке. Иди, иди в дом, через полчаса управимся, покемарим пару часов и назад, на родную Ычъй-417.»

Оглушённая этим случайным, немеренным счастьем, Валентина покорно проследовала в дом. На лице её то вспыхивала, то угасала какая-то юродивая улыбка.

« Господи, что ж это я расселась-то! Надо их хоть чайком-то напоить на дорогу…»

Пока ставила воду, то да сё по хозяйству -- полчаса прошли. Она вышла в огород. Пахло чем-то незнакомым, но приятным, вроде шампуня от перхоти. Слабо так, нежно. Ничего не изменилось, но вроде как всё везде подтянулось на грядках. Она потрогала ленивую сонную тыкву. Овощ был чуть влажен, будто спрыснут, а поднеся пальцы к лицу она уловила отчётливый аромат. Довольная тыква благоухала. С проступившим на глазах признаком женской чувствительности она добрела до корабля пришельцев, неумело составляя в уме благодарственную ответную речь. От лица всех землян хотела поклониться она в пояс космическим агрономам. Крышка была поднята. Лампочки не мигали, а свечение было слабым-слабым. «Чайку-то...» -- несмело и тихо обратилась она к трём пупырчатым астронавтам. Те не отреагировали. Только слабый, сонный стон, невнятное бормотание скользнуло в мозгу. Обдуваемые ласковым ветерком, усталые малиновые богатыри мирно спали, готовясь в обратный путь. «Умаялись… -- прошептала она, -- Ишь, какие красавцы, не наша зелень…Породистые. Вкусные, наверно.» И в ласковых женских глазах промелькнуло какое-то неуловимое, новое чувство….

Она всё также возит тачку. Но не полную, и не так часто. По воду тоже ходит как все, не усердствует. Два раза за лето, в середине и конце, из города приезжает племянник на «Газели», и отвозит на рынок удивительные по величине и качеству овощи. Их отрывают с руками. Это неплохой доход для дамы пенсионного возраста. Впрочем, она всё больше склоняется к тому, чтобы утеплить дом и осесть в деревне, а квартиру сдавать.

На это есть причина. Зашедший как-то прошлым летом, что-то подмазать в лежанке, печник Максим, шалопут и пьяница, не старый ещё мужчина, был в пьяном состоянии угощён удивительным огурцом. Извлечённый из странного вида кастрюли, маринованый огурец был чуден на вкус, и вид. Пьяный в зюзю печник заявил, что после поллитры съеденной, клал он с прибором на размер и цвет. Угощаясь, хвалил и признаков недовольства не высказал. Зато протрезвев, почему-то не почувствовал привычного недомогания, а наоборот ощутил большую мужскую силу и прилив любви к, не воспринимаемой им доселе в этом качестве, дачнице Артюхиной Валентине Павловне. Поломавшись больше для вида, подстёгиваемая женским любопытством Артюхина через три дня пустила обезумевшего от вожделения Максима в дом, и заперла дверь изнутри. Что там у них произошло, никто не знает, но теперь печник частенько навещает нестарую ещё гражданку, правда пробираясь огородами и ближе к ночи. Бабы, конечно, заметили и поначалу толковали разное, но потом успокоились, потому как неуёмный печник вхож и в их дома по разным надобнастям.

Соседи заметили, что она как-то подобрела, помолодела и похорошела, а она объяснила это тем, что просто стала лучше спать, и вообще чувствует себя женщиной.