Ик_на_ЖД_Ёдяд : Отец Ракеты

Николай Иванович зябко поежился, посмотрев на небо.
Вечерело, и небо затягивали нечаянные облака. Погода была не самым важным из того, что беспокоило его, и заставляло изменять привычный, целую вечность настраиваемый, ход мыслей, подобный часовому механизму, заведенному раз и навсегда, и только лишь изредка подвергающемуся едва заметным вмешательствам часовщика, сверяющего ход шестерней и колесиков с ходом, верно, самой истории.
Сегодня ночью – или завтра утром, как угодно – стрелка его воображаемых часов переместится еще на одно деление, позолоченный ажурный силуэт ее на миг скроет рубиновую риску, и минует очередная эпоха, соединенная с другой, предстоящей, всего лишь мгновением, шириной риски, исчезающее малой величиной, которая, однако, крайне важна, потому что с нею прочно, прочнее звеньев якорной цепи, связан и он сам, стоящий сейчас в сумерках, в неловком наряде, со старомодным пальто, переброшенным через руку.
Сегодня взлетит ракета. Еще одна, следующая, счет которым он давно потерял, каждый пуск которых одновременно помнил в каждой его мельчайшей детали. Мощная сигарообразная машина, венец творения человеческих рук, вздымающаяся величественно и грозно навстречу молчаливым покорным небесам, опутанная до поры кабелями и трубопроводами, стреноженная мачтами, что удерживают надежно, не давая будто бы проявить собственную волю, и обратить тяготение в бегство, покоится на космодроме, посреди пронзительно-одинокой степи. Обратный отсчет пошел.
Вскоре, по неслышной команде, влекомой волнами высокочастотного радиоэфира, торжественное облачение разом падет, и, освещенная вспышкой огня в тысячу солнц, ракета медленно и тяжело оторвется от стартового стола, низвергая потоки раскаленного газа в бетонную чашу-пропасть, поднимется, постепенно и мерно разгоняясь, в осветившееся ею же небо, исчезнет яркой кометой, надолго ослепив вольных и невольных свидетелей своего грандиозного восхождения на незримый надмирный престол, с которого наша планета – всего лишь синий, укутанный облаками шар на расстоянии вытянутой руки.
«Воздушный змей. Ракета с пуповиной огненного шлейфа – это воздушный змей, по сути, не изменившийся со времен его изобретения. Разница лишь в способе опоры на воздух, но это настолько несущественно, по сравнению с созерцанием, за сотни лет неизменно трепетным, тысячеглазым, сосредоточенным, как в самый первый раз. Мы запустили ракету в небо, с попутным солнечным ветром, и смотрим на нее во все глаза. Внимательно провожаем ее взглядом, как провожали в тот день меня взглядами четверо. Крестьянин, Рабочий, Дворянка, Мещанин. Как, может статься, провожали взглядами отчаянно храбрившегося Лилиенталя или усмехавшегося над всем миром Леонардо».
Внутри заныло, смутно затеребило, колеблющееся сожаление, и грусть.
Николай Иванович склонил голову, и закрыл глаза.
- О Боже, Николай Иванович! – раздался вдруг звонкий и какой-то даже прозрачный голос, выведший его из оцепенения.
Николай Иванович удивленно обернулся.
Она была совсем еще ребенок, в клетчатом плаще на размер или два больше, размывавшем очертания ее тела, с закрывавшим шею шарфом, один конец которого опустился едва не до земли, и с пустой «авоськой» в руках. В ее глазах, как ни неожиданным это было для него, светились узнавание и трепет, свойственные для ученика, внезапно встретившего любимейшего из своих учителей, бывших не только наставником в науках, но и помогавших делать свои самые первые робкие шаги в жизни, и тем навсегда запавшего в душу.
- Добрый вечер, - Николай Иванович даже смутился от ее искренне-восхищенного взгляда. Он несколько отвык от внимания, - С кем имею честь…
- Соня, - перебила его девушка, и тут же, вспомнив о правилах хорошего тона, исправилась, - София Вязницкая. А я вас сразу узнала. Шла в магазин, и тут, смотрю – стоите вы, как будто с фотографии сошли! Это, право, так восхитительно и неожиданно для меня! Никогда не могла бы представить себе, что встречу вас вот так запросто, на улице, по пути в магазин, с авоськой для хлеба, - и Соня совершенно обезоруживающе рассмеялась, не сводя с Николая Ивановича глаз.
- Полноте, София, я не вижу ничего необычного в нашей встрече. Сегодня должен состояться пуск ракеты, а я ответственный за него. Вот я и решил прогуляться перед тяжелой ночью.
- Николай Иванович, вы не понимаете! – с жаром возразила Соня, и всплеснула руками, - Вы же не просто так, вы же как будто явлены самой судьбою мне, нежданно-негаданно, именно так, как я мечтала себе!. Я…всю свою сознательную жизнь только и мечтала, что когда-нибудь, пусть и не в этой жизни, встречу вас, и поделюсь всем, о чем думала-передумала за эти годы, в чем разочаровалась, и на что, как прежде, уповаю! Для меня все началось с вас, Альфа и Омега, реактивный снаряд и многоступенчатая ракета, первый спутник и человек на орбите! Николай Иванович, вы стольких предвосхитили тогда, в застенках, своими такими простыми, такими всеобъемлющими записками о вечном, о будущем! Целые поколения ищущих великого знания вдохновились вашей судьбой, вашим жертвенным примером!
- Ну что вы, Соня, был Годдард, были и позже, другие, кто подошел к теме вплотную, предметно, в пику мне, теоретику…
- Нет-нет! Все остальные – подражатели вольные или нет, или сознательные последователи. Все они – от практических мыслителей, создававших в гаражах причудливые кустарные летательные аппараты, до мечтателей, проникших силою воображения за пределы времени – все шли по вашим стопам! Кондратюк, Цандер, Циолковский, Беляев, и мечтатель Казанцев, и грандиозный провидец Ефремов, помните, «Час Быка», в шестьдесят девятом, когда уволили всю редакцию за первое издание, на черно-белых страницах…Когда взлетел наш «Буран», я плакала от счастья, плакала, Николай Иванович, от радости и счастья, потому что знала, что вы рядом, что никуда не ушли, что держите руку на штурвале, и водите пальцем по эклиптике, как древний шкипер-корабел, проводите линии от звезды до звезды, как тропинки, ведущие в тайный сад завтрашнего дня, как пыльные дорожки далеких планет, на которых останутся наши, наши следы!... Я так рада видеть вас здесь, и в это мгновение, мне так много есть сказать вам! - и вдруг она обмякла, осунулась, услышав знакомый ей голос.
- Соня! Сонечка! Ты где! Соня!? – из сумрака переулка донесся чей-то не терпящий возражений зов. К ним несколько суетливо, подпрыгивая на хромой ноге, приближалась пожилая женщина, тяжело опираясь на трость.
- Сколько раз вам говорить, дитя, что поход в магазин – это не прогулка, в которой вы вольны выбирать направление. Ваш отец не одобрил бы ваше поведение, сударыня. Немедленно возвращаемся домой, нам пора принимать лекарство. О нет, она даже не купила хлеба! – патетически закатила глаза женщина, глядя мимо Николая Ивановича.
Она приблизилась, ухватисто сцапала Соню под локоть, и, не обращая внимания на ее слабые протесты, потащила ее за собой в обратном направлении.
- До свидания, Соня! – растерянно махнул рукой Николай Иванович ей вослед.
Эта встреча была поистине удивительной. Он никогда не задумывался, помнят ли его, знают ли. Он совершенно чистосердечно полагал, что его назначение в его каждодневном труде, и имя его не так уж важно, и постепенно и сам почти забыл себя, смирившись со своей ролью, хоть бы и значимой, может быть, даже критически значимой, но незаметной.
Не такой уж и незаметной, как выяснилось только что.
Николай Иванович обратил взгляд к небу, которое на удивление стало освобождаться от облаков, и вот уже на нем появились первые звезды. «Чертить пальцем по эклиптике» - улыбнулся про себя Николай Иванович. «Впрочем, мне пора».
********************
Через шесть часов, посреди бескрайней казахской степи, загорелась ранняя, невыносимо яркая заря. Освещенная вспышкой огня в тысячу солнц, ракета медленно и тяжело оторвалась от стартового стола, низвергая потоки раскаленного газа в бетонную чашу-пропасть, поднялась, постепенно и мерно разгоняясь, в осветившееся ею же небо, исчезая в нем яркой кометой.
Никто, ничто, никаким прибором не смогли бы в ревущем океане пламени увидеть в эти секунды мчавшуюся рядом с ракетой человеческую фигуру, будто обнявшую ракету, оберегая, удерживая на лету ее многотонное тело, не давая отклониться от траектории ни на йоту.
Четверо незримых - Крестьянин, Рабочий, Дворянка, Мещанин – махали Николаю Ивановичу Кибальчичу руками, провожая его, и приветствуя вечным салютом.