Убивец : Йобнулса!

Йобнулса!

Он ёбнулся. Окончательно. Осознание этого простого, вобщем-то, факта, пришло к нему утром во время бритья – рука зажатым в ней «Жилетом» вплотную прижалась к горлу, слева от кадыка. Глаза из зеркала смотрели на него весело, с задорной дурашливостью казачьего есаула. А если полосну – не будет ведь ничего, бритва-то безопасная, подумалось ему. Максимум, что произойдет – сниму лоскут кожи с шеи, дерну станком по хрящу кадыка. Он представил даже ощущения – показалось, что это будет похоже на несильный разряд тока в сочетании с болью от укола в палец, когда берут анализ.
И стало легко. Он почувствовал свободу и необязательность, как в шестом классе после сдачи последнего из несущественных экзаменов – лето впереди, а дневник так смешно горит в костерке возле школьных мусорников.
Он побрился на два раза, не порезавшись. Кожа стала настолько чистой, что, казалось, блестела. Он одел лучшую рубашку, лучший галстук, лучший костюм. Долго и особо тщательно расчесывался перед зеркалом, потом упорным шмелем возил обувной щеткой над дорогими черными полуботинками, доводя их до дембельской зеркальности.
Вытащил из обивки кресла полиэтиленовый кулек с проглядывающими сквозь мутно-прозрачную пленку свинцовоцветыми американскими президентами.
Прошел на кухню. Поцеловал жену – я сегодня чуть пораньше освобожусь, к пяти уже дома буду.
В прихожей недолго постоял перед полкой с парфюмами. Выбрал «Мияки» - свежий и резкий, тот как нельзя больше соответствовал ощущению перейденной грани, упавшей планки, съехавшей крыши, сорванных подшипников.
Пошарил рукой на верхней полке серванта в прихожей. Вот она. Тяжелая деревянная ракетка для бадминтона. Супер. С бодрым «ву-у-ух», «ву-у-ух» - разрезает воздух при резком взмахе.
Выйдя на лестничную площадку, резко взбежал на один этаж вверх, в 37-ю, к соседу по стояку. Вдавил палец в звонок – в квартире затрещало умирающей дрелью.
- Костя, привет. Извини, что с утра беспокою, я ведь знаю, ты спишь до двух минимум. – и, не давая опомниться, кулаком с зажатой в нем ракеткой – по голове, не эстетично, зато эффективно.
Потом, когда Костя, в трусах и футболке, с красными ото сна глазами, схватится за голову и плаксиво выдохнет «ой, бля» - толкнуть его ракеткой в шею, зайти в квартиру, дверь за спиной – хрясь! – и закрылась и бить его, пиздить, свалить на пол, пиздить уползающего, ракеткой, ногами – в ебало! Подойти к полке и кидать в него книжками, выбирая толстые увесистые энциклопедии и справочники, начиная дебютный прогон:
- Я тебя ненавижу. Тебя и таких как ты. Потому что тебе плевать. Ты, с твоими колонками, мешаешь мне, моей жене, всем соседям, твои компании, твои танцы, твои пьяные разборки на лестнице. Каждый раз, когда я прихожу к тебе, ты киваешь – не буду больше, а потом ржешь со своими друзьями – а я боюсь пойдойти к вам, потому что вы пьяные и агрессивные, потому что я слабый и толстый, и у меня нет друзей. И я лежу ночью и не могу уснуть от твоих басов и чувствую волну сочувственного презрения жены, даже повернувшись к ней спиной. Но – знаешь что? ВСЁ. ХВАТИТ.
Выйти на улицу и – ух! – вдохнуть чудесный октябрьский воздух, плевать, что солнца нет, зато сухо. Сесть в машину и визжащими колесами оставить черное на асфальте, перегазовывая до предела – ах, как в салоне паленым потянуло!
И ехать – нагло, быстро, споро – хуй кто подрежет, заебутся подрезать! А вон хачонок какой-то на шестерке двестибаксовой, ух ты, резко как пошел с крайнего правого к обочине! Буря сигналов – но мы сегодня не сигналим. Мы - обгоняем. Прижимаем. Останавливаемся. Вылезаем.
-Э, ти што, арра, ёбанирот, так ездищ…
Сначала просто схватить за лацканы стремного в елочку пиджака, встряхнуть, опрокинуть на капот и, плюясь, заорать ему в лицо, в угреватый нос с заросшими ноздрями, в эти тупые, непонимающие, чернильные глаза:
- Ты что, в ауле, на ишаке? Ты думаешь, правила не для тебя? Какого хуя тебе здесь надо? Почему ты приходишь ко мне домой и плюешь мне на ковер? Почему ты, оказавшись в чужом городе, даже не берешь себе за труд вести себя прилично? Почему ты хуеешь? Почему ты становишься вменяемым – только когда тебя берет мент за нарушение паспортного режима? Почему ты сейчас воешь и дрожишь от страха, но, стоит мне отпустить тебя – тут же обнаглеешь и дешевым петухом – будешь подрезать меня на дороге, лапать липким взглядом моих женщин, наглеть на рынке? ВСЕ, ХВАТИТ
Отвести с дороги, за деревья. Бить по голове – и как он пригибается, уходить от побоев – в его крови. Генетически приучен закрывать руками голову –и тон другой, жалобное «э, брат, чево делаищ, нэ нада, ара, э…». Шакал. Только в стаях – армия, рынок – силен. Только безответно – на дороге, перед девушкой – напорист.
Ух, как едется хорошо. На работу? А что ж, заглянем и на работу!
- Макар Петрович, здравствуйте. Макар Петрович, я давно хотел спросить – какого хуя я должен называть вас по имени отчеству? Вот так, между нами, по-приятельски? Мне вот это не нравится, например. Мы с вами ровесники. То, что вас поставили начальником филиала – так это ваш дядя в учредителях. Сами-то вы ноль, пустое место, фэйк, подъебка. Ну да, вы сейчас запоете – не нравится – уходи, у нас supposed to be свободная страна. А я не хочу – уходить. У меня жена, у меня ребенок. Я протос хочу, чтобы ко мне относились с уважением. И если ты меня не уважаешь, я заставлю тебя. ВСЕ, ХВАТИТ.
И дыроколом смачненько так – в висок, а потом кулаками, кулаками его, уже израненными о Костю и хачика. И выйти из кабинета, распрямившись, улавливая осколки взглядов офисных крыс. Потому что они ведь осколочками смотрят. Зыркнут – и вновь в бумажки упираются. Потому что в голове у них – рабский мусор: живи, работай, подчиняйся, не смей. Люди, да когда же вы поймете, что вы – биомасса, компост, планктон, тараканы, несущие на спинах тараканов жирнее. Я тоже нес. Но теперь все. Хватит.
Кто у нас там еще. Опаньки, менты! Нам менты – не кенты. Почему вы пасетесь на дорогах, жалкими шакалами, школьными хулиганами, вытрясывающими мелочь у первоклашек. Ведь вы должны – та-дам, барабанная дробь – охранять меня, а не унижать, вымогая деньги, и заставляя деньги эти давать вам искательно и угодливо. Почему вас не бывает, когда футбольные фэны или нацисты пиздят очкастого еврейского мальчика? Да, если я сейчас на улице начну бить вон ту старушку – ты подбежишь, и закричишь что-нибудь. Но стоит дать тебе сто баксов – и ты отойдешь тут же, довольный и безучастный. Говно человек. Говно страна. Говно жизнь.
Хватит.
Все.
Пиздец.
Я спрыгиваю с поезда повседневности и обыденности. Я становлюсь сверхчеловеком. Аз воздам. И воздам так, блять, что мало не покажется. Чтобы стать сверхчеловеком, я понял, не надо обладать развитыми в пузырь бицепсами и квадратным подобродком, не надо уметь летать и давить противника магнитным полем. Надо просто щелкнуть маленькой защелочкой там, в черепушке, и позволить волне ярости прорвать дамбу условностей – давно варилось, пусть выплеснется. Надо стать берсерком, то есть собой.
Я буду пиздить поодиночке – продажных ментов, гопников в спартаковских шарфах, хачей, нацистов, пидорасов-пропагандистов, выкупленных у ментов высокопоставленных насильников.
Надолго меня не хватит, я знаю. Но недельки две я побрыкаюсь. Поэтому:
Мент, берущий взятку.
Азер, давящий на рынке пальцем на весы.
Гопник, доебывающийся до прохожих.
Оглядывайтесь чаще. Я буду рядом.