Hunter : ВОЛК

Чем больше узнаю я о животных,
Тем меньше понимаю я людей… (авт.)

На востоке, там, где темная полоса тайги уткнулась в горизонт, едва забрезжил рассвет. Как-то быстро, словно стесняясь восходящего солнца, начали меркнуть искорки звезд. Бородатая неясыть, сделав последний пируэт над поляной, скрылась в чаще леса, прошелестев, напоследок, мягкими серыми крыльями. Заяц-беляк глубже забрался в спасительный мелятник и замер, в терпеливом ожидании очередного наступающего дня, полного бед и опасностей.

Неподалёку начал постукивать по стволу мертвого сухого дерева первый проснувшийся дятел, неохотно нарушая зимнюю, сладко вяжущую слух, тишину ночного леса. Тук!.. Тук-тук!.. Все быстрее и быстрее!.. И вот уже громкая барабанная дробь, переливаясь, задорно будоражит окрестности.

Над верхушками заснеженных черных елей, наконец-то, не спеша, появляется оранжево-огненный край раскаленного солнечного диска, слегка подернутого морозной мглой и, словно откидывая тканное серое покрывало, мышью пробегает над землей полоса утреннего света. Мириадами алмазных искр зачарованно вспыхивает богатое снежное убранство спящего декабрьского леса и резко бьет по глазам, ослепшим от длинной зимней ночи.

Лес постепенно просыпался: суетливые синички весело зазвенели жёлтыми колокольчиками, снегири, спелыми яблоками рассевшись на рябине, приступили к завтраку.

Рассвело.

В молодом осиннике, на поляне, из-под снежного одеяла, поднимая серебристые фонтанчики, один за другим, на ветки, провисшие от кухты, взлетают тетерева…

«Нет, это не та добыча. Она слишком мала. Да и ловить её непросто. Хитрые они – тетерева - бесшумно не подойти…» - мысли отчетливо проносились в голове. Тончайший слух улавливал малейшие шорохи и звуки. Острый нюх, серой камеей, вырисовывал в мозгу затуманенные силуэты птиц и животных, побывавших здесь за прошедшую ночь. Словно в замедленном черно-белом кино прорисовывались сюжеты лесной жизни:
«Два часа назад под поваленной осиной сидел заяц, что его потревожило? - Рыжая плутовка подкралась совсем близко, незаметно пытаясь схватить бедолагу и, спугнув, погналась за добычей… Наивная глупышка! Поймать здорового зайца – очень сложно - больше сил истратишь, чем насытишься.
Лось с вечера подчищал кору неподалёку… Такой сохатый мог бы надолго обеспечить нас едой, но где он сейчас?
Ушел… Далеко ушёл. Залег бы здесь, можно было бы рискнуть».

Вот под снегом пискнула полёвка.

Молодой волк мордой ткнулся в снег, прочертил снежную борозду, пытаясь поймать неосторожную добычу, но остановился, под моим пристальным взглядом, вернулся на след и продолжил следовать за стаей.

Я прекрасно понимал: «Голод дает о себе знать. Многокилометровый переход длился почти всю долгую зимнюю ночь, но нужно идти, нужно уходить подальше от неприветливого и неуютного леса, в который пришел соперник – огромный, потерявший в схватке с собаками половину хвоста, волк, со своей стаей. Сосуществовать с ними было невозможно, бороться тоже - силы не равные. Нас осталось слишком мало после последней встречи с людьми, и правильным решением было – уйти. Куда? Пока не знаю. Я должен сберечь силы, сберечь тех, кто доверил мне свои жизни. Нужно суметь пережить суровую северную зиму. В конце концов выигрывает тот, кто выживет – так учил отец.

Я – волк. Уже вторую неделю я вожу стаю.
Две недели назад, нас было еще восемь - сейчас осталось пятеро. Тесно становится людям в этом мире. Между собой не уживаются, не говоря о нас. Ох, как тесно. И облава, отнявшая три волчьих жизни, далеко не последняя – я знаю наверняка.

Почему люди нас преследуют? Что мы им делаем плохого?
Разве больная корова, которую мы убили в начале осени, уже на издыхании, была им нужна? Они оставили её в лесу! Её, с нарывающей ногой. Лежащая в кустах, она беспомощно мычала и была не в состоянии не то, чтобы идти, но и подняться.

Я никогда не понимал безразличие людей к чужой боли - холодное пугающее безразличие, от которого кровь стынет в жилах.
Каждый сам за себя – у зверей никогда не было такого принципа!
Самозваные хозяева планеты! Уподобились мерзким амебообразным созданиям и не думают ни о чём, кроме, как сытно поесть, сладко поспать и размножаться с крысиной скоростью!
Хомосапиенсы! Свиньи и те порядочнее. Умирают с достоинством, борются за жизнь до последнего, а эти?
Готовы продать родную мать за кусок хлеба… Противно!

Чего людям не хватает?

Любимый лес, где я родился! Что они сделали с ним?!
Мой дом под упавшей вековой елью. Мягкий и теплый бок матери, вкусно пахнущий молоком и хвоей…

На этом месте сейчас выжженная пустыня. Только черные обгорелые головешки и страшный, леденящий кровь запах, который я запомнил на всю жизнь. Так пахнет смерть…»

Они появились с рассветом…

Людей было двое:

Первый - невысокий худощавый мужик, лет сорока пяти, обутый в болотные сапоги, с завернутым верхом. На ногах старые потертые брюки, которые когда-то, видимо, принадлежали его свадебному костюму. На плечи надет, нараспашку, видавший виды замасленный фофан, прожженный в нескольких местах. Под ним виднелась красно-белая байковая рубаха в клеточку, не менее заношенного вида, расстегнутая до живота. Засаленные черные волосы, с проседью, человек постоянно приглаживал назад, стирая ладонью со лба капельки пота. В руке он держал, закинув на плечо, штыковую лопату. Вместо черенка у нее был ствол высохшей ели, отполированный до блеска огромными ладонями, постоянно испачканными соляркой и машинным маслом. За спиной в рюкзаке, что-то позвякивало.

Второй – молодой парень, восемнадцати лет, в поношенном камуфляже, в коротких сапогах. На голове черная феска. За спину было закинуто старое отцовское ружье с облупленным прикладом. В руке он нес двухлитровую помятую пластиковую бутыль из-под Кока-колы, наполненную бензином.

- Фу! Жарко сегодня будет! Тепло оделся! – проговорил, с трудом переводя дыхание первый.
Он скинул котомку, снял телогрейку. Сложил вдвое. Бросил на поваленную березу и тяжело плюхнулся сверху.

- Далеко еще, Михалыч?

- Да нет. Делянку перейдем. Там в буреломе,- улыбнулся мужик прокуренными зубами. Похлопал по нагрудному карману рубахи и выудил помятую пачку «Беломора».

- Михалыч. А как ты их нашел?

- На прошлой неделе, поутру, на трелевщике еду, а как раз подморозило. Смотрю след свежий, размашистый, прямо через делянку к выворотням, – мужик заломил мундштук и воткнул папиросу в зубы.- В-о-он горочка видишь? – закопченный палец уперся в лес.- Старая барсучья нора. Дальше по следу глянул. Он особо не крутил. Прямехонько туда. Там они родимые. Там…

- А не спугнул?

- Нет. Я близко не подходил. Издалека посмотрел. Сбоку видно свежий песок – чистили нору они. Да и псиной пахнуло,- мужик чиркнул спичкой, прикурил и смачно затянулся.- Да ты не бойся, Санек! Никуда они не делись. Матерых, правда, вряд ли возьмем. Но ничего, за щенков тоже неплохо бабла подымем. Пошли…

Стараясь поменьше шуметь, люди неспеша перешли делянку. Они знали, что каждое их движение теперь не остается без внимания.

- Вот здесь. Под той елью,- зашипел мужик.- Вон вход. Ружье зарядил?

- Ага,- молодой щелкнул предохранителем.

Старая барсучья нора была расчищена под логово. Чело, полметра диаметром, почти вертикально уходило вниз.

- Здесь они. Линная шерсть видишь? Следы волчицы. Ищи отнорки.

- Михалыч, скулят. Слышишь? Скулят.

- Не суетись, ты! Все успеем. Видишь нора старая… Отнорков всего два вижу. Сейчас один засыплю, а второй лапником заткнем.

- А, как достанем-то?

- Капканом. К палке привязываешь и суешь в чело. Он и попадается. На худой конец раскопаем или выкурим. Сруби вон ту березку и сделай жердь метра три длинной. Проволока где?

- В рюкзаке, - парень застучал топором.- А мать не явится?

- Не должна! Они бояться подходить, и ружье на что?

Старый привязал проволокой капкан к березовой слеге, зарядил и подошел к логову.

- Санек, помоги, подсвети фонариком, только ружье далеко не убирай.

Михалыч повозился с капканом, сунул жердь в нору. Раздался негромкий щелчок и, пойманный за заднюю лапу, волчонок жалобно заскулил.

- Мешок давай быстрее!

- Интересно, сколько их там? – молодой подставил мешок.

- Кто его знает. Обычно штук пять - шесть. Может и больше быть. Года два назад за Рыжей сопкой логово было. Волчицу убили, большая была. Так там девять штук было. Во как!

- По тысяче за каждого, хорошо.

- Сейчас всех достанем, попробуем мамку взять.

- Как?

- На приманку из волчат! – Михалыч саркастически рассмеялся.- Скоро узнаешь. Санек, заряди капкан, перекурим и, может по соточке? У меня есть.

- Давай! - молодой отставил ружье в сторону и примостился рядом.

И тут случилось непредвиденное. Из мелких, плотной стеной растущих елочек, раздалось приглушенное рычание. Материнский инстинкт оказался сильнее страха перед вооруженным человеком.

- Михалыч, это чего?- у молодого отвисла челюсть.

- Мамка пришла! Стреляй, дурак!- закричал мужик.

Саня метнулся к ружью, но споткнулся о корень и упал. Падая, он случайно нажал на спуск. Прогремел выстрел. Волчица не испугалась и, продравшись через плотные ёлочки, вышла на открытое место, ощерив пасть. Шерсть на загривке стояла дыбом, хвост в остервенении метался из стороны в сторону, рыча она медленно приближалась к людям.
Саня нажал на второй спуск - осечка.

- Твою мать! – ругался Михалыч. - Стреляй!

Волчица приблизилась совсем близко, присела, приготовившись к прыжку. Старый не ожидал такого напора и в страхе попятился. Зверь прыгнул на человека, Михалыч еле успел прикрыться рукой. В ярости зубы сомкнулись на предплечье.
Два заклятых врага, человек и волк, повалились на землю.

- Стреляй! Стреляй! – кричал мужик, пытаясь стряхнуть с себя зверя. - Нож в рюкзаке, я ничего не сделаю. Топор возьми!

Волчица продолжала трепать своего врага. Санек в ужасе схватил первое, что попалось под руку - слегу с привязанным капканом и ударил её по хребту, но это не оказало должного воздействия.

-Стреляй!

Молодой постепенно пришёл в себя, схватил ружье, судорожно зарядил. Он бегал вокруг дерущихся и выбирал удобный момент для выстрела.
Вот он…
Выстрел! Заряд попал в живот. Волчица выпустила руку, кровь заструилась из ран.
Бросилась снова, пытаясь дотянуться до горла.
Саня в суете зарядил ружье дробью.
Наконец, Михалычу удалось сбросить с себя зверя.
Снова выстрел.

- Ты чего? Мажешь!? – в злобе кричал мужик.

Ещё выстрел.
Волчица осунулась и забилась в агонии. Пуля попала по месту.
Поднимая ворохи прелой листвы и хвои, конвульсивно сокращались лапы.
Жизнь покидала её. В последний раз, электрическим разрядом по телу пробежала судорога.
Зверь затих. Немигающий взгляд жёлтых глаз, слегка приоткрытая пасть, тонкой струйкой по клыкам стекающая кровь в вперемешку со слюной…

- Дурак, ну ты даешь! – Михалыч стряхивал с телогрейки прилипшие травинки и листья.- Бери тебя с собой в другой раз. А если бы матерый бросился? Он покрепче её будет. Она сейчас ослабленная, кормит же.

- Я не ожидал, - дрожащим голосом шелестел младший.- Видишь, убил все-таки.

- А где щенок?!

Мешок был пуст. В суматохе борьбы люди не заметили, как волчонок выбрался из мешка и убежал в спасительные заросли.

Один раз из пятидесяти, если волчица оказывается рядом с логовом она может броситься на людей. Редкий случай, но такое иногда случается.

- Твою мать! Телогрейка спасла, а так помяла немного,- сетовал мужик. - Хорошо добыли… Тащить тяжело. Шкуру, наверное, здесь будем снимать, мясо пусть еноты доедают. Щенков оставшихся сейчас вытащим и думаю их сразу тоже прикончить нужно, на месте и обдерем.

- Стой с ружьем наготове.

- Три картечины только остались, - пролепетал Санек.

- Лопух! Для такого дела патронташ нужно брать, а он три картечины, три картечины.

Через пару минут. На свет был извлечен еще один несчастный зверек.

- Нож подай!

- Держи.

Старый прижал волчонка к земле, задрал голову и быстрым движением перерезал горло.
Брызги крови оросили прелую листву.
Через десять минут еще два щенка, бездыханные, лежали рядом.

- Там еще кто-то есть, - Михалыч шерудил шестом в логове. – Не достану никак, не получается. Может раскопаем?

- До вечера провозимся, а давай подожжем лапник и выкурим, бензин есть - Санек полез за бутылкой.

- Сначала шкуры снимем.

Волчицу подвесили за задние лапы на сук огромной столетней ели, стоящей неподалеку.
Когда сверкающее лезвие ножа, уже испачканное кровью, с треском вспороло шкуру, над лесом раздался жуткий, тоскливый, леденящий кровь вой, многократно усиленный отражением эха от близлежащих сопок.

- Прощается… Как это они чувствуют на расстоянии? Всегда удивлялся. Но так, как сегодня – впервые слышу, - мужик поёжился.- Санек, держи её, чтоб не крутилась, шкурить не удобно.

Я лежал в ёлочках, уткнув морду в лапы, и смотрел, как глумятся над телами матери, сестёр и братьев. В тот момент, я ничего не мог сделать. Только тупо созерцал кровь, кровь моих родных. Смотрел и запоминал, внимательно, на сколько позволяла моя ещё неокрепшая память, запоминал людей, в одночасье лишивших меня дома и семьи.

(продолжение следует)