Йхтиандыр : Дембель

А развернись крыша гармошкой! Да завернись она в трубочку, отлети кленовым листочком в осеннюю даль. Потому что не нужна она совсем, старая, пробитая большущим гвоздем по самую шляпку. Водку пить и баб шкандыперить ума много не надо – наливай да пей, суй да высовывай со свистом поршень.
Субботним вечером мы движемся на вокзал. Где-то посреди города высится Дом Армии, продуваемый всеми ветрами как Голгофа. Вечером там гремят музыкой танцульки, молоденькие лейтенантики, во всю жарят с местными круглолицыми, конопатыми, толстозадыми, кондовыми девицами, более степенные лупятся на старом, ободранном бильярдном столе в «московскую», стучат костяшками домино, курят, пьют водку и гогочут над скабрезными анекдотами. Но в основном там пьют, как правило – в кредит. И пьют как лошади маршала Мюрата – ведрами. «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина! Выпьем и снова нальем...» Эх, нестареющие гусарские нравы отцов-командиров…
Где-то за спиной остались казармы с вечно голодными солдатами, убойным запахом нужников, каши, пороха, амуниции и мужицких тел. Окна завешены для порядку, но стоит мысленно одернуть штору, как взору вашему в полном ракурсе тощая задница «духа», на которую обрушивается в воспитательных целях жесткая табуретка. Бовсун подталкивает локтем и , многозначительно наморщив лоб, возвещает, что в церковно-приходские времена по субботам лупили отроков. И лупили их по жопам розгой березовой, как приснопамятный Сидор своего козла. Виновных – в наказание за проступки, невиновных – в профилактических целях. Вставая отрок должен был отблагодарить дядьку словами «спасибо за науку». От чего пращуры наши не болели, не трусили и сильны были. Да уж, сказал бы ты это правозащитникам нашим, они бы тебя как бандита в международный трибунал сдали бы, дурилка... Закуриваем, стоим на остановке, одетые по первому сроку, негромко спорим, успеем ли на поезд.
Черт, только бы успеть! Где-то там, куда он должен прийти, ждут. Полтора года назад согнали как баранов, тупых и неловких, погрузили в вагоны и выбросили в старом глухом поселке. Там обрили наголо, одели как положено и долго выбивали дурь. Сначала в учебке, потом в части, потом в школе младших радиоспециалистов. Пока не получили отличников физической, боевой и политической подготовки. А теперь отличники едут назад, в родные палестины. Кем ты будешь завтра? Пойдешь ли обратно на завод, в родную автобазу, или вернешься в институт? Кто его знает, что впереди? Люди меняются, меняются и цели. Сможем ли мы быть теми, кем были до того? Черт, опять какая-то дурь лезет в голову. Нужна срочно водка и бабы. Чтобы заглушить этот бред. А вот автобусь! Иди, иди сюда, рыбий глаз, заждались…
…Тусклый свет ламп еле пробиваются сквозь испарения человеческих тел, табачный дым сочится с улицы в зал ожидания. Обжигаясь горячим кофе, стоим у грязной стойки, грызем старые залежалые пряники, которыми богат здешний буфет, Бессонов листает «желтую прессу» в поисках клубнички, гогочет над байками про клиторы, половые проблемы малолеток и мужскую силу. Силы у нас хоть отбавляй, добраться бы до дому. А там – встать на учет, влезть в старый спортивный костюм, прогуляться до пивной у рынка, встретить школьных друзей, выпить водки и познакомиться с девицами. Лучше быть на гражданке, чем под полковником…
…Перрон - под ногами, там, где догорает окурок. Первая бутылка пива, купленная в баре «уссурочки» зажата в кулаке, рядом гомонят девицы. Дуры-бабы, на все согласные, лезут обжиматься, разрешают взять себя за вымя. Курят, как заправские путаны и цыкают сквозь зубы в темноту. Строят из себя мадам Помпадур, но едва ли дотянут до третьего курса в своей педмуди. «Обыкновенная прислуга, а форсу – как у комиссарши…» А потом, с благоприобретенным триппером, немудреными познаниями «городской жизни» в виде вкуса «мартини», «мальборо», курицы «гриль» и дискотечного угара первого в городе недавно открытого клуба, разъедутся по деревням. Но это будет уже другая жизнь, их жизнь, нам до нее дела нет. Вот докурим, задраим двери в тамбурах, выпьем водки и будем их жарить. Вдоль и поперек. И сечь, и пороть, как завещал Максимка Горький в своем «Детстве». Атака слонов под Фермопилами будет, ей богу!
Мимо через тамбур бредет, громыхает рюкзаком, полным бутылок, старый потертый мужичонка в драном лапсердаке. Сиплым басом он нарушает сцену, готовую перерасти в будуарную. Этого еще не хватало! Куда прешь, едрена мандовош?! Высаживаем его за шкварник, бросаем вслед бутылки, шелуху семечек, окурки. Тамбурные двери замыкаем на ключ. Свистит электричка, двери захлопываются, где-то за ними остается синий огонек вокзального фонаря. Прощай, Уссурийск!