Кобыла : Трехлапые

Низкие лохматые облака почти цепляют верхушки сосен. Все вокруг окутано влажным сентябрьским туманом. Сумрачная тайга выглядит совсем темной - поодаль и серо-голубой, размытой – на горизонте. От этого кажется, что небо накрывает нас сложенной горстью ладонью, тяжелой и мягкой. Тихо. Воздух над марью, напитавшийся запахом прелой травы и хвои настолько густ, что представляется мне большим пирогом, от которого приходится отрезать по кусочку для того, чтобы вдохнуть.

Звериная тропинка вдоль кромки мари, по которой мы идем втроем: я, отец и лесник Страшинский, тоже раскисла. Иногда ноги разъезжаются по суглинку и оставляют среди изящных оленьих и кабаньих следов, наши, бесформенные и неуклюжие. Страшинский идет впереди и шепотом просвещает нас: вот прошла волчица с выводком, вот старый след лося, а вон там, осторожнее, видите зерно у дороги – кто-то поставил петли на кабанов. Внезапно он останавливается и тычет стволом под ноги:
- Трехлапый!

Ружьё у лесника самодельное, страшная штука, переделанное из Дягтеря. Отцовская ИЖ-12 выглядит рядом с ним красивой игрушкой.
На наш взгляд, волчий след ничем не отличается от остальных, но Страшинский не унимается – волк этот особенный, трехлапый.
- Сам лапу отгрыз, в капкане. У меня с десяток таких по тайге ходит.
Назойливая кедровка с громким криком перелетает следом.

Как-то зимой, через полгода, когда мы заехали к Страшинскому в гости – проведать и купить кругов замороженного молока, лесник повел нас во двор. У бревенчатой стены пятистенка темнели волчьи капканы. В одном из них, между зажатыми зазубренными дугами, виднелся измочаленный кусок чего-то красного, покрытого слипшейся шерстью.
- Волчья лапа. Еще один ушел.

С тех пор прошло много лет, но я так и не нашла ответ – почему волки, через боль – вопреки смыслу, отгрызали лапы? Делали ли они это бессознательно, как кусает собака ужаленное осой место, и, в конце концов, освобождались, или, калечили себя совершенно осмысленно, обрекая на ущербную, но свободную жизнь?