Савелий О. Громов : Кукурузная палочка – зараза такая.

Посвящается Наде Шевелёвой,
которая никогда не видела фильм
«Ирония судьбы, или С лёгким паром!»
и его продолжение...

1.
В детстве, в Советском Союзе, были такие «Кукурузные палочки сладкие» в картонных коробках «Хлебозавод № 1, г. Свердловск». Такие жолтенькие невесомые, размером с собачью какашку - сухой корм для детей. Взрослые не полностью понимали децкую любовь к ним и покупали их своим детям не часто. Отдать пусть даже всего-то 28 копеек (целых 28 копеек!) за то, чтобы весь пол, и особенно ковёр, были в дурацких крошках? А дети радостно выгребали их из коробки размером с семейный фотоальбом прямо руками и объедались. Их ели только из коробки - с тарелки они исчезали слишком быстро. Иногда эта зараза проникала в школу. Кто-нибудь состоятельный и смелый бегал на перемене в булошную… А вот если залить их молоком, они раскисали, становились тестяными и несладкими. Прилипали к зубам. Фу. Это становилось ясно после первого же такого химического опыта. Поэтому их ели так. Не запивали даже. Ну, практически не запивали. Некогда было. Хрустели, обсыпались-таки крошками. Шуршали специальной полупергаментной бумагой, мешали всем смотреть (слушать?) телевизор. Руки (хорошо, если только одна рука) становились липкими. Самое вкусное было на дне коробки – раскрошившиеся палочки и ссыпавшаяся сахарная пудра. Эта смесь была особенно сладкой и хрустящей.
Теперь-то таких нет. Давно не было. Продают под видом кукурузных палочек какую-то шнягу! «Витёк» там всякий… А то ещё за городом вдоль дорог сидят тётки, торгуют арбузами-дынями-стеклянными банками-«кукурузными палочками». А они не те. Размер у них какой-то увеличенный, и не сладкие. Мутанты в полиэтиленовых мешках. Их не хочется. А других нет.
Ну нет и нет – мы же уже не дети. Иди вон земляничного супу похлебай. Или ещё чего.
И вдруг… как накрыло! Надо, и всё! Где мои палочки?!!! Кукурузные?!!! Сладкие?!!! Хлебозавод № 1, г. Свердловск?!!! Я же их так люблю!!! Типичная Idee fixe (это такой патологический термин – «навязчивая идея». Вы это знаете, и вообще вы много чего знаете, но может, забыли)! Подарок психиатру – в организме больного обнаружена кукурузная палочка! Кукушка чего-то там прокуковала и поехала.
-Дружили-дружили, так хорошо всё, и на тебе… - Катя хмуро помолчала и с неудовольствием посмотрела в пыльное лобовое стекло русского внедорожника. «Почему машина у него всегда какая-то грязноватая? Как пыльным мешком хлопнутая. Не то чтобы уж грязная, но и чистой я её никогда не видела. Типа «элегантная запылённость» – подумала она, - двухдневная.»
Павел, сидя за рулём, молча смотрел на неё. Выражение его лица было, скорее всего, странное. Мыслей у него не было. Мысленный взор был, но перед ним мелькали не то титры, не то субтитры. Его idee fixe сидела в его машине и говорила с ним! О! Э?
«Пусть уж лучше молчит, пока окончательно всё не испортил. Ну не надо было со своими буквами! Вот сказал «А», теперь выпьет, разбуянится, разойдётся, и скажет «Б». И что? Выйти к нему в своём лучшем платье? Встретить его с бокалом вина?»
Ей было жаль, что всё так… Так как-то всё… Не то чтобы никак, а … не так! И не то чтобы жаль, а… не надо было ему признаваться! Что он, не понимает, как у них обоих всё... сложно? Пусть бы молчал, как пленный партизан на допросе у инопланетян-негуманоидов, и всё! И всё. Всё!

2.
…Весёлая компания гомонила у костра. Говорили все сразу. В партизанских котелках варилась картошка, подходил чаёк. Грибники чувствовали себя прекрасно. От смеха уже болели животы и щёки.
Павел, шутивший в этот день особенно удачно, вдруг почувствовал себя неуютно среди этих бодрых, оборжавшихся людей. Да ещё эта флейта наконец достала… Не унимаясь, сипло дудели все по очереди, непрерывно. Сколько ж можно дудеть? Хорошо ещё, что барабан забыли в городе. О забытом барабане периодически вспоминали, на секунду грустнели, а потом опять взрывались хохотом («вы будете вращать барабан или назовёте букву?»).
«Расслабились… А я их вози туда-сюда по говённым дорогам! Мне же ещё назад сейчас рулить, блин! А потом всех по городу развозить! Когда же я прилягу-то хоть?» Друзья показались оскорбительно равнодушными людьми, манипуляторами-эксплуататорами.
После очередного взрыва, особенно мощного – такого, что ему на секунду показалось, как надо всеми вырос ядерный гриб смеха, он, нервно отсмеявшись (всё равно же смешно), не выдержал и молча пошёл куда-то в сторону, в лес. Как-бы по делу.
В лесу (хотя и костёр тоже был в лесу, но казалось, что там не лес, а чорт его знает что) было тихо. Пахло сухой и свежей хвоей, смолистым мокрым деревом, грибной плесенью, какими-то травами, ягодами. Чирикнул местный лесной воробей. Свистнула самка электровоза - электричка. Павел нашёл сухое место и лёг.
В мягких лучах заходящего солнца августовский лес выглядел прекрасно. Он был просто очень красивым. Недвижные прямые сосны, заросли молодого сосняка, пеньки, трава. Всё такое простое. Зелёный цвет преобладал. Неба не было видно. Павел полежал, закрыв глаза, потом повернулся набок, и подперев рукою голову, стал смотреть в лес, как смотрят телевизор или разглядывают большую картину. Видно было неглубоко – деревья стояли часто. Постепенно явилось что-то вроде чувства объединения с окружающим мирком.
«Ну, надо же, а – пришла мысль – я ведь часть всего этого. По крайней мере, сейчас. Как бы не забыть об этом, вернувшись в город. А сейчас – никакого города нет. Людей никаких нет. Вообще никаких людей нет. Нигде. Может быть, даже и меня нет. Или есть я один. Как там у Цоя? «Я один, но это не значит, что я одинок…» Значит или не значит?…»
И вот тут-то он с ужасной ясностью почувствовал. Не «понял» или «узнал», или «догадался», а почувствовал – пустоту. Пустоту одиночества. Пустота пряталась в сознании за надписью «Катя». Надпись была, а за ней ничего не было.
«Как же так? Ведь я видел её, слышал её, разговаривал с ней почти каждый день несколько лет подряд. С утра до вечера лицом к лицу… Это было так здорово, так прекрасно! А теперь уже несколько лет как мы даже по телефону не говорили!!! Сволочь я, не матрос! Как бывает, а?… Всё-таки неправильно это! А что сделаешь? Не в Москву же ехать к ней ни с того - ни с сего. Да и что я скажу? И вообще… потерявши - плачем».
И он заплакал. Солнце, уходя всё дальше, протянуло острый лучик сквозь густую листву. Слеза, как линза, усилила его; в глазу внезапно загорелось и больно вспыхнуло. Он сразу понял, что это значит: это пришёл ответ. Из космоса.
В город ехали весело. Воскресенье прошло хорошо, всегда бы так. И развезти по домам этих людей было совсем не трудно. Приятно делать что-то доброе для людей. Тем более для таких замечательных и душевных.
…Катя позвонила через день, во вторник: «Павел? Привет, ха-ха-ха!»
Когда они гуляли в дендрарии, он всё-таки чувствовал какую-то «прихлопнутость пыльным мешком» от нереальной вероятности происходящего. Или от реальной невероятности. Или от вероятной нереальности. В общем, скорее всего, от невероятной реальности. Всё происходящее (происшедшее?) было настолько необъяснимым, что мозг не мог думать в эту сторону иначе как вопросами.
«Зачем тебе объяснение?! –разозлился он на свой мозг. Тот удивлённо помолчал (как это - зачем?), потом хитро прищурился, и спросил: «Нет, я не пойму, а Катаняны-то как-же?»
- АБАЙДУЦЦА!!!