не жрет животных, падаль : следующая строка

And did they get you to trade
Your heroes for ghosts?
_______________________________________
Pink Floyd, «Wish you were here», 1975

«Мне кажется, лучше и быть не может. Тебя здесь не хватает. Приезжай».

Эти слова – все, что я вижу, когда торопливо вскрываю обклеенный почтовыми марками конверт. Аккуратно сложенный белый лист, на котором неловким и неряшливым подчерком написаны эти короткие слова и еще этот запах, вложенный между стенками конверта, как открытка с экзотических островов. Можжевеловый, теплый, сухой и сыпучий, как песок. Каждый раз.

Сколько их было, этих слов? Всегда одни и те же, тем же подчерком в век, когда даже проститутки пишут письма своим клиентам, пользуясь электронной почтой. В моем почтовом ящике может быть найдено письмо только с этими строчками. За пестрыми сгибами сложенных газет, рекламных проспектов и объявлений, удушающих запахом свежей типографской краски всякий раз, когда, поднимаясь к себе, выкидываю их одно за другим, пробегая заголовки. Там в общей тоске, пахнущей свинцовыми крошками, я вдруг обнаруживаю этот маленький островок, поросший можжевеловыми зарослями и засыпанный белым песком. Островок размером 22 на 11 сантиметров, кем-то вложенный в потертый конверт, на котором не осталось живого места от марок и штампов. Каждый раз.

Эти слова, они всегда приходят неожиданно, в тот момент, когда я перестаю их ждать. Когда временное беспокойство, вызванное их прочтением в прошлый раз, смывается дешевым виски по пятницам. Эхо ударов в висках заглушается истеричным визгом жены, которая находит повод для скандала каждый вечер и, особенно, по субботам, когда два дня выходных проведенные вместе, пугают ее даже больше, чем меня. Когда я забываю, сколько таких конвертов уже лежит у меня в нижнем ящике письменного стола. Именно тогда из кипы газет и рекламных объявлений вдруг выпадает этот конверт.

Этот текст никогда не меняется. Порядок слов, их количество и сами эти слова – всегда те же. Меняется только их роль в моей жизни. Несколько лет назад они были перспективой, планом на жизнь. Чуть позже – утешением. Еще немного времени, и они стали возможностью отвлечься. Чем они являются для меня сейчас, находясь на вершине стопки из десятков одинаковых конвертов? Не знаю. Может быть, планом побега. Эти слова никогда не менялись, как часть странного договора, который исполняется только одной стороной давно заключенного соглашения. Мне только кажется, что я нарушаю его все это время. Это, как заусенцы: неприятное ощущение, о котором забываешь до тех пор, пока не полезешь в карман.

На конверте только обратный адрес. Нет ни имен, ни фамилий. А главное, нет уверенности в том, что даже если бы отправитель потрудился подписаться, я сам смог бы вспомнить кто он. Я перебираю конверты, бережно перекладывая их из одной стопки в другую по порядку, каждый раз, когда из-за закрытой с моей стороны двери доносятся то ли всхлипы, то ли вздохи моей бездетной жены, вторящий ей лай ее мерзкой собачки, которую я терпеть не могу, и запах пригоревшего на плите ужина. На каждом конверте свой уникальный адрес отправителя. Хроника чьих-то путешествий в нижнем ящике моего стола. Путешествия, на которое, я сам никогда не решался. Путешествия, в которое меня приглашают каждый раз.

Эти слова, завернутые в совсем новый конверт, я сжимаю негнущимися от холода пальцами, закапывая ладони в карманы брюк, чтобы согреться. Дешевые брюки, купленные на предновогодней распродаже в прошлом году, чтобы мне было в чем ходить на работу. Когда дует такой сильный ветер, как сегодня, согреть может только надежда, сжатая в кулак. в одной руке у меня конверт, во второй – билет. Адрес отправителя в этот раз совпадает с пунктом назначения. Я поеживаюсь, когда очередной порыв ветра пронизывает меня насквозь. Даже то, что он разносит искры, догорающий пепел и дым не делает его теплее.

Мои карманы вечно набиты бесконечным количеством смятых бумажек, из тех, что обычно принято клеить на стенки и холодильники: желтые, розовые, голубые. Бумажки, на которых редко умещается больше, чем чей-то телефонный номер. Выуживая из брюк зажигалку, чтобы прикурить сломанную и измятую сигарету, мне приходится сначала перебрать пальцами все эти клочки. Выдергивая из кармана очередной липкий листок, я принимаюсь изучать его, пытаясь восстановить стертую с него карандашную запись, если, конечно, это не чек из винной лавки. Я никогда не могу вспомнить, зачем когда-то сунул в карман очередную запись. Они просто копятся там, на дне, обрастая пылью и выцветая, чтобы однажды всем вместе переместиться в помойное ведро, так и не оказавшись полезными.

Я провожаю взглядом каждую такую бумажку, которую бросаю в огонь. Вот чей-то телефон, вот адрес какого-то офиса, вон полетели записанные названия духов, которые надо было подарить жене на день рождения. рядом с паролем к рабочему компьютеру догорает чек за виски, за которые я выложил последние деньги, оставшиеся после покупки билета. Не обычное кукурузное пойло, а настоящий односолодовый скотч. Выдержанный в течение 18 лет в бочках на острове Айлэй, который я не видел даже на фотографиях. В опустошенной бутылке даже остался йодистый привкус океанского прибоя и простуженного бриза, смешанный с торфом, на котором коптили ячмень. На деньги, которые я потратил на этот виски, я мог бы купить целый костюм, в котором мог бы ходить на работу в течение еще одного года. Я сделал только несколько глотков. Остальным я облил досчатый пол своего дома.

Пламя, в котором, потрескивая, гибнет мой дом, играет рыжими бликами на стекле бутылки, которую я оставляю здесь. Скорее всего, моя жена погибнет при пожаре. Ее собачка – точно. Выходит, я никогда их не любил. Так уж получилось. А дальше полуразвалившийся седан, брошенный мною на стоянке у аэропорта, самолет, заглушающий ревом двигателей головную боль, последнее письмо, которое я не выпускаю из рук до того момента, как заспанный таксист не довезет меня по указанному на конверте адресу.

Изрезанная холмами долина. Наверное, летом она покрывается зеленью и становится так похожа на остров Айлей, который я никогда не видел даже на фотографиях. Так я себе его представляю. Таким он должен быть. Довольно долго иду пешком, уходя все дальше от дороги, где расплатился с таксистом. Домов в округе мало, так что отследить их нумерацию и вычислить местоположение нужного дома очень трудно. Да и не нужно. Я понимаю, что пришел, когда в воздухе ветром поднимается запах пепла. За проржавевшей калиткой – покрытый золой пустырь, черный остов дома, остатки недогоревшей мебели и разбросанные по земле тут и там обожженные клочки бумаг.

Усаживаясь на свой потрепанный чемодан, я достаю из нагрудного кармана лист бумаги и ручку. Писать, держа лист бумаги на весу, очень неудобно – буквы получаются кривыми и неряшливыми. С чего бы начать? Наверное, лучше так:

«Мне кажется, лучше и быть не может…»
__________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят