Ик_на_ЖД_Ёдяд : Рукавички.

С крыши спускалась малярная люлька. Она раскачивалась на холодном ветру, и грозила опрокинуться, но человеку внутри было все равно.
    Человек вглядывался в спящие ночные окна, примериваясь, как будет удобнее перелезть через перила люльки на балкон квартиры на пятом этаже.
- Моя любовь на пятом этаже, почти где Луна, на-на-на-на, - промурлыкал про себя человек, и деловито ухватился за кольца, приваренные к балкону, на которых летом держат цветы.

**************************************

- Как тебе фильм? – он держал Галю под руку, бережно, но сильно – ее сапожки на тонких в угоду красоте подошвах скользили по  обледенелому тротуару.
- Да ничего, только вот я не поняла одно: эта девочка, которая со шрамом через лицо - это из-за нее весь сыр-бор, Леша? – Галя старалась ступать осторожно, но предательские сапожки вновь подводили ее, и изо рта вырывалось нечаянное облачко невесомого пара, когда она тихонько охала, повисая на спутнике, и затем они останавливались, чтобы Галя могла выпрямиться, и перевести дух.
- Ну как тебе сказать…- замешкался ее спутник, немолодой уже мужчина в легком пальто, поверх ворота которого змеиной эманацией романтического образа был намотан толстый полосатый колючий шарф. Из этого его «Ну как тебе сказать» следовало, что он несколько удивлен, причем минорно, тем, что Галя не смогла воспринять язык, понятный ему самому, язык, на котором пытались общаться авторы фильма с горсткой случайных зрителей в сумраке и сырости малого зала вымерзшего насквозь кинотеатра с потерявшим смысл названием из прошлого, что напрочь забыто. – Как тебе сказать… Девочка со шрамом – всего лишь метафора немого свидетеля, в начале истории, а в конце ее – бог из машины, разрешающий неразрешимый вроде бы конфликт между героями и антигероями. Символ небрежности, которую олицетворяет собой иногда замысел богов, ткущих ткань бытия из своих надмирных нитей, - и Алексей сделал свободной рукой круг в воздухе, как бы показывающий место примерного обитания невидимых ткачей.
- Ай, осторожней, я же упаду! – и Галя и вправду в который раз поскользнулась, и крепко вцепилась пушистой варежкой в спасительный рукав Алексея. Рассмеялась звонко, запрокинув голову, потешаясь то ли над ставшим вдруг серьезным спутником, то ли над своей неловкостью:
- Леша, ты так интересно рассказываешь, только с каждым новым словом я все меньше и меньше тебя понимаю. Вот, к примеру, бог из машины – это что такое? Нет, я понимаю, какие-то нити, кто-то чего-то ими вышивает, а причем здесь машина? Какой она марки, или там модели, и зачем она вообще богу?
- Галинка, - он называл ее этим громоздким уменьшительным, средним между сухим «Галина» и теплым «Галка», подчеркивая состояние, в котором находились их отношения, начавшиеся слишком давно, чтобы назначать встречи под фонарем, и слишком недавно, чтобы забывать дарить цветы, а вместо этого покупать в универмаге кухонный гарнитур на двоих. – Галинка, «бог из машины» - это идиома, старинное название окончания пьесы, когда все настолько запуталось, что только явившийся неизвестно откуда бог, который всему произошедшему виновник, распутал бы клубок из судеб героев, ну там, оживил мертвого, или обличил таящего зло, каждому воздал, короче. Машина – это всего лишь подъемник: веревки, блоки и помост,  на котором спускался актер, игравший роль неожиданного спасителя или судьи. Это еще древние греки использовали. Рояль в кустах, знаешь?
    Галя задумчиво дышала себе в рукавицу, отчего на серых мелких волосках пуха повисали крошечные ледышки.
- Теперь понимаю. Им было лень продумывать свои истории до конца, и они так делали, греки эти.
- Хм, можно и так сказать. Хотя, вряд ли. Не может быть, среди них было полно талантов. Вот у Эврипида, например… - начал, было, Алексей, но Галя прильнула к нему, и поцеловала. Алексей невольно отшатнулся, и коснулся пальцами своих губ, почувствовав вкус ее помады.
    Галя смотрела ему прямо в глаза, и держалась за обе его руки мокрыми варежками. Алексей смущенно и растерянно улыбался.
- Наверное, я слишком скучно и много говорю, - виновато пробормотал он.
    Галя не отпускала его руки. В глазах ее, влажных и темных, в этот момент было что-то такое, отчего в горле пересыхает, и хочется сделаться маленьким, размером с щенка, и чтобы она взяла на руки, и навсегда прижала к своей груди.
    Он видел, что она знала это, и потому выразительно кашлянул, и мягко, но решительно, водворил ее на место рядом с собой, поправив сбившиеся кольца шарфа, и они зашагали дальше.
- Давай, забежим в какое-нибудь кафе, погреемся? Я замерзла. Заодно и расскажешь, кто был в ящике фокусника, который распиливали.
- Давай, забежим, - и он кивнул головой так размеренно-солидно, будто они только что приняли важнейшее для обоих решение, а он, по старшинству, использовал свое право решающего голоса.

**************************************

- Ты опять с ним встречалась, шалава? – голос Коли был безжалостен и тверд, как точильный камень. Коля жевал макароны, сгрудившиеся кучкой на сковородке, и шумно запивал нестерпимо сладким – шесть ложек сахару! – чаем, густым, как кисель.
- Никакая я тебе не шалава, выбирай выражения, - бросила Галя, не оборачиваясь. В выцветшем малиновом халате в крупный цветок, она зло терла щеткой керамическое блюдо, то и дело подставляя его, уже вымытое до блеска, под горячую водяную струю, бившую в пену на дне эмалированной раковины.
- Как же – не шалава? Ты со мной живешь? Живешь, - вступил Коля сам с собою в диалог. - А гуляешь с кем? С ним, с пидором напудренным этим. И кто ты после этого? Шалава? Шалава, - и Коля, в полном согласии с самим собой, жадно оторвал зубами кусок от хлебного ломтя.
- Во-первых, я с ним не гуляю, как ты говоришь. Он – руководитель поэтического кружка. Мне с тобой, Коленька, никаких просветов в жизни. Тебе пожрать, да меня - мордой в подушку. А там, в Доме Культуры, – люди, настоящие, не то что твои уголовники. Стихи сочиняют. И я, Коля, с ними. Потому что я, в отличие от таких как ты чурбанов, хочу жизни другой, где есть любовь и прочие возвышенные чувства, где красота и светлые мысли. С тобой я чахну, всю жизнь ты из меня высосал, упырь-клопушка. А Алексей Михайлович, и мои товарищи по кружку, - они мне, наоборот, жизни прибавляют. Я когда с ними общаюсь, на вечерах и занятиях, - будто свежим воздухом дышу. Не твоим смрадом, к которому ты единственно привыкший, а свежим воздухом.
- Слышишь, ты поговори мне еще про смрад, кукушка облезлая. Одежда, цепочки всякие, деньги тебе – это смрад, что ли? Что бы ты без этого смрада делала, сучья твоя душонка, а? – Коля размешивал сахар в своем страшном чае, звонко бренча ложкой о стакан. Мерно двигалась кисть его руки, с татуировкой – развеселой русалкой с обнаженной грудью.
    Галя выключила воду, оставшись наедине со звоном металла о стекло, принялась вытирать руки о зажелтевшее вафельное полотенце.
- Ты не дал мне договорить. Так вот, во-вторых, Коля, мне с тобой жить больше невмоготу. Надоело. Продадим квартиру, или разменяем, и будем жить порознь. Мы с тобой в браке не жили, и жить не будем. Ты – сам по себе, я – сама по себе.
    Коля облизнул чайную ложку, положил на стол, прищурился недобро.
- Ну, как знаешь. К этому и шло, стало быть. Собирай свои вещички, и уматывай. Завтра я сюда другую бабу приведу. Нормальную, с сисярами, без твоих запросов и ветра в жопе.
- Я участковому пожалуюсь, что ты меня из дому выгоняешь.
- Две бабы в одном доме – это перебор, сама знаешь. А и квартира-то – моя, а не твоя, такие дела, Галя, – казалось, впервые за последний год он обратился к ней по имени.
Сжав кулаки, Галя вышла из кухни.

**************************************

- Кто там?  - глухо прозвучало из-за толстой стальной двери.
- «Цветок степной, в извечной жажде
Воспрявший к небу. Зов любви»…
Это я. Открой, Леша, прошу, -  чемодан был неимоверно тяжелым.
    Дверь нехотя открылась – стукнули три удара открываемых замков. Алексей, в домашнем трико и клетчатой рубашке с короткими рукавами, с первого взгляда понял, зачем она здесь.
- Вот. Из дому ушла. Рассталась с ним. Теперь у меня нету никого, кроме тебя, - и на лице ее появилась безмятежная и доверчивая улыбка.
    Галя как будто не обратила внимания на то, что Алексей не предложил ей войти, и так и стоял, придерживая дверь, укрываясь за нею, и укрывая за нею что-то еще. Он опустил голову.
- Галь…Я…не думал, что у нас все так серьезно. Я не был готов. Совсем не был готов.
- Я тоже. Но вот видишь – решилась. Варежки где-то потеряла, дуреха, теперь вот руки мерзнут. Ты позволишь мне войти?  – наконец спросила она, и поставила чемодан на пол, усыпанный окурками.
- Проходи, - лицо его потускнело,  он распахнул дверь, и подхватил ее чемодан.

    В прихожей Алексей щелкнул выключателем. Вспыхнул неяркий свет, лившийся из уродливого самодельного бра, подвешенного под самый потолок, рядом с черной пластиковой коробкой звонка.
    На вешалке висел, отдавая сыростью, толстый полосатый шарф. И еще один, белый, от которого сильно пахло «Красной Москвой». Галя, разуваясь, искала взгляд Алексея, но тот весь съежился, побагровел лицом, и неожиданно сказал куда-то в сторону:
- Лида, к нам гости.
    Галя, начавшая было расстегивать «молнию» на сапоге, остановилась и выпрямилась.
    Из гостиной вышла женщина, полная и краснощекая, с вывернутыми губами сластолюбивого человека. Волосы на ее голове были скручены десятками бигуди, делавшими голову тяжелой и бесформенной.
    Алексей, скулы которого покрылись пятнами, махнул рукой:
- Лида, это Галина Михайловна, из нашего кружка. Галина, это Лидия Германовна, из театрального. Вы, должно быть, встречались в ДК, на творческих вечерах.

- Здравствуйте, - только и произнесла женщина в бигуди, и пробежала по Гале оценивающим взглядом колючих глаз.

- Леша…Как же это?... Как же это? А как же мы?… Цветок степной..Зов любви, а? – сдавленно пролепетала Галя, и прислонилась к стене.
- Так он и тебе эти стихи читал? Ну, молодец, чего тут скажешь, многостаночник, - усмехнулась Лидия Германовна, и игриво потрепала затылок сгорбившегося между прихожей и гостиной Алексея. Тот, сделав гримасу, отмахнулся.
- Это просто стихи, Галя. Всего лишь несколько нелепых строчек, - и зачем-то подвинул к порогу табурет.
- Заходи уже, не стой в дверях, - сказала Лидия Германовна добродушно. – Будет у нас шведская семья, верно, Лешенька?
    Алексей, не ответив, опустился на подвинутый им же табурет, и закрыл глаза кулаками.
- Нет, спасибо, я, наверное, пойду. Не хочу быть богом из машины, -  Галина торопливо нахлобучила шапку, вышла вон, приволакивая ногу с незастегнутым сапогом.

**************************************

- Девушка, вам нездоровится?  - прозвучал голос сзади. Галина отрицательно мотнула головой.
    Она сидела за столиком, накрытым нечистой скатертью, в компании из полупустой бутылки  «Пшеничной», и тарелки с нарезанной ломтиками вареной колбасой, подсохшей и потемневшей. Под столом на боку валялся ее чемодан.
- Все, что осталось от жизни. Ни стихов, ни дома, ни надежды. Только чемодан и остался, - и рука вновь потянулась к успевшему вымокнуть платку.
- А почему так случилось? – она подняла голову и увидела, как с этими словами к ней подсел тот, кто обращался к ней мгновением раньше. Худенький, с лицом юноши, печальными глазами, тонкими пальцами, перебиравшими что-то невидимое, он приблизился к ней, и всем своим видом являл сочувствие, и некоторое волнение.
- Меня выгнали из дома. Вернее, я ушла сама. Или все-таки выгнали…- Галя усмехнулась.
- Вот как? – и он налил ей водки, и из стакана остро пахнуло спиртом. Галя устало кивнула, и в благодарность за водку, и подтверждая: «Да, так вот и бывает».
- А там, куда ушла, - продолжила она, и слова давались ей с трудом, - Меня вовсе даже и не ждали. И теперь я осталась одна. Нет, не одна. Чемодан этот еще, - Галя раздраженно ткнула ногой чемодан, и со стола упала вилка, застрекотала по полу, запрыгала, и, наконец, успокоилась в благородных фламандских цветов лужице чьей-то блевоты.
- Действительно, это очень грустно, - искренне сопереживая, вторил ей собеседник. И вдруг: – А знаете, я вас помню!
- Откуда? Встречались на кружке?
- Не совсем. Я тут работаю на кухне, по части разделки, и вас видел несколько раз, когда выходил. Вы из Дома Культуры, я туда тоже хотел записаться, да не задалось.
- Правда? – безучастно бросила Галя, и в мучительной судороге с отвращением втолкнула в себя водку.
- Знаете, я вас давно запомнил, выделил из толпы прочих посетителей. Вы вся такая…легкая, прозрачная даже будто, как только что распустившийся цветок. И пахнете… как цветы, не помню какие, ромашки или такие синенькие, с бутончиками…
    Галя сквозь пелену опьянения произнесла:
- Что вы сказали? Что-то про запах цветов…
- Цветы, вы пахнете, как цветы, и одежда, и варежки…Простите меня, умоляю, вы их оставили недавно в гардеробе, а я себе прибрал в шкафчик, и вам не вернул. Не мог вернуть, они внутри как будто до сих пор теплые, рукавички. Я…очень рад, что нам представился случай познакомиться. Простите меня, что я радуюсь в минуту, когда вам грустно, - и собеседник, помешкав, взял Галю за руку.
    Его ладонь была сухой и едва теплой. – Могу ли я хоть как-то вам помочь? Могу ли облегчить вашу боль?
- Цветок степной, в извечной жажде…Какая это дрянь, какая сраная дрянь! Согласны?
    Собеседник кивнул, соглашаясь с охотой.
    И тогда в Галиных глазах снова заполыхало темное пламя, за колдовской призмой влажного блеска, от которого хочется превратиться во что-нибудь маленькое, не больше щенка, и чтобы она навечно прижала к своей груди, и никогда не отпускала объятий. От этого ее взгляда собеседник оцепенел, и не было никого в это мгновение вокруг, только она, с ее улыбкой, обнажившей ровные белые зубы, и кончик языка.

- Есть...двое…Леша и Коля… я покажу..где они живут.