Шырвинтъ* : Пурпурное сердце Тарзана

Весть о том, что меня отправляют во Вьетнам, застала врасплох. Пришел какой-то парень из штабных, разбудил меня и сказал: «Пакуй чемодан и звони маме». Я посмотрел на календарь. На календаре значился день 1 апреля 1972 года. Я опять закрыл глаза и попытался уснуть. Вчера я был в увольнении, где сильно наглюкался в баре с какой-то аборигенкой. Потом, помню, мы обнимались с ней на пляже и клялись друг другу в вечной любви. Затем был провал в памяти. Чуть позже в голове слегка растуманилось. Саманты (так, по-моему, ее звали) рядом не было. Я расстроился, и побрел в расположение части, где повалился на койку и уснул мертвецким сном. А тут с утра этот придурок… со своим Вьетнамом.

Наша 32-я пехотная дивизия, где я проходил службу, базировалась на Гавайях. Райский уголок, скажу я вам – волны, пальмы, песок, аборигенки цвета капуччино кругом, украшенные ожерельями из тропических цветов… И тут на тебе – Вьетнам. Я опять раскрыл глаза и посмотрел на календарь, висящий у меня за головой. 1 апреля! «Точно наебали»: понял я, но на душе все равно почему-то было тревожно.

Я умылся, почистил зубы, оделся в чистое, и пошел штаб выяснить – кому это там из нашего командования приспичило так неудачно пошутить. Или во всем опять виноваты эти пидарасы из Вашингтона… Вообще-то я пью я мало, но вчера перебрал. Наверно все-таки душа загодя чувствовала что-то неладное, хотя особой тревоги я тогда не ощутил. Пил себе и веселился. А вот сегодня… сегодня меня слегка поябывало. Да и вид был – не очень. «Глаза красные и перегар за милю»: успел подумать я, перед тем как, глянув в зеркало на свое отражение, постучал в дверь кабинета командира полка.

- Разрешите, сэр?
- А, лейтенант Ирвинт, - обрадовался командир, - рад тебя видеть… В последний раз видеть, - после недолгой паузы, добавил он. Через двое суток отбываешь во Вьетнам.
- В составе дивизии? – поморщившись от головной боли, вызванной неприятной новостью, спросил я.
- Хуй там, - еще больше обрадовался командир, - дивизия здесь остается, острова защищать. А вот ты, и еще пару идиотов, вроде тебя, поедете отстаивать идеалы демократии и помогать АРВ-шникам бороться с индокитайским коммунизмом.
- А почему именно я?
- Потому, что такие долюлёбы, как ты Америке не нужны. Потому, что ты неудачник, - теперь уже грозно ответил командир, и напоследок добавил, - Потому, что я очень надеюсь, что вас убьют в первом же бою… Потому, потому…. Кругом! Пшел нахуй!
- Ес, сэр, - ответил я и, развернувшись на каблуках, вышел из кабинета.

Неудачник, - думал я, как все-таки оскорбительно это слово для американских ушей. Что они нашли в этом слове оскорбительного? Мне, пацану, до десяти лет жившему в Одессе, было этого не понять. По-моему, существует гораздо больше оскорбительных слов, о существовании которых граждане моей новой страны даже не догадываются. Ну ничего – я еще докажу их неправоту.

Во Вьетнам мы летели гражданским бортом, хотя я в тайне надеялся на двухнедельный круиз по Тихому океану, на каком-нибудь авианосце. Видимо я, правда, неудачник. К тому же я летать боюсь до усрчки. Эх, знать бы мне тогда, на борту 747- го, благополучно приземлившегося в Маниле, что значит «бояться до усрачки» - лучше бы я прямо на этих Филиппинах и дезертировал. Хрен бы меня нашли.

Через день, в компании роты каких-то отмороженных воинов в зеленых беретах, транспортным бортом меня доставили с Сайгон. В Сайгоне я сразу попал в госпиталь, и провалялся там с триппером три недели, пока меня не вылечили. Саманта (или как ее там, уже не помню) оказалась не слишком чистоплотной. Вылечившись, я пошел гулять по Сайгону. Интересно было посмотреть на город, выпить в баре пива, познакомиться с экзотической узкоглазой красоткой… но не судьба. Меня поймала военная полиция и доставила в штаб 25-ой пехотной дивизии.

Там меня хотели отдать под трибунал, но потом одумались, и я получил назначение, прибыть в деревню Матьенг, где-то на границе с Лаосом, в районе 17 параллели, и приступить к выполнению обязанностей командира разведывательного взвода. Все мои отговорки, что в тылу от меня гораздо пользы, а разведчик из меня никакой, не произвели на командование никакого впечатления. Командованию дивизии было виднее. «Ну и хер с вами, - решил я, - раз уж я неудачник, значит такая мне выпала судьба. Придется быть разведчиком, хотя на офицерских курсах в штате Вирджиния, куда я поступил, скрываясь от правосудия, меня готовили совершенно по другому профилю. Я был химиком».

Утром, я прибыл в расположение 15-той вертолетно-штурмовой роты, откуда меня должны были доставить к месту службы. Там меня уже ждал разогревающий двигатель вертолет в экстерьер которого наземные технари, которых летчики почему-то именовали «слоны», добавляли заключительный реактивный антураж. Я достал из кармана зеленый маркер, и одном из снарядов зачем-то написал: «Хошимину из Одессы». Потом подошел к пилоту, чтобы познакомится, и узнать когда мы вылетаем. Звали пилота Чик.

Чик внимательно посмотрел на меня, пожал руку и любезно предложил добить косяк, который он скурил уже наполовину. «Будет не так страшно»: - объяснил он. Он дал мне сковородку, чтобы я ее положил себе под жопу, объяснив это тем, что дно у геликоптера хоть и бронированное, но так уж повелось у их в части еще со времен корейской войны – типа, что-то вроде талисмана.

Потом, Чик выдал мне шлем, показал, как пользоваться пулеметом, и велел из него стрелять, если вдруг увижу что-нибудь подозрительное.
- А что тут может подозрительного? - поинтересовался я, и мне почему-то вдруг стало очень смешно.
- Все, блядь, - ответил Чик, - тут везде враги. Полетим низко. Если увидишь на дереве огонек – значит там ВиСюк. Они бутылками с напалмом по нашим вертолетам кидаются. Напиздили по джунглям наших боеприпасов неразорвавшихся, разлили по бутылкам из-под пепси колы, и кидаются. Пулей-то, геликоптер, не возьмешь. А напалмом можно. Напалмом все можно. Пиздецкая штука, потом сам убедишься как-нибудь. Уже два борта из нашей роты наебнули.

- А кто такие эти ВиСюки? – перебил я Чика, который, как мне показалось, мог рассказывать про напалм бесконечно.
- Это вьетконговцы. По первым двум буквам Ви и Си… А, вот и тунеядцев привезли, - кивнул Чик на подъехавший джип, - Сейчас мы их на борт примем, и… «Люби меня крошка, я бомбил Нагасаки…»: пропел Чик куплет из известной песни времен Корейской войны.

Тем временем, два дюжих сержанта военной полиции выкинули из машины четырех, связанных бинтами вьетнамцев, попинали их на земле ногами, и пинками погрузили в вертолет:
- Высадите, примерно там, где их и подобрали, - объяснили Чику МП-шники.
- Высадим, - утвердительно кивнул копам Чик, уселся в кабину, и добавил двигателю оборотов. Через минуту мы оторвались от земли и полетели в неизвестность. Я перекрестился и прочел молитву «Отче наш».

Скажу вам, парни, что летать на вертолете, куда страшней, чем на пассажирском Боинге. Вибрация по салону страшная, это из-за того, что пули ВиСюков отшибают от лопастей нашей небесной кавалерии кусочки, тем самым уменьшая балансировку винта. Латать дырки «слонам» нет времени, поэтому пилоты так разбалансированными и летают.

Ощущение примерно такое, будто тебе в жопу вставили вибратор для бетонных работ, и включили его на полную мощность. Пилоты-то привыкли, а вот когда летишь первый раз – страшно до усрачки, поэтому, если бы не косяк, которым меня угостил Чик перед полетом, мне бы пришлось очень туго.

Эти и другие новости, а так же то, что наши планы меняются, Чик рассказал мне в шлемофон:
- Сейчас залетим в еще одно место, к ребятам со второго батальона морской пехоты. Они там «языка» поймали. Его надо на обратном пути в контрразведку АРВ доставить… только что по рации из части передали, так что потерпи немного.
- Потерплю, чего уж там, командир, - вздохнув, ответил я, обводя стволом пулемета простирающиеся снизу рисовые поля, разбитые на правильные прямоугольники вьетнамскими селянами. Вот по этим прямым линиям - межам я и водил прицелом – надо же было чем-то себя занять…

Приземлились мы на поляне посреди джунглей. Двигатель Чик не выключал. К нам навстречу из леса тут же выбежали несколько солдат, которые закинули на борт несколько мешков. В маленьком, наверно, была почта, а в том, что побольше, останки их товарища, недавно подорвавшегося на мине. Меня опять стало немного поябывать от страха. Вслед за солдатами, слегка прихрамывая на левую ногу, подошел их командир.

Майор Брюк (так, по-моему, звали этого вояку) держал за руку какое-то странное кривоногое существо. Издалека оно было похоже на ребенка, страдающего тяжелой формой рахитизма. На голове у существа была американская армейская каска, на поясе белые трусы на лямках, а руках осколочная наступательная граната.

Когда командир приблизился, даже Чик выскочил из кабины чтобы посмотреть на это чудо:
- Хай, майор, вы, что тут совсем охуели? Кто это? – пожав руку морпеху, спросил Чик.
- Не видишь, что ли – примат. «Язык», бля, за которым вы и прилетели. Тут накладка вышла. Поспешили доложить, что «языка взяли», а он макакой оказался. Думали, пока вы прилетите, другого возьмем, да не тут-то было. Когда надо, ни одного ВиСюка в радиусе пяти миль не найти, а когда не надо – как блядей на углу Бродвея и пятьдесят шестой.

- Это не макака, это гиббон, или шимпанзе, в крайнем случае, - вставил свои пять центов я. Примату очень понравились мои слова. Он запрыгал, и несколько раз издав звук «У», отпустил руку майора и подошел ко мне. Потом он еще немного попрыгал рядом со мной, потряс отвисшей губой и вложил мне в руку гранату. Кольцо осталось у него в руке.

- Ложись, - крикнул я и, толкнув Чика, повалил его на землю рядом с вертолетом.

Тем временем, этот орангутанг, сбегал за гранатой, вернулся к нам и начал прыгать рядом, приговаривая свое слово «У» с еще большей радостью и усердием. Казалось, что эта игра доставляет ему удовольствие.
- Не бойтесь, парни, - сказал майор Брюк, - граната нерабочая. Я сразу забыл предупредить.
- Бул шит.., мазафака.., идиоты, - закричал Чик, хватаясь за пистолет, - я сейчас этому кинкогу вашему жопу отстрелю. Ой. Я, кажется, обосрался! Где тут у вас сортир и вода? – потрогал себя сзади Чик.

Майор показал вертолетчику, где у них находится туалет, и Чик быстро, разрядив в небо обойму, убежал в джунгли совершить вынужденные гигиенические процедуры. Почему я тогда сам не обосрался – не знаю. Наверно потому, что смерти еще близко не видел, да все окружающее было в диковинку. Это уже потом, когда я увидел, как подрываются на минах-ловушках наши ребята, как прямое попадание ВиСюковой мины разносит в клочья блиндажи и технику, лишь тогда приходит понимание, что такое смерть, и как это глупо - погибнуть от рук какой-то ебанутой обезьяны.

Пока Чик мылся и стирал штаны, майор Брюк, рассказал мне о том, как У (а именно так морские пехотинцы и прозвали обезьяну) оказался у них в качестве «языка». По данным разведки в этом районе намечалось крупное наступление ВиСюков. Морпехи, прочесывая территорию, наткнулись на засаду. Много наших ребят полегло, рассказывал майор, да и ВиСюкам тоже досталось. Подошло подкрепление, отбились кое-как. Вертолеты вызвали, те по «зеленке» с воздуха ебанули. ВиСюки даже ночью потом кричали раненые по джунгям. Мы их потом нашли и добили. А как добили, поступил приказ – достать «языка». Вот жеж, ёб жеж… Высылать некого, ребята устали, вот и пришлось Патрика послать – он на хозяйстве остался во время боя.

- Ты же знаешь этих тупорылых ниггеров с Тексеса. Они там на всю башку отмороженные. Представляешь, что бы было с Америкой, победи южане в гражданской… Ладно, отвлекся… Короче, Патрик этот, так вообще с рождения на героине. Хер его знает, где он кайф берет, но каждый день обдолбанный ходит. Пришлось его оправить. Через три часа вернулся. Докладывает, мол, так и так, сэр, задание выполнено. Подкрался, мол, сзади, сидит ВиСюк в каске, сухпаек американсакий жрет. Прикладом по голове ебанул, пластиковыми хомутами руки и ноги связал, в рот тряпку засунул и принес. Кинул в блиндаж. Говорит: «господин майор – задание выполнено, вызывай вертолет завтра».

Ну, я ему благодарность объявил, и отдыхать отправил. А сам в штаб доложил, что взяли «языка». Высылайте вертолет. А утром глянули – обезьяна. Развязали его, пинка дали, чтобы в джунгли убегал, а он ни в какую. Видать у него с мозгами что-то стряслось, после того как его Патрик прикладом по каске приложил… Вертолет мы уже целую неделю ждем, а они из-за тумана не летали…Убить зверушку – рука не поднимается….

.. А еще ему очень сухпайки нравятся, от них нас уже блевать тянет, а ему в радость, вот и прикармливаем потихоньку. Воины мои штаны ему смастерили. Сначала думали – пусть остается, но он, сука, злобу на Патрика затаил. Ночью, чуть не задушил.. Хотя кто, его знает, может ему с дуру померещилось. Патрик говорит, проснулся ночью, а на груди у него У сидит, и злобно так смотрит… Теперь вот боимся, что прибьет У его, как-нибудь ночью… А как теперь с «языком» быть – ума не приложу.

Тут, как раз Чик подошел. У увидел его, и сразу в вертолет спрятался.
- У, - подошел к вертолету майор и заглянул вовнутрь, - иди сюда, сынок, или полетишь с лейтенантом?

У спрятался за связанными АРВ-шниками, только каска из-за них торчала. Там он потихоньку постукивал по себе по каске гранатой, часто повторял свое имя, вселяя ужас в пленников.

- Что это за пиздоглазые у тебя на борту? – спросил Чика майор Брюк, заглянув в салон боевой машины, - ВиСюки, что ли?
- Нет, АРВ-шники. Симулянты, - ответил Чик, раскуривая еще косяк, - они тут неподалеку с ВиСюками бились, так эти четверо обосрались от страха, вызвали вертолет, обмотали себя бинтами, кровью обмазались чужой, - продолжил Чик, пуская косяк по кругу, - …Их в госпиталь привезли, а они целёхонькие. МП-шники их быстренько спеленали, и велели высадить там, где подобрали… а можно и не там. Где хотите высадите, сказали они. Ты понимаешь, о чем речь? – спросил Чик меня.

Я, честно говоря, не понимал. Думал: «Ну, высадят, где-нибудь, ну и что? Для чего тогда их было связывать и рты затыкать?» Ответить я не успел. Неподалеку рванула мина.
- Улетаем, - закричал Чик.
- Чик, - закричал командир морпехов, - ебни по верхушке, - он указал на гору, оттуда, по всей видимости, велся минометный обстрел. – И это… ты одного ВиСюка не высаживай, сдай его назад, скажи, что это наш «язык», окей? А ты, лейтенант.. - обратился ко мне морпех, - У с собой забери. Вы друг другу понравились. Пропадет он у нас. Общий язык найдете. А я тебе за него в следующий раз АК-47 через Чика в презент передам. Хорошая штука. Гудбай, ребята…

Спорить было некогда. Рядом рванула еще одна мина, Чик быстро поднял вертолет в воздух и полетел в сторону верхушки. Я надел на голову шлемофон, сел за пулемет и снял его с предохранителя.

По верхушке Чик выпустил четыре РС-а, а я расстрелял в том же направлении половину ленты. Не знаю, убил кого-нибудь, или нет – врать не буду. Из-за огня и дыма ничего не было видно. Чик еще немного покружил над горой в поисках мишени, но ничего подозрительного не обнаружил. Поэтому он развернул вертолет на запад и мы полетели дальше искать приключений на свою жопу.

- Скоро будем на месте, лейтенант, - минут через двадцать полета, зависнув на расстоянии, примерно двухсот футов над какой-то рекой, обратился ко мне Чик. – Высаживай балласт. Только не всех. Одного оставь, будет «языком».
- Так они же разобьются, с такой то высоты, - посмотрев вниз, удивился я.
- По уму бы их надо было на верхушку высадить… с высоты в тысячу футов, а тут… короче, считай, что мы им шанс даем. Может выплывут. А вообще, салага, ты лишних вопросов не задавай. Выполняй приказ. Повоевал бы с мое, так тебя бы упрашивать не пришлось – сам бы их уже давно высадил. Выполняй приказание, фак ю, - грозно добавил Чик.

Я, как было приказано, выкинул трех вьетнамцев за борт. Они немного упирались, но мне помог У. Он держался двумя передними лапами за шпангоут, а задними усердно пихал симулянтов в спину. Потом он смотрел вниз, и когда те шлепались о воду, говорил свое любимое слово: «У». Мне тогда показалось, что он доволен собой и умеет считать. Потом У подошел к оставшемуся пленнику, пригрозил ему гранатой, и уже через пару минут уснул у него на животе. Скорей всего примат устал, и пережил нервный стресс, подумал тогда я. А вообще, он хороший парень этот У… похоже мы действительно с ним подружимся.

Теперь я знал, что значит на языке контрразведки и военных летчиков, означает понятие «высадить симулянта». По моему так и надо. Все правильно, хоть немного и негуманно по отношению к людям. Во всяком случае, мы дали им шанс, авось выживут.

Пока мы летели к месту моей командировки, Чик рассказал мне, что примерно ждет, оставшегося в живых «языка». Ничего хорошего, как оказалось, «языков» не ждало. Будь ты ВиСюком, или воином Армии Республики Въетнам, или вообще, каким-нибудь задроченным камбоджийцем – путь один. На погост. Допросы контрразведка АРВ вела весьма примитивно. «Язык» всегда говорил, не истинную правду, а то, что от него хотели услышать. Поэтому разницы, кто у тебя на табуретке, ВиСюк или АРВ-шник, следователи не видели. Пиздоглазый – и все тут. Сначала один палец отстрелят, потом другой. Потом пулю в колено. Потом подписываешь бумаги, пулю в голову, и в яму. Дело закрыто. Какие, на хер, разведданные, когда следователя после работы в кабаке ждет выпивка, друзя и развеселые сайгонские бляди. Вот они вам - разведданные. Нате. На бумаге. Поди проверь. А мы тут, янки, воюй за их демократию, суки неблагодарные. Именно из-за них мы войну просрали, как потом выяснилось. Было, конечно, пару элитных АРВ-шных батальонов, но они полегли в конце войны где-то в дельте Меконга. Те дрались, как собаки. Но не о них, собственно речь. Это уже другая история…

Тем временем мы прилетели к месту службы. Когда мы вышли из вертолета, посмотреть на нас пришла, наверное, вся рота. Даже раненные солдаты, которых грузили в вертолет, отводили свои потухшие взгляды от капельниц и, разинув рот, с интересом разглядывали нас с У. Еще на борту, я с трудом упросил своего нового напарника отдать мне гранату, чтобы неровен час, не обосрался еще кто-нибудь из моих новых сослуживцев, да и самого У в запарке не пристрелили.

Командира нашей роты звали капитан Яржембицкий. Сын польских эмигрантов из Огайо.
- Вилкам ту зе хелл, лейтенант Ирвинт, - пожав руку, поприветствовал меня капитан, - кто это? – указал на У командир, приглашая нас к себе в блиндаж, - твой второй пилот? - пошутил он, обращаясь уже к Чику.
- Не, подъебывай, знаешь, как обидно, - отмахнулся от капитана пилот Чик, - и так уже неделю один летаю. Что за страна! Что за болячки! Бо - мой «второй», уже десять дней от какой-то лихорадки в госпитале корчится. Температура под сорок. Весь зеленый. Ничего не помогает. Если не пойдет на поправку, то его сегодня на плавучий госпиталь какой-то доставят в Тонкийском заливе. Но будем надеяться, что все будет ок! Ну что, парни, дунем на дорожку? – предложил Чик и начал хлопать себя по карманам. В карманах он ничего не нашел. – Ладно, хер с ним, - сказал Чик, - и хорошо. Лишнего не надо, а то опять, заблужусь, как прошлый раз, ну его к чертям. Давай, Пилсудский, пивом лучше угости…

- Так что же это за макака? – еще раз повторил свой вопрос, капитан Яржембицкий, - секретное оружие?
- Да, - ответил я, и начал гнать. Меня еще толком не отпустило, от марихуаны и от всего того, что пришлось пережить за первый день моей вьетнамской войны. – Он специально обучен. Умеет за версту чувствовать засаду, и обладает отменным нюхом на мины ловушки… Ну и дальше, в таком же духе, - я еще дальше чего-то врал, сейчас не упомню.

Врал, что у него особый нюх на гербицид «Орандж», которым были отравлены почти все посевы в северном Вьетнаме, включая бананы и ананасы, которые никак нельзя было употреблять в пищу. А очень хотелось. Фрукты росли в больших количествах около вьетнамских деревень, и солдат, одуревших от сухих пайков и употребивших в пищу этих сочных запретных плодов, потом часто поносило и рвало. В общем, я характеризовал У положительно со всех сторон…

Мой напарник тогда сидел в углу, и очень внимательно меня слушал. Сейчас я уже не вру. А тогда.. Тогда у него действительно были умные, как бывают у некоторых овчарок глаза, и мне казалось, что он понимал то, о чем я говорю, и внимал каждому слову.

Мы выпили по бутылке противного теплого филиппинского пива, и Чик засобирался в обратный путь. К тому времени в вертолет уже загрузили раненых и убитых солдат, и видавшая виды, серая винтокрылая машина – гроза ВиСюков и ангел спаситель для наших солдат, тяжело оторвалась от земли, набрала высоту, и скрылась за кронами таких же серых деревьев. Странная штука - для меня тогда весь мир, почем-то стал серым. И все время, вплоть до окончания войны, он оставался именно таким. Лишь потом, спустя много лет, он постепенно начал окрашиваться во все цвета солнечного спектра.

Как бы там не было, но У, оказался на редкость смышленым шимпанзе… или гиббоном (мы так всем взводом и не смогли его классифицировать. Зоологов среди нас не было). В первый же день я получил прозвище Тарзан. Тарзан – друг обезьян. А потом, наш взвод, а впоследствии и всю роту стали называть этим именем. Так повелось, что американцы любят давать названия своим небольшим воинским подразделениям. Не знаю, как на уровне полков, но взводы, роты и батальоны часто переименовывали, во всяких Иглов, Бизонов, а то и даже Драконов. А мы, стало быть, стали Тарзанами.

Моя служба заключалась в том, чтобы ходить по полям и искать «Тропу Хошимина». Идешь по полю в высокой траве впереди взвода, и ищешь ВиСюков. Кругом мины. Засады. Тишина. Идешь и не знаешь, что ждет тебя через секунду. Вдруг ты уже на мушке у врага…

У всегда ходил с нами. Как ни странно, он действительно научился распознавать мины и за версту чувствовал засаду ВиСюков. «У! У!»: тихо говорил он, указывая в куда-то в сторону. И, как правило, там действительно были мины-растяжки. «Уууууууу»: говорил он более протяжно, и приседал в траву – тогда мы знали, что впереди нас подковообразная засада, выйти из которой было очень сложно. Много наших ребят в них погибло…

Иногда он выводил нас на схроны с оружием, которое местные жители, днем трудящиеся на рисовых полях, а ночью превращающиеся в партизан, прятали недалеко от своих деревень. Оружие мы уничтожали, деревню, как правило сжигали, предварительно выгнав из домов жителей, а У объявляли благодарность. Мы действительно были ему благодарны. Столько жизней спас этот, неопознанной породы, зверун – сейчас уже не упомнишь. В общем, о нас даже легенды ходили, мол есть такая рота – Тарзаны.

Один раз мы попали в очень сильную передрягу. ВиСюки открыли по нам огонь с трех направлений. Из джунглей работали минометы, из-за тумана мы не моли вызвать поддержку с воздуха, а потом еще и две рации угробили. В общем – полная жопа. Чудом тогда пол взвода уцелело. В том бою один наш солдат накрыл У собой. Так и лежал на нем, пока подмога не подошла, и ВиСюков не отогнала. Сам солдат лежит, и обнимает У, как ребенка. Мертвый уже был, вся спина в осколках… Вот ведь, как бывает – человек ценой своей жизни спас жизнь зверуну. У меня в голове тогда не укладывалось, да и сейчас не укладывается. Помню, тогда, после боя, ушел я подальше в джунгли, сел под сосну, и плачу, как ребенок. У подошел, стал передо мной, гранатой себе по каске стучит, и укает. Развеселить пытается. Вроде как говорит: «Не плачь, дружище, все заебись. Мы еще надерем жопу этим пиздоглазым…». «Ладно, - говорю, - развеселил. Командиру нельзя нюни распускать. Пошли отдыхать».

Ну а потом, нам еще тяжелей пришлось. Я к тому времени уже ротой командовал. Ротой «Тарзан». ВиСюки стали получать значительную помощь от Союза. Их оружием сбивали наши вертолеты, как воробьев, да и вообще наступали по всему фронту. Вроде ждешь его, вертолет. Вот он родимый. Сейчас сядет, заберет нас… Хуй там – уже горит. Горит и падает, зарываясь винтом в землю, и разрываясь на куски.

Все солдаты возвращаются с войны ранеными. Кроме убитых, конечно. Убитым уже все равно. Говорят, они попадают в рай. Может и так. Я не очень хочу об этом думать. Но то, что У попал в рай, в свой обезьяний рай, я почему-то верю.

Для нас с ним это был последний бой. Не знаю, каким чутьем У почувствовал предназначающуюся мне пулю. То, что снайпер выцеливал меня – это точно. У толкнул меня в бок, а солдат в трех футах за моей спиной получил пулю в грудь. Эта пуля была командой «к бою». К последнему бою, из которого мне удалось выйти живым, а вот У не повело. Его разорвало в клочья ВиСюковой миной, когда он тащил санитарную сумку, корчащемуся от болевого шока на опушке леса новобранцу. У не осталось ничего. Только добрая о нем память.

Меня, раненого в том бою в ногу, эвакуировал вертолет. Потом был госпиталь в Сайгоне, и шрамы от осколков на память. Память о войне, и память о нашем боевом товарище неизвестной обезьяньей породы. А еще нелепый орден «Пурпурное сердце».

Теперь, после войны, мы иногда встречаемся с пилотом Чиком и вспоминаем эту войну. Однажды, в баре за кружечкой пива, я рассказал ему, как разговорился в Сайгоне с одним буддистским ламой из Камбоджи, понимающим по-английски. Я ему рассказал про У, и спросил, что он думает на счет этого всего. Тот ответил, что скорей всего, в прошлой жизни я был такой же обезьяной, как и У. И возможно мы даже были братьями с одного помета. В этом воплощении, я превратился в человека, а У имел какие-то кармические хвосты, которые он отработал в этой свой вьетнамской жизни и войне. И еще лама сказал, что мы обязательно с У еще встретимся и непременно узнаем друг друга. Возможно, очень скоро, но уже не на войне. И, слава богу.

Чик, выслушал меня, и сказал, что все вероятное возможно. Вот так вот..

Вообще, мы с Чиком после войны неплохо устроились. У Чика свой аэродром, вертолетная школа, где он обучат летать всех желающих. Пару десятков новеньких вертолетов Сикорского, в которых я мало разбираюсь. У меня благотворительный фонд по охране приматов, кое- какие интересы в Индокитае, недвижимость на Гавйях… Но я все равно до усрачки боюсь летать.

Но когда мы встречаемся с Чиком (а это бывает довольно таки часто, потому что мы друзья), мы выкуриваем косяк, садимся в его новенький «Сикорский» и взмываем в голубое флоридское небо. Нам тогда все похуй!

«Люби меня крошка, я бомбил Нагасаки…»: затягиваем мы, нашу любимую песню.

15.01.2008.