Гусар : Губа ч.2

С лейтенантом Степановым Одинцов познакомился на второй день приезда в часть. Степанов, занимавший должность начальника продслужбы, зашел в расположение КМБ, чтобы лично взглянуть на своего будущего подчиненного. Сам он, еще года не прошло, как пришел в войска после того, как с отличием окончил Вольское училище тыла и был всего на четыре года старше Сереги. Поговорив минут двадцать, в основном на тему профессиональной компетентности будущего повара, Степанов заявил:
- Нормально, боец! Третья рота, второй взвод!
Степанов оказался на редкость не глупым офицером и если возможна дружба командира и солдата, то это была именно дружба. Позже Серега вывел для себя такую закономерность- офицер Советской армии без войны тупел с каждой новой звездочкой на погонах. Процесс этот был почти необратимый, повсеместный и охватывал большинство бывших выпускников военных училищ, маявшихся от обязанностей проверки стерильности солдатских сортиров, подворотничков и сапог.

Степанов являл собой тот редкий случай исключения, который только подчеркивал закономерность.
Одинцов с детства слышал выражение «офицерская честь», но, во-первых, никогда не понимал чем она, собственно, отличается от какой-то другой чести, а во-вторых, не любил когда об этом кричали за пьяным столом, а на деле вытворяли такое, что будь на их месте любой поручик царской армии, он немедленно пустил бы себе пулю в лоб.
Степанов же в своем пользовании этим понятием был похож на хорошо воспитанного человека, пользующегося за столом ножом и вилкой, делая это легко, свободно, не задумываясь. Он терпеть не мог сексотов, не опускался до столь частого в тыловых службах воровства, и был готов отстаивать свою точку зрения перед любыми звездами и лампасами.

Лучше узнать его Одинцову удалось осенью, когда Серегу и еще десять солдат отправили в командировку на месяц, заготавливать для части картошку. Степанов был старший, а Серега готовил на полевой кухне нехитрую солдатскую еду. В одной палатке расположились ребята, а в другой сделали склад и ночевали Одинцов с командиром.
Ночами они часто слушали по приемнику вражеские голоса (Голос Америки, Свободная Европа, Голос Ватикана и конечно Севу Новгородцева из БиБиСи!), обсуждали хрень, которую несли капиталисты, отличавшуюся от хрени, которую вдалбливали на политзанятиях замполиты-политруки, как плюс отличается от минуса. Как старые друзья, рассказывали друг другу о жизни, взглядах, мечтах.
Оба росли в Советской стране и воспитывались на книгах о Павке Корчагине, Мересьеве, Матросове и, споря до хрипоты, понимали, что время героев проходит, ломается еще вчера нерушимый Союз, а вместе с ним ломаются и людские понятия, с треском, как лед на реке и никому не важно, что на этом льду остаются не пара зазевавшихся рыбаков-подледников, а двести пятьдесят миллионов обалдевших от перестройки советских граждан.

И вот теперь он его подставлял. Мало того, что за серьезный залет его подчиненных Степанову, как пить дать, задержат очередную звездочку, так еще и спирт то его - лейтенанта Степанова! А Воевода долго не продержится, факт!
Улучшив момент, Одинцов показал глазами вызванному из дома Степанову, что хотел бы поговорить с ним с глазу на глаз. Степанов понял и выпросил пятиминутный тет-а-тет.
- Рассказывай Серега! А то вижу - пургу гоните, особенно Воевода.
- Короче, извините, товарищ лейтенант! Ваш это был спирт.
- Нормально! И чё мне теперь, Одинцов?
- Я скажу, мне спирт в банке из-под паштета прислали, запаянный. Я сегодня, как раз, посылку получил, комбат видел. Вы только Воеводе скажите про паштет. И, правда, извините!
- Ладно, проехали! Что ты заладил - «извините, извините!». Вам сейчас тоже не сладко придется. Сам знаешь, зуб на тебя серьезный!

Потом до утра рыли под снегом заледеневший мусоросборник, чтобы найти несуществующий вещдок - паштетную банку, а утром, на разводе шатающиеся от похмелья и усталости Воевода и Одинцов услышали свои фамилии.
- … выйти из строя!
- За нарушение воинской дисциплины, выразившееся в употреблении спиртных напитков и обман командиров, объявляю семь суток ареста с содержанием на гауптвахте!

И вот, теперь рядовой Сергей Одинцов трясся в кабине грузовика, рассматривая проплывающие за окном пейзажи. Поразительно сочеталась красота забайкальской природы с однообразием сел и поселков, будто прямо на холсте Васнецова или Левитана пьяные пролетарии оставили следы своей вчерашней попойки.
Да и села с поселками, по правде сказать, встречались намного реже, чем зоны и воинские части, похожие как родные братья.
В стране победившего социализма, где каждый третий сидел, а каждый четвертый охранял, зоновские понятия были и в армии, и в училищах, и на улице. И, наоборот, в зонах ходили строем, надевали красные повязки и сотрудничали с администрацией за УДО. В «сучей войне» победили все-таки суки!
А как могло быть иначе в стране основанной бывшими каторжанами, террористами и уголовниками, грабившими банки? «Оттож!» - как говорила Серегина тетка, кстати, сидевшая в 53 году в Таганской тюрьме, о чем напоминали ее живописные наколки, сделанные, казалось гвоздем-соткой.

Зил, тем временем подъехал к воротам части, проехал КПП и остановился возле плаца, напротив одноэтажной казармы унылого вида.
- Давай, Серега! – попрощался с Одинцовым водила из его роты.
- Девки тебе дома будут давать, Витек!
Одинцов со старлеем прошли к помещению с торца казармы, вошли внутрь и их взорам предстала ,так называемая «задержка». В коридоре, со следами ведущегося ремонта на стенах и потолке, не спеша, делали дембельский аккорд двое солдат комендантского взвода.
Переговорив с часовыми, офицер обернулся к Сереге:
- Ну что, Одинцов? Приезжать через неделю?
- Ага. Отсижу как надо и вернусь!
- Все шутишь? Ну-ну. Хазанов хуев!- вместо прощания пробурчал старлей.

Камера предварительного задержания была еще не губа, а помещение при казарме комендантского взвода, представлявшая собой небольшое помещение с бетонным полом и стенами, поверх «шубы» покрашенные «Кузбасс-лаком» - никогда не высыхающей, отвратительно пахнущей и постоянно пачкающей краской черного цвета. На оптимистические мысли обстановка не наводила вовсе.
Серега огляделся и увидел в углу, на полу неизвестно как попавший сюда прошлогодний номер «Юного техника». Это было, хоть какое то, но чтение!
Читать Серега любил! Научился он этому рано – в четыре года, а в пять уже ходил с матерью в библиотеку, где под недоверчивые взгляды посетителей и гордые матери, выбирал себе детские книжки.
В шесть лет он пошел в первый класс и до четвертого учился на одни пятерки. Учиться было легко, а свое свободное время Серега, в основном, проводил за книгами, просто проглатывая все, что попадалось под руку. Это радовало, но больше удивляло мать и родню, поскольку и в роду Одинцовых, и в материном роду, мужчины были непоседливы, драчливы и садились по первому разу еще в ранней юности.
Мать с отцом, кстати, и познакомились по переписке, как в кино «Калина красная», когда будущий Серегин папаша сидел свой пятый срок.

Загремели засовы, и дверь камеры открылась.
- Выходи, работать будешь! – на пороге стоял один из часовых.
- А что делать?
- Полы здесь помоешь! – заявил часовой, протягивая ему сделанное из какой-то банки ведро с тряпкой, плавающей в похожей на грязного цвета кисель воде.
- Так воду надо поменять!
- Ну, пойдем, поменяешь! – усмехнулся чему-то часовой.

Они прошли мимо плаца, и зашли в убогую казарму комендантского взвода. Серега шел впереди – стриженый, без ремня, с ведром грязной воды в руках и десятки глаз с интересом разглядывали его голубые погоны на неположенном в стройбате ПеШа. Так, наверное, ранние неандертальцы разглядывали пленного из незнакомого племени, прикидывая, какова на вкус и кому достанется его печень!
Серега, стараясь не обращать внимание на пялящихся на него краснопогонников, прошел в умывальник и попытался вылить грязную воду в сток, но его остановил лысый дневальный со шваброй:
- Ты чё, летун? Куда льешь?
Серега не привык к такому к себе отношению, тем более со стороны едва оперившегося духа и приготовился включить обратку, но в спину ткнул автоматом часовой:
- Давай проходи, в туалете выльешь!
Серега прошел в туалет, вылил грязную воду в очко и повернулся к выходу. В дверном проеме туалета, опершись рукой в дверной косяк, стоял борзый дух, а за его спиной стоял часовой, с интересом наблюдающий за происходящим.
- Охуел, летун? Ты как вылил? Щас языком будешь вылизывать!
Дальнейший сценарий угадать было не сложно. Серега понимал, что получит он полюбому, тут к гадалке не ходи. Тут уж, как у Владимира Семеновича –
«- К чему задаром пропадать?
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда –
Так было надо!»
Серега прицелился, присел и врезал неожидавшему такого духу, правый прямой в подбородок. Щелкнули зубы, и дневальный сначала слегка подлетел, а потом красиво зашуршал по кафелю, звучно стукнувшись затылком об стену.
Одинцов, предугадав действия часового, встретил его хуком слева. Получивший мощный удар в ухо, краснопогонный защитник родины от распоясавшихся нарушителей воинской дисциплины, выронил старенький АКМ и «поплыл». На помощь ему кинулись еще четверо. Серега сначала пытался закрываться часовым от сыплющихся на него со всех сторон ударов, но вскоре был сбит с ног и потерял сознание от полученного в висок удара сапогом.

Серега очнулся в углу туалета. Пятеро дедов били его с удовольствием и знанием дела – сапогами и прикладами автоматов. Одинцов с удивлением ощутил, что абсолютно не чувствует боли! Лицо было залито кровью, во рту скрипело крошево зубов, похоже, была сломана пара ребер, но боли не было! Сколько времени его били, Серега не знал. Но, видимо, «защитники отечества» устали футболить его.
- А ну, вставай! Охуел, летун пестрожопый? Ты что, не понял куда попал? Мы тебе объясним!
Серега поднялся из лужи крови, пошатываясь, подошел и заехал в нос первому попавшемуся «красначу». Его сбили с ног и снова запинали в тот самый угол. Снова били – жестоко, гукая и матерясь, словно рубили дрова, и Серега почувствовал, что его убивают.

Спас Серегу, как не странно, именно часовой, который привел его. Остановив избиение, он приказал двум молодым оттащить Серегу в умывальник. Одинцов посмотрел в зеркало и не узнал себя. На него смотрел беззубый бурят с плоской, расплывшейся мордой, опухшими губами, узкими, кровавыми глазами и сломанным носом.
- Да, умеете…- только и смог прокомментировать Одинцов увиденное.
- Это сапогом! – сказал часовой, как говорит рабочий о перевыполненном плане.- Сам откуда?
- Из Краснодара.
- Фамилия?
- Одинцов.
- Казак, что ли?
- Ну, казак. И чё?
- Да ничё! Борзый больно.
- Так вы ж сами!
- Да ладно, не ершись! Меня Миша Донской зовут. Я из Иркутска. Забайкальские казаки мы!
- Спасибо за встречу, православные!
- Ну ладно! Если на губе кто тронет, скажешь, Мишу Донского знаешь. Это с русскими. С узбеками сам разбирайся. Только не лезь сразу на рожон, поговори, скажи фамилию.
- Ладно, спасибо!
- Да, вроде, не за что! – ухмыльнулся Донской.

Через полчаса, Одинцов, забрав в задержке шинель и зубную щетку с полотенцем, направился на губу. Он шел избитый, под охраной двух автоматчиков и только красный флаг, болтающийся над казармой, напоминал, что он в родной стране, в родной армии.
Шел первый день из семи.