не жрет животных, падаль : Пустые протоколы

А это кто, на этой фотографии? – небрежно прожеванный вопрос, заданный даже не из любопытства, а из обыденности соблюдения процедур. Такие вопросы часто повисают в воздухе запертом тесными стенами внезапно опустевших квартир. Скрипящая под ногами половица разделяются надвое всхлипами вырванной из привычной повседневности подруги, коллеги по работе – не важно кого. Так они и чередуются, заполняя собой тишину. А что тут скажешь? А мне что? У меня задача простая: знай себе сиди тут на диване, телефоном жертвы играйся. Телефонную книжку изучаю, номера пробиваю. Всем подряд звоню. Вот подруга примчалась, иди ее пойми, то ли с работы, то ли так. Померла твоя подруга, милая, убита. Говори, что знаешь?

Приезжают так на место, и все – начинается, побежали слезы, затряслись руки, лицо побледнело ну и все в таком духе. Эту я даже в комнату с телом не запускал. Ни к чему это и так – все ясно. Ей и того достаточно, что ей позвонили. Прямо с телефона жертвы, а что ж свои деньги что ли тратить? Случилось чего? Подругу вашу нашли, или кто она вам? Ну и весь разговор. Сползают по шелестящим обоям и смотрят перед собой, как будто спешат составить пару покойному. А потом этот взгляд, оледеневший и проходящий сквозь предметы, становится каким-то неузнающим: хоть маму родную ей предъяви – все равно ни черта не узнает. За столько лет так и не привык я к нему, ко всему привык: к проломленным головам, расчлененным трупам, конечностям, разбросанным по всей квартире, хлюпающим кровью подошвам – а к этому не могу. Смотрят на тебя, как в окно и молчат. Так и сидят, не живы-не мертвы. Только дрожь по тонким побелевшим губам – выдает в них остатки жизни. Если бы можно было бы обойтись без этого обязательного ритуала, приступить к вопросам без этих нудных прелюдий, приведения в чувства, режущего запаха нашатыря.

Эта хоть куда ни шло, хоть шевелится. Очки темные нацепила, а сама, как на параде: юбочка коротенькая, шпильки мне по локоть, шубка какая-то: в общем, явно не с работы я ее сорвал. Очки хоть и на пол лица, а стрелки черные выдают. Рыдает – значит жива. Кто их поймет этих баб современных, небось по жизни друг у друга мужиков отбивали, материли почем зря по разным углам, а как кончили одну – так начинается: причитают, ревут, локти кусают. Такая, видать, у них натура, бабская – сложно с ними. Слова не вытянешь.

- Не помню я, - слюной давится, слезы вдыхает: не видела его ни разу, ее саму видела несколько раз в последние две недели, говорила встречается она с каким-то перспективным. Может, он это» - молодец тетка, видать не зря очки нахлобучила, умная поди. Понятно, встречались, значит, недавно. Круг подозреваемых, стало быть, сужается. Значит он ее и хлопнул. Подцепил, небось, в кабаке каком-нибудь, эти-то красавицы, небось, из этих, за которых всегда мужики платят. Вот и заплатил он небось за все, да решил еще чуток от нее взять. Что одна, что вторая – одна вон тут коленки голые поджимает, когда я на них смотрю уж больно заинтересованно, с меня что взять? – бычье, благотворительности только ради. А вторая – там, в комнате лежит. Да как лежит, красавица? Будто бомбу съела, я вон плащ весь перемазал. Во работенка. Фотку главное не забыть – по другим номерам пойдем. Эта-то вон, какая красавица: то, что из сумки сперва уронила, помады там, пудреницу, туда же запихала по-быстрому, даже ногтя не сломала и пошла-пошла. Юбочку поправила и от бедра так зашагала. Сумку надо было обшмонать, по-любому белого грамм бы да нашел. Только по что она нам? Мы тут, так сказать, по другому вопросу. Шлюха, что с нее возьмешь. Сами вы вобщем-то себе судьбу выбираете, жизни красивой хотите – а оно вон как иногда оборачивается, собирай ее теперь по пакетам, не замарайся.

Вот мамашу в телефонной книжке нашел. Не поймешь их, баб, опять же в книжке одни мужики позаписаны, мать родную днем с огнем не сыщешь. Вот старушек мне всегда жалко. Говорю ей – померла дочь ваша, убитая. А она, что с нее, сидит такая на диванчике, в серую простыню вжалась и тихонько так плачет, в кулак. А вроде и жалеть-то нечего. Пошла дочка по дороге нелегкой, да как бы про мамашу-то и забыла. Поспать только домой завалиться, слова старухе не скажет. Той и реветь-то как-то совестно. Хоть и родная кровь, а все ж таки далеко от дома отошла. А все ж сердцу материнскому указа нет. Коврик за ней висит, пылесборник, к нему фотографии в рамках приколоты, старинные такие, с ретушью, бумага пожелтевшая. Глянешь – самого на слезу прошибет. Видать все семью бабка давно схоронила, одна дочь ростила. Муж годков так 20, как в земле лежит, а старушка мается, кровиночку в люди пробивает, а та, сучка, в приготовленный ужин плюет.

«Нет, не знаю никого. Кто-то ее домой привозил, но на фотогрфиях нет его вроде – бабка, слезу проглатывает, и пальцем в бумаги тычет. Палец-то, мало того, что сухой, как финик, так и кривой, как вся моя жизнь – сломанный небось. То ли на заводе покалечилась, то ли дочка благодарная дверью хлопая, мамашу защемила. «Я-то хоть с ней, потаскухой, не разговаривала, а все-таки по вечерам волновалась за нее, родненькую, – шелестит бабка щепотом: от нее ж не дождешься. Раньше помню хоть звонила, когда после одиннадцати задерживалась, малая была. А сейчас под утро припрется, тени синие под глазами, пьянющая, на ногах не стоит, - плюнула бабка словами, как в зеркало и осеклась вроде – непривычно о детях-то в прошедшем времени рассуждать. Опять по глазам слезу поволокой. Блестят два камушка, в морщинах тонут, как чернила пролитые на скомканный лист. И опять подступ комок к горлу, словам пройти не дает: «у окна каждую ночую каждую ночь, все смотрю - не идет ли. Последние несколько раз один ее домой привозил. Я в щелку из своей комнаты смотрю, чтоб не заметила, что я волнуюсь. Идет, счастливая, как пряник, цветов тащит охапку, помада блядская на всю рожу размазана. А этот – постоит с минуту около машины своей здоровой, затянется сигаретой-то пару раз и поминай, как звали. Машина такая у него блестящая, ревет на весь двор».

- Номер-то, бабуля, не запомнили? Мужика этого описать сможете?
- Куда уж мне, я в очках-то только на ощупь с кухни до туалета еле дохожу, а ты говоришь – номер. Не запомнила, конечно. А ты что ж, думаешь, это он ее того?
- Разберемся.

А потом другие номера телефонов, новые лица с дежурным состраданием, а то и просто с безразличием. Бывают и те, что и с раздражением. Не видели, не помним такой, откуда нам знать – все, как один. Хахали бесконечные – те, самые отвратительные. Знать, мол, ее не хотим. Похотели, значит и расхотели.

А вот еще экземпляр. Кто такой неведомо, но офис хороший: красивый такой, секретарей с охранниками полная жопа огурцов – захочешь, не доберешься. Сам важный такой, в кресле еле помещается. Большой человек – работает сидя. Только видно, как глазки бегают, сальные такие, из-за щек и не видно толком, а все ж блестят оттуда, как из ямы, и из стороны в сторону – шасть.

- Вы меня правильно поймите, молодой человек, я от своего знакомства с этой… эээ дамой не отрекаюсь, - губами смешно так шамкает, как рыба, которую из воды на берег выволокли: но, вы же понимаете, я взрослый человек, у меня жена, дети». Понимаю, отчего ж не понять. Видали мы вас таких. Понятно, что коли телка за бабло все, что хочешь, дает. Твоя же жена этими губами детей твоих целует. Все, как раз наоборот, понятно. Всем такие нужны.
Понятно, что где был в такое-то время этот всегда за себя, родного придумает и сотней свидетелей прикроет. Глухарек. Да и мотив слабенький: ну ушла к другому, ну и что с того? Мало ли таких. Он и сам себе другую по щелчку в тот же день нашел. Даже нет, ему их с охапку привезли, они их тут из строя выбрал. Нет, не вариант.
- Что про покойную скажете, какой образ жизни вела? – как-то ж разговор надо закончить.
- А что, про нее сказать? Нормальный вроде образ жизни. В клубе я ее встретил. Шампанского ей послал, ну и завертелось. Но, вы же понимаете, у меня жена – я в постоянстве не особо нуждаюсь. Вот звонила вчера, рассказала, что встретила другого, лучше меня. Вот шлюха – я к ней от всего сердца, а она мне такое говорит.
Да сердца у тебя до хрена. Это сразу в глаза бросается. «Вы этого, нового ее, не видели, получается? – дежурный вопрос для очистки совести.
- Да я ее саму-то уже месяц не видел и дай бог не увижу». А вот это ты точно сказал. Теперь уж не скоро свидитесь. Ладно пора мне. Смысла нет. Фотографии ее заберу – и домой.

В машине музыка – шума мотора не слышно. Настроение как-то даже поднимается. Видишь как, получается, милая: никому, как оказалось, ты и не нужна. Прошлое у тебя, что называется, темное. Темень такая, что и не разглядеть в нем ничего. Никакой, получается, с тебя пользы. Книжка вся в твоем телефоне пройдена, а там ну не за что зацепиться. Ни подруг, ни друзей, мамашу-старушку только и жалко. Да и та привыкла в пустое окно смотреть. Была у нее одна фотография на стенке, теперь две будет. Она уж свыклась. Ну, так тому и быть.

У дома двигатель заглушил: докурю и пойду. Смотрю на фотографии: смазливая такая. Молодая. Только пользы в тебе нет, милая, коптишь воздух зазря, людям нормальным жить не даешь. Перебрал всю охапку, отобрал свои. Ну туда им и дорога. Бумага быстро горит: огонек поднес – и занялось. Пепел в пепельницу сложил и окурок туда же. Теперь, значит, и от меня следа не осталось. И от тебя не останется. Пора за работу.

Отпираю дверь в ту комнату, куда сегодня эту подругу не пустил. Нечего ей там делать. Смотрю – сидит, стихла. Кляп достал – давай, что ли поговорим. По началу извивалась, билась, кричала. Да кому ж до тебя дело-то? Все по своим конурам прячутся. Тебя спасать – смельчаков нет. Здоровье дороже. Глаза жалобные такие, как у собаки или при минете. Подчиняться готова – лишь бы зла не причинил. А зло оно, знаешь ли, относительное.

- Что, - говорю: соскучилась?
- Верни мне телефон… - пронзительно так говорит, требует.
- Зачем он тебе? Кого ты там наберешь? Схоронили тебя, милая… давно уж все схоронили.
- Как схоронили?
- А вот так, нет тебя больше… да и не было никогда. Кто что от тебя запомнить-то мог…
- Не волнуйся, запомнили те, кому надо
- Так и не надо никому. Нету нас с тобой на белом свете: ни меня, ни тебя. Нет после нас следов, я за собой свои сам убираю, а сегодня вот и твои окончательно подмел. Да и подметать нечего.
- Думаешь, ксива ментовская тебя спасет? У меня такие друзья – они тебя, суку, из под земли выволокут, если хоть волос один с меня упадет.
- Повидал я твоих друзей. Ты же не против, что я расследование на день раньше начал.

Молчит. Ну чего тогда тянуть. Пойду тяпну сто грамм для храбрости и, пожалуй, начнем работу.
___________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят.