Амур Гавайский : АМУРСКИЕ ВОЛНЫ. Сказки о Рае.

Сказка Первая
Сказка Вторая
Сказка Третья

................Ал-Джанна Кузи Бармотина....................

................................Плавно Амур свои волны несёт…
(Слова К.Васильева и С. Попова
для вальса “Амурские Волны”)

Мерзким осенним утром, в котором не было ничего пушкинского, Лёша Бармотин стоял у входа в метро “Площадь Ленина. Финляндский вокзал”. Его немытую поседевшую голову трясло. С ним происходило то, что происходило довольно часто и причём с самого детства: он пускал Амурскую волну…
Впервые нечто подобное он испытал лет в десять, когда попал в состав школьного духового оркестра, игравшего на демонстрациях, пионерских сборищах, даже иногда на танцах - и все это, в общем, для отвода глаз.
По существу, оркестр был похоронным. То есть - три алкаша под руководством невротичнoго, убитого самой жизнью еврея играли на похоронах. Называлось это “тянуть жмура”, или “тянуть жмурика”: пятнашка - еврею, по чирику - алкашам и по трёшке - пионерам. Не так уж и плохо для конца семидесятых! Именно эти трёшки и чирики скрепляли столь разных людей невидимыми нитями искусства, без чего невозможно вообразить частые репетиции в школьном “красном уголке”, взаимное уважение и терпимое отношение к начинающим бездарям.
Именно в тот красный уголок и попал Лёша, где его поразил вид духовых инструментов.
Выцветшие уродцы-вaлторны, похожиe на скульптуры гигантских жаб, их братцы-тенорa, баритоны и тубы, ну и, конечно же, тромбоны, по-донкихотски длинные и скользкие, как змеи.
Они были все такие разные, и всё же многое их роднило: например, небольшой клапан, припаянный у каждого где-то под брюшком. Нажать этот клапан называлось – “спустить воду”.
Когда играешь на любом духовом инструменте, нужно сильно дуть в мундштук; вместе с воздухом туда попадают слюни и, промчавшись по всем медным загогулинам и вентилям, они оседают где-то внизу, именно там и приделан клапан. Если не спускать воду даже минут десять, то инструмент перестанет играть и будет просто жалостливо булькать.
И потом раструбы… Даже если инструмент начищен до блеска, то там, в раструбах, неприлично выгнутых наружу, всегда душно и темно, там странно пахнет, и туда лучше не заглядывать…
Лёша мечтал играть на трубе, вернее, на пионерском горне. Он так и сказал об этом Григорию Наумовичу.
- Не труба, а корнет, – поправил его узколицый, похожий на козла Григорий Наумович, получавший ставочку за внеклассные занятия.
Лёша даже вздрогнул: да-да, корнет. Он видел себя на холме, вокруг него кипел бой: краснофлотцы в чёрных стильных бушлатах, перемотанные крест-накрест пулемётными лентами, идут в атаку. Пули свистят повсюду, но всё мимо. Лёша прижимает к губам серебряный корнет, украшенный красным вымпелом с бахромой. Острые колючие звуки летят далеко вперед и вверх, и именно они ведут краснофлотцев туда, за пелену пушечного дыма, в гущу испуганных отважной музыкой врагов…Вот такая мечта.
Противно прищурившись, Григорий Наумович смотрит на лёшин рот, потом отрицательно мотает головой:
- Не-е-е, амбушюр не тот…
Затем он долго объясняет Лёше, что его губы немного толстоваты для корнета и зубы, в общем, тоже не те… Он предлагает ему “попробовать на теноре“ и даёт в руки странный инструмент, нe похожий ни на что… Лёша удивлён, даже немного подавлен: с тенором невозможно стоять на холме.
Григорий Наумович читает лёшины мысли, он берёт тенор в руки и начинает играть. Тембр очень приятный, звук - тягучий и грустный.
- Ну, а теперь ты попробуй.
Лёша берёт тенор в руки и садится с ним на стул. Нижняя часть приятно упирается в пах, левая рука сжимает нетолстую трубку; правая, с попавшим в специальное кольцо большим пальцем, - на трёх педалях; сам инструмент ложится Лёше на грудь.
- Очень хорошо, – похвалил его Григорий Наумович – ну, давай, не бойся.
Лёша дует в мундштук, но никакого звука не получается, слышен только его вдох через раструб. Григорий Наумович учит Лёшу правильно издавать звук, и вот, наконец, он получился. О боже, какой же он ужасный и уродливый, такой жалкий и никчёмный, какой болезненно слабый…
Каким то странным образом этот звук напоминает Лёше самого себя два дня назад, когда он случайно, по глупости забил мяч в свои ворота в таком важном матче против “ребят с того дома”. Осознав, что случилось, Лёша готов был провалится сквозь землю, пустить себе пулю в лоб. Во всяком случае он совершенно не сопротивлялся когда капитан “нашей команды” стал бить его по лицу и в живот сам плача довольно наивно под улюлюканье “ребят с того дома”.

Тем нe менее, Лёша стал приходить на репетиции. Вернее, за час до начала репетиции - на индивидуальный урок к Григорию Наумовичу.
Прошло недели две, и звуки стали проворнее и ровнее. Лёша выучил ноты тенорового ключа и, вoобще, освоился.
Кроме обязательных гамм до-мажор и ре-минор он также “учил партию”, то есть, пытался сыграть без ошибок нехитрую последовательность нот “ми, ре и фа”, которые, по идее, вольются в ткань некоeго вальса “Амурские волны”, находящегося в рабочем репертуаре оркестра.
Собственно ноты Лёша освоил довольно быстро и редко путался, но загвоздка была в так называемом “ум-ца-ца, ум-ца-ца”. Звук “ум” должен был издаваться другим инструментом, а именно - тубой, а вот “ца-ца”, попадающиe на две слабые доли трёхчетвертного такта, должны были издаваться Лешей. Теоретически Лёше было всё понятно. Но на практике он часто сбивался на сильную первую долю такта, что приводило Григория Наумовича в бешенство.
- Ум-ца-ца, ум-ца-ца, – орал тот, и его лицо становилось невообразимо горестным, а в уголках кроваво-красных губ появлялись бородавки пены.
Лёше становилось стыдно и жалко Григория Наумовича, но он всё равно залезал на чужую долю, хоть ты тресни.
И всё-таки, Лёша выучил свою партию в “Амурских волнах”, и был назначен день, когда начинающий музыкант вольётся, наконец, в коллектив с партией “второго тенора”.
Непонятно почему Лёша плохо спал ночь перед этим событием, ему всё время снился какой-то странного вида человек, с довольно длинной, светящейся проседью бородой, одетый в белый, просторный балахон с капюшоном. Внешне он чем то напоминал Григория Наумовича, но выглядел несравненно более благородно. Сидел этот человек на высокой горе, а под ним простирался удивительно белый город, сгрудившийся вокруг величавого здания, похожего на храм, построенный из крупных серых камней.
Сон был очень необычным, и Лёша просыпался, осматривал свою комнату,
где напротив него невинно храпела бабушка на основательной кровати с железными крендельками по углам.
Лёша успоркаивался и тут же засыпал… чтобы снова увидеть молчаливого человека на холме.

На репетицию собралoсь человек десять, все - из лёшиной школы. Стали разыгрываться, пионерская комната наполнилась пёстрым звуковым хламом.
Лёша тоже сыграл гамму до-мажор, потом - ре-минор с нравившимся ему до-диезом и затем - пару упражнений – трeзвучий.
Пришёл Григорий Наумович, стали настраиваться.
- Ну что ж, давайте “Амурские Волны”, – сказал Григорий Наумович почти спокойно и даже улыбнулся Лёше.
Все стали шелестеть рукописными нотными книжками, как всегда кто-то “потерял партию”, затем возня прекратилась, и оркестр замер в ожидании. Сам Григорий Наумович, игравший на всех инструментах, взял на сей раз корнет, плавно качнул им трижды, потом ткнул пальцем в тубиста.
Первые четыре такта – вступление. Сильная доля - бас, две слабых - Лёша и ещё один рыжий четвероклассник с партией первого альта.
Буркнул бас, и Лёша с рыжим выдали вторую и третью долю, да так ловко, ладно, стройно. Потом - ещё раз бас, и Лёша дважды выдал своё “фа”. Третий и четвёртый такты прошли безупречно, и Лёшу это просто восхитило. Вступление кончилось, и неожиданно всё вокруг Лёши зазвучало: вступили все инструменты, и где-то там наверху, надo всеми, поплыла небесная мелодия, нежная и сильная, как белая птица.
Перемена была столь необычной, что Лёша тут же сбился, хотя и понимал:
его часть, его партия - немаловажная составляющая тела, плотного тела, в которое он неожиданно влился.
Конечно же, он должен играть своё "фа", а затем и "ми", а затем - снова "фа", мелодия, меж тем, всё набирала и набирала силу...
Лёша не заметил, что Григорий Наумович недовольно опустил корнет и смотрит на него, пытаясь выразить что-то глазами. Но Лёше было совершенно не до этого: он играл, играл свою “партию”. Всё вокруг него - и пионерская комната, облепленная выцветшими на солнце грамотами, и портрет Зины Портновой в полный рост с автоматом на животе, и гипсовая скульптура кудрявого мальчика Ленина - всё это, да и не только это, наполнилось вдруг смыслом. Вернее, Лёше вдруг стало понятно, ну, может, не всё, но самое главное, самое сокровенное, что вообще может быть осознано человеком.
Ну, да, конечно... мир - не гнусная шутка, на самом деле в нём есть гармония, соразмерность явлений, есть нечто такое, ради чего хочется жить и познавать. Видимая часть мира - просто иллюзия, некая декорация для истинной, главной его части. По сути, видимый мир создан лишь для того, чтобы душа оставалась в некоем равновесии, иначе она вырвется за отведённые ей пределы и улетит незнамо куда, чтобы слиться с тем, что виделось Лёше сейчас так явно...
Понятно, он давно уже сбился и, мало того - решил повторить один такт, где допустил ошибку (он часто так делал, разучивая партию). Григорий Наумович стоял уже совсем рядом с ним, размахивая руками, как ворона, и орал истерично: "Ум-ца-ца, Ум-ца-ца!!!"
Оркестр, привыкший к его выходкам продолжал играть, и первоначальная мелодия, исполняемая одними корнетами, перелилась в припев, поддержанный баритонами. Лёшу охватила новая волна восторга: гармония не единична, не одинока в этом мире, ей кто-то вторит, ей отвечает нечто, ещё более прекрасное и могучее.
Остервеневший Григорий Наумович, изо всех сил ударяя себя ладонями по ляжкам на сильной доле и вопя на слабых, далеко брызгая слюной из красного рта, всё ещё орал на Лёшу:
- Ум-ца-ца, ум-ца-ца!
Музыка неожиданно кончилась, оставив после себя нелепый лишний звук, изданный Лёшей. Он был настолько кощунственно диким, что Лёша очнулся, увидел перед собой исковерканное какой-то изощрённой пыткой лицо Григория Наумовича.
- Ум-ца-ца! – ещё раз заорал Григорий Наумович – Из-за такта, Бармотин, из-за такта, говорю.
Невидимые брызги попали Лёше на лицо, он нервно дёрнулся...

Почти четверть века спустя Лёша стоял у станции метро "Площадь Ленина, Финляндский вокзал".
"Амурская волна", начавшись где-то за его спиной, катилась далеко вперёд, захватив существо непонятного пола, продающее пирожки, и шла дальше, через всю улицу Комсомола, прямо к величавому памятнику посередине площади. Лёша с раннего детства прекрасно знал и эту площадь, украшенную мощным гранитом и вялыми кустами, и памятник, но вот только сегодня понял, что, собственно, он изображает: на гигантском постаменте стояла Бритни Спирс в малиновом пластике, обтягивающем её плотную фигуру. Именно так она выглядела в ремиксе "Oops, I did it again", и именно такой, косолапой и крепкой, он полюбил её раз и навсегда.
Бритни стоявшая лицом к Неве и сексуально простирая к ней руку вдруг неожиданно повернулась к вокзалу, а вернее к нему, к Алёше Бармотину, и смачно подмигнула. "Oops, I did it again", – прогремела Бритни на весь Питер густым как выстрел Авроры басом и мотнула гривастой головой, отчего лёшино сердце переполнилось восторгом.
Надо сказать, что Лёша не пользовался популярностью у женщин, теперь же он понял, что это - временно: Бритни оценила его и, может даже, полюбила. Где то внутри себя он почувствовал её поцелуй, голова его затряслась ещё сильнее…
Затем "амурская волна" кончилась, всё стало на прежние бессмысленные места, и Лёша понял: нужно двигаться, а именно - идти на работу. На работу страшно не хотелось.
“А что бы тебе хотелось, Кузя?”, – спросил Лёша сам себя.
Он часто называл себя Кузей, часто задавал себе этот вопрос.
“Хочется, во-первых, послать всё на хуй, - но не громко и суетливо, а осмысленно, по людски. Затем -вернуться домой и, не раздеваясь, плюхнуться на кровать, а ещё – позвонить Мишеньке и ждать: может, сжалится он, может, поймёт, что со мною происходит, и принесёт мне капельку. Маленькую-маленькую, сладенькую капелюшечку - прививку”.
На душе у Лёши стало так горько и сладостно, так тесно там, в груди, что он закрыл глаза и до боли сжал виски.
Нет, Мишенька не пожалеет его, не принесёт ему его “капельку”, даже простого метадона не принесёт. Мишеньке нужно заплатить, между прочим, и за ту капельку, которую он принёс Лёше на прошлой неделе…а у Кузи нет денег.
- У Кузи нет денег, – сказал Лёша громко, и какая-то, мимо проходящая девица, дико скосила глаза в его сторону.
Постояв ещё немного на том месте, где его застигла "амурская волна", Лёша решил взять себя в руки и поехать на работу.
Работал он продавцом, а иногда просто грузчиком в захиревающем магазине “Русская Мебель”. Его босс, азербайджанец Алик Мухамедович, не платил зарплаты больше месяца, но может сегодня...
"Почему не сегодня, - уговаривал себя Лёша, - наверняка сегодня заплатит..."
Он решительно направился вперёд, хотя нужно было - назад, в метро, но сначала он решил купить “на счастье” пирожок, участвовавший в сегодняшней "амурской волне" – хороший знак, подумал Лёша.
"Кузя, я куплю тебе пирожок", – сказал он сам себе.
При этом вид у Лёши был настолько жалкий, (хотя именно такой вид считается в Питере интеллигентным), что существо, продающее пирожки, как-то грустно вздохнуло и приняло очертания грубо крашеной блондинки лет пятидесяти с въевшейся косметикой вокруг глаз.
- Почём пирожки, женщина, – спросил Лёша и вежливо улыбнулся.
Продавщица чуть ли не кокетливо поправила свой грязный колпак и, кашлянув в расстрескавшийся до крови кулак, ответила:
- С рисомсмясом – пять, с картошкой - три, с капустой - тоже три, – она ещё раз посмотрела на лёшину седую голову и почему-то добавила: - но срисомсмясом - не нужно, с картошкой вкуснее. - и немного покраснела.
Лёша стал рыться в кармане и нашёл последние три рубля:
- С картошкой, пожалуйста, – и, улыбнувшись ещё раз, пошёл прочь в метро…

Придя на работу, Лёша был несколько удивлён представшей перед его взором картинкой: в самом магазине было тихо и пусто, но в каптёрке у боса жужжал целый азербайджанский улей.
Какие-то люди в кепках и без то заходили к боссу, то выбегали наружу, не обращая на Лёшу никакого внимания. Часто звонил телефон, и даже прибывали факсы. Самого босса не было видно, зато было отчётливо слышно, как он кричит и ругается по-азербайджански, иногда, правда, вставляя своё любимое русское выражение – "ёбаный карась".
Лёша притаился в своём углу и притворился, что его нет, а потом, согревшись - что он проверяет накладные за последний квартал. Он даже увидел себя как бы со строны, как в некоем фильме:
Алик Мухамедович подкрадывается к нему сзади с кинжалом в руке и орёт истошно:
- Что ты делаешь, ёбаный карась? И за это я те деньги плачу?!
А Лёша поворачивается к нему без страха и с достоинством говорит:
- Я, Алик Мухамедович, проверяю все накладные за прошлый квартал. Нам же в четверг налоговую декларацию подавать, вот я и проверяю…
Кинжал падает из рук пристыженного Алика Мухамедовича, и он, грубо почёсывая лысину под кепкой, отвечает:
- Ну, тогда ладно, тогда хорошо, тогда заходи, брат, ко мне в кабинет, я те там зарплату выписал…
На самом деле Лёша не проверяет накладные, а просто висит на инете. Клик, и клик, и клик - щёлкает его весёлый маус. Пройдя дозором по любимым сайтам, он залез проверить почту. Его поразило, что в его ящике, всегда полном-переполном, висела только одна мессяга. Не было там обычных звонких заглавий типа “Пятнадцатилетнюю Олю ебут в жопу два грузина и ишак”; не было и завлекательных “Только у нас в магазине вы можете купить новый лэптоп по цене двух старых десктопов”.
Было единственное сообщение с витиевато-длинным подзаголовком:
"Для богобоязненных есть место спасения - сады и виноградники, и полногрудые сверстницы, и кубок полный. Не услышат они там ни болтовни, ни обвинения во лжи..."
Лёша почему-то подозрительно осмотрелся по сторонам: вокруг него стояли дешёвые диваны, за окном шёл всё тот же питерский дождик, а в каптёрке босса неожиданно стихло.
Лёша стал водить вокруг своей мессяги курсором и неожиданно для самого себя кликнул на левую педальку. Открылось окошко с командой “Закрыть”. Лёша кликнул на неё, но мессяга странным образом не закрылась и не испарилась, как и полагается, зато изменился подзаголовок. Теперь он гласил:
"И никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у Господа Своего получают удел, радуясь тому, что даровал им Аллах из Своей милости".
"Живые, значит", – подумал Лёша и ещё раз попробовал “закрыть” мессягу. Безуспешно. Он попытался выключить сам комп, однако старенький Делл “завис” и не выключался. Лёха встал из-за стола, подошёл к зашторенному дождём окну и нервно закурил.
Лет шесть назад он попал в компанию, там он влюбился, очень сильно, там же - попробовал то, что про себя называл “прививками” или “капельками”. Не то, чтобы он занимался этим каждый день, отнюдь нет. Ему совершенно не хотелось стать бледным трясущимся нарком с прозрачными глазами. Просто иногда, от случая к случаю. Типа, могу бросить, когда захочу. Тем не менее, в последний год глюки стали приходить к нему всё чаще и чаще. Вот, опять же, сегодня...
Лёха, не докурив, выбросил толстенькую ещё беломорину в форточку и подошёл к компу. Мессяга так и висела, и Лёха решительно кликнул на неё дважды правой педалькой мышки. Мессяга неожиданно открылась, и экран залил ярко- зелёный свет, не оставив даже сантиметра рамке броузера.
- Эх ты, Кузя, загубил комп, – вздохнул Лёха и стал мысленно прикидывать, во сколько ему это обойдётся.
Но зелёный свет не был столь мёртвым, как ему показалось сначала. Из него стали проявляться контуры, некий рисунок, пока, наконец, не проступило изображение лежащей на пёстром ковре девушки в каком-то замысловатом крылатом платье. В левом углу экрана появился пропавший, было, курсор.
Лёха осторожно кликнул на девушку, и она тут же ожила, зашевелилась и, приподнявшись на локте, стала смотреть прямо Лёше в глаза.
Всё это было настолько удивительно...
Лёша, склонив голову немного набок, как собака, стал рассматривать девушку, затем кликнул почему-то на её губы. Девушка смешно встряхнула своими каштановыми, почти чёрными кудрями и приблизилась к нему с той стороны экрана. Совсем близко Лёша увидел её зелёные, весёлые глаза, очень тонкий нос и лёгкий мальчишеский подбородок.
Теперь Лёха кликнул на её грудь, и девушка заразительно рассмеявшись отскочила вглубь экрана. Тут же в левом верхнем углу появился квадратик дополнительного окошка, девушка как бы спряталась за ним. В самом окошке, как ни странно, были стихи:

Чаровница мне предстала, на меня взглянула смело,
Приоткинув покрывало, брови прихотливо вздела.
Очарован был я разом, и смекнула чаровница:
Отняла и ум, и разум, душу мне сожгла и тело.

Лёша всячески пытался закрыть окошко, но оно выскакивало снова и снова, закрывая собой смеющуюся зеленоглазку. Там же пульсировал курсор, предлагая вписать текст.
"Во, ёпть, напридумывали", – подумал Лёша и впечатал первое, что пришло на ум:

Плавно Амур свои волны несёт,
Ветер сибирский им песни поёт.
Тихо шумит над Амуром тайга,
Ходит пенная волна,
Пенная волна плещет,
Величава и вольна.

Окошко тут же пропало, а на экране появились уже две девушки, похожие друг на дружку, как сёстры. Они вплотную приблизились к экрану и стали приветливо улыбаться Лёше, затем - скинули в каком-то странном танце свои крылообразные платья и остались в воздушных пёстрых шароварах, обнажив крупные спелые груди. Груди были большими вмеру, но не такими противными, как у силиконовых девиц с американского сайта “Big Melons”, пароль к которому ему подарили на день рождения. Не было этих отвратительных пупырчатых сосков, коровообразных боковых складок. Груди девушек с зелёного сайта торчали вверх и вперёд, как паруса фрегатов из его детства, плывущих в волнующую будущность Острова Сокровищ.
От волнения Лёша сглотнул слюну и кликнул на шаровары.
Обе девицы засмеялись дружно и заразительно, а в левом углу появилось окошко со стихами:

Встают облака голубые над синей равниной морской:
Плавучие думы влюбленных, забывшие сон и покой.
Ты скажешь: нежданные льдины помчались по тихой реке.
Взревели там черные вихри, там вздыбился смерч золотой.
Дождем облака разразились, и в небе распалась их цепь.
Смотри: не слоны ли пасутся в далекой степи голубой?
Они — словно ржавые пятна на глади китайских зеркал
Иль беличий мех на атласе, горящем живой бирюзой...

Лёша почувствовал, как ремень болезненно стягивает его живот, он расстегнул ремень, и штаны приятно обмякли. Теперь он точно знал, что нужно делать, и, даже не пытаясь закрыть окошко, вписал свою порцию стихов:

Там, где багряное солнце встаёт,
Песню матрос об Амуре поёт.
Песня летит над широкой рекой,
Льётся песня широко,
Песня широко льётся
И несётся далеко.

Окошко пропало, и Лёша увидел стайку обнаженных девушек. Они забавно прятались друг за дружку и хохотали, просто заливались…
Правая рука Лёши давно уже погрузилась в ширинку, левая контролировала курсор. Собственно, никуда кликать Лёша не собирался, по крайней мере - в ближайшие пять минут, но девицы вдруг перестали смеяться и шмыгнули в полутёмную арку, открывшуюся позади них. Одна из них, кажется, та, которую он увидел первой, поманила его пальчиком.
Лёшу переполняла приятная волна возбуждения, готовая вот-вот выплеснуться наружу, но ей суждено было отступить: на экране осталась только полутёмная арка.
"Вот, блин, западло", – подумал он и вынул руку из расстегнутых штанов. Ему ничего не оставалось, как только кликнуть на эту чертову арку, из которой всё ещё раздавались девичьи хихиканья. Он не особенно удивился, когда на экране появилось квадратное окошко, в котором сухо и по-английски сообщалось:

ЕNTER REGISTRED MEMBERS

Чуть ниже, как понял Лёха, начиналась регистрационная форма:

1. Кто Ваш Бог?
2. Кто Ваш Пророк?
3. Какая у Вас религия?

Эта была какая-то странная регистрационная форма, и Лёха долго тыркался, чтобы понять, в чём тут суть. В итоге, он был очень удивлён, обнаружив, что, по сути, должен стать мусульманином, чтобы получить пропуск в полутёмную арку, из которой всё ещё доносился неприличный шёпот и смешки.
Сама процедура не была сложной, нужно было произнести Формулу Исламского Свидетельства, по - арабски - Шахада.
"Ашхаду алля иляхаилляЛлах ва ашхаду анна Мухаммадан расулюЛлах".
Затем - внести своё имя в специально предназначенную для этого табличку - вот, собственно, и всё. В итоге на экране должна появиться надпись:
“Хвала Всевышнему. Я уже мусульманин”
Лёша внёс в квадратик имя своего босса – Алик Мухамедович Байранов и кликнул на “Хвала Всевышнему. Я хочу стать мусульманином”, но ничего не произошло. Шёпот и хихиканье так и оставались на дальнем плане. Он внёс ещё пару имён своих приятелей: Диму Рошаля и Васю Серёдкина (почему именно их?). Результат - всё тот же.
Каким-то странным образом Лёша понимал, что, пока он не внесёт своего собственного имени и не произнесёт Шахиду, арка для него будет закрыта. Лёша не верил в бога, не исповедовал никаких религий, но он точно знал, что в мире есть логика событий, и в редкие минуты, такие как сейчас, был в состоянии осознать эту логику, причаститься к ней.
Согласно этой логике, ему суждено было сегодня стать мусульманином и кончить на этих девиц.
"Хуй с ним", подумал он, впечатал в бокс своё имя – Кузя Бармотин, закрыл глаза, сосредоточился и довольно громко, как того требовала инструкция, произнёс Шахиду:

"Ашхаду алля иляхаилляЛлах ва ашхаду анна Мухаммадан расулюЛлах".

Девичий шопот тут же замер, несколько секунд было очень тихо, и, когда Лёша открыл глаза, на экране золотыми буквами по зелёному полю светилось поздравление:

Дорогой Кузя Бармотин!
Пусть мы не видим тебя, но для всех мусульман ты стал очень близким и дорогим человеком. Ведь в Будущей жизни, в Раю Творца всего сущего, мусульмане будут роднее друг другу, чем кровные братья в этой проходящей жизни.
Мы поздравляем тебя с этим важнейшим событием твоей жизни. Только влагодаря этому Всемилостивый Аллах даровал тебе вечный Рай. Воистину, тот, кто в результате духовного поиска пришел к вере в Аллаха, отмечен особой любовью своего Господа. Со слов Посланника Аллаха, лучшего из творений Всевышнего Бога, (да благословит его Аллах и приветствует) мы знаем, что Всевышний прощает тебе все прежние грехи. Тебя ждёт большая награда и вечное блаженство вблизи Всемогущего Создателя. В Судный день мы будем свидетельствовать, что ты был истинно верующим.

Не успел Лёша прочесть поздравление, как услышал шаги боса. В руках Алика Мухамедовича не было кинжала. Он выглядел грустным и подавленным.
- Как дела, Лёш? – спросил он и даже положил свою тяжёлую горячую ладонь Лёше на плечо.
- Да, я вот тут…- Лёша испуганно вскочил и хотел, было, что-то соврать по поводу всё ещё хихикающих девушек в глубине монитора.
Алик Мухамедович приказал ему знаком помолчать, потом взглянул на экран, потом - Лёше в глаза:
- Лёш, я те когда последний раз зарплату платил?
- В начале августа, у меня всё записано – Лёша засуетился, чтобы достать свой табель из ящика стола.
Алик Мухамедович опять остановил его знаком:
- Но-но-но, – затараторил он вполне дружественно – я тебе верю. И знаешь что, – тут Алик Мухамедович достал из внутреннего кармана пачку денег и протянул ему, не считая – вот, возьми.
Лёша механически пересчитал деньги:
- Алик Мухамедович, тут 700 долларов, чот очень много.
- Возьми, возьми, какие счёты между своими? – Алик Мухамедович стал возмущённо махать руками и даже оживился при этом – Я те вперёд плачу, кто знает, что с нами будет завтра?
Лёша положил деньги в карман. Он не верил, что всё это происходит наяву.
- Знаешь что, Лёш, ты щас вот что – езжай к маме, отдай деньги. А часиков в семь приезжай в магазин, у меня к тебе очень серьёзный будет разговор. Приедешь?
- Ну, конечно приеду, Алик Мухамедович, как не приехать…
- У нас с тобой - в бизнесе неприятности, ёбаный карась. Нужен твой совет, помощь нужен. Будешь помогать?
Лёша посмотрел на своего низкорослого босса, покрывшегося за четыре часа после бритья стальной щетиной, на его каучуковые дикие глаза:
- Конечно, Алик Мухамедович, вы вполне можете на меня положиться.
- Вот и хорошо, – Алик Мухамедович довольно сильно хлопнул Лёшу по плечу и практически вытолкал его из магазина.
Из каптёрки вышел очень похожий на своего дядю-босса некий Аладвар Байранович. Он громко почесался под кепкой и зевнул, затем подошёл к компу и стал ругаться по-азербайджански:
- Твой русский идиот ушёл и оставил программу со всеми нашими накладными открытой. Кто это будет закрывать?
Алик Мухамедович стоял у окна и смотрел на дождь. Не оборачиваясь, он ответил племяннику по русски:
- Не пизди, ёбаный карась…

Лёша не поехал к маме. Он позвонил Мишеньке, но его не было на месте. Лёша позвонил ещё в пару мест и только к пяти купил, наконец, четыре ампулы. Он поймал частника и поехал домой. Там он застал сестру, убиравшуюся в его комнате; он поругался с ней, и, когда всё уже было готово для “прививки”, обнаружил, что время - пол-седьмого. Ему нужно было ехать обратно в магазин.
Он нежно посмотрел на ампулы - они лежали в специальной шкатулке, тесно прижавшись друг к дружке , словно мышата. Если он притронется сейчас хоть к одной...
"Ёбаный крась!", – выругался Лёша вслух и, достав из кармана остаток утреннего пирожка с картошкой, засунул его в рот, чтобы доказать самому себе, в который уже раз, что он в состоянии преодолевать свои слабости.
Он опоздал. У магазина стояли две машины, обе - с заведённым мотором: старенький джип Алика Мухамедовича и газель с непитерскими номерами. Алик Мухамедович высунулся из джипа и указал ему на газель:
- Я уж думал, ты не придёшь.
Лёша виновато улыбнулся и полез в машину. Спереди сидели незнакомые парни в спортивных костюмах, один из них повернулся и внимательно посмотрел на него.
- Привет, в смысле - салям алейкум, – Лёша опять виновато улыбнулся. Угрюмый парень не ответил, отвернулся, противно скрипнув сидением. Машина тронулась. Ехали довольно долго, молчали... Лёша даже задремал, ему тут же стал сниться сон: девушки из зелёного вебсайта вышли из своей арки и запели:

Красоты и силы полны,
Хороши Амура волны.
Серебрятся волны,
Славой Родины горды.

Лёша стал подпевать им, и получилось очень красиво, немного грустно, но красиво... Вдруг он ощутил, что - без штанов. Пиджак, правда, надёжно прикрывал его срамоту, но, всё-таки, было очень стыдно. Лёша плотно прижал полы пиджака к голым ляжкам и продолжал петь:

Плещут, плещут, силы полны
И стремятся к морю волны.
Серебрятся волны,
Славой русскою горды.

Сон постепенно становился неприятным: "Песня о Родине, а я - без штанов", подумал Лёша и приказал себе проснуться, и тут же проснулся.
Именно в этот момент машина остановилась. Приехали.
Угрюмые парни всё так же молча вышли из машины, Лёша тоже вышел и осмотрелся. Они приехали на какой-то пустырь. Вдалеке справа маячили кривые коробки новостроек. Дождик пошёл сильнее.
Глупо было вот так вот молча стоять под дождём. Лёша залез обратно в машину, там у него был зонтик. Когда он выбрался оттуда и раскрыл смешной, украшенный цветами и какими-то райскими птицами зонтик, к нему подошёл всё тот же мрачный парень, смачно сплюнул в сторону и неожиданно спросил:
- Стрелять-то умеешь?
- Стрелять? – удивился Лёша.
- Ну, вощем, на, держи нах, – парень протянул ему нечто тяжёлое.
Лёша впервые в жизни держал в руках пистолет, и ему это как-то совсем не нравилось. Он решил, было, потихоньку выкинуть его в кусты, но тут слева, из кромешной тьмы пустыря показались два огонька. Они приближались всё ближе и ближе, и Лёша даже стал различать контуры огромной, видимо, чёрной машины.
- На "Хаммере", блядь, хуярят, – негромко сказал кто то слева от Лёши и сплюнул .
Чёрная машина остановилась метрах в пятидесяти от них и замерла. Лёша хотел переложить зонтик из правой руки в левую, но ему мешал пистолет. Засуетившись, он и не заметил, как на борту "Хаммера" блеснули злые белые звёздочки выстрелов…

Лёха Бармотин тихо сидел на корточках посередине, как ему казалось, бесконечного лабиринта, из которого он безуспешно пытался выбраться последние часа два.
Куда бы он ни шёл, всё было одно и тоже – невысокие, всего метра два в высоту неровные пористые стены из пемзы или чёрт его знает чего. Между ними - узкие извилистые проходы, под ногами - галька, песок и всё та же пемза.
Вконец измучившись не столько ходьбой, сколько раздражением, Лёха сел на корточки и стал думать о последних событиях своей жизни.
"Где же я, ёлы палы?" - думал Лёха, ощупывая стены лабиринта. У него вдруг стала болеть грудь, особенно одно место ближе к плечу, и потом - другое, чуть ниже. Одет он был всё в те же старенькие джинсы и вельветовую куртку, только зонтика не было.
"Где же зонтик-то, ёлы палы?" Зонтик, правда, ему был не нужен: дождь прекратился, превратившись в некое серое месиво вроде тумана.
Он осмотрел грудь, синяков вроде нет. Зато совершенно перестали болеть зубы. Лёха давил их языком – нет, не шатаются, к тому же пропало ощущение “надутости” в дёснах.
"Чудеса, блин. И всё таки, где же я? Вроде, мы приехали на какой-то пустырь, Алик Мухамедович с племянником и ещё эти два парня. Один всучил мне пистолет. Где он? Потом подъехал какой-то Хаммер"…
Лёха отметил, что при всей хаотичности лабиринта, часть проходов идут чуть-чуть наверх, а часть - как бы вниз. Ему пришла в голову мысль, что нужно попробовать выбирать проходы, которые идут наверх - хоть какая-то система.
Он тут же встал и пошёл. Он шёл всё быстрее и быстрее, а потом даже полетел. Лететь было очень удобно и интересно.
Довольно скоро он оказался на вершине холма, и перед ним открылась чудесная картина: огромный город, весь белый-белый, а посередине - огромное серое здание с золотым куполом.
Лёша сел на землю, зачарованный красотой храма и белого города. Он даже увидел людей, они ходили вдоль стены храма, иногда останавливаясь и разговаривая друг с другом.
Среди них один силуэт показался Лёше очень знакомым, он всмотрелся повнимательней и увидел его совсем близко – ну, конечно же, это Дима Рошаль, с которым когда-то, чёрти знает когда, они сколотили группу и даже играли один концерт с Курёхиным, потом Дима уехал в Израиль.
- Димон, ёпть. Алё!" – заорал Лёша изо всех сил.
Приятель Лёши то ли не услышал, то ли не пожелал обернуться. Одет он был как-то странно: в какую-то больничную робу и шлёпанцы, к тому же, на голове у него лежала какая-то книжка.
- Это я, Лёха, – продолжал орать он, - я тоже тут!
"Я тоже тут, я тоже тут", – отозвалось где-то в груди у Лёши. Он ещё раз посмотрел в сторону города и храма и вдруг ясно осознал, что умер. Что грудь болит именно в тех местах, где коснулся ангел смерти Азраил, и что именно к нему нужно теперь обратиться .
Он также понял смысл лабиринта, в котором находился. Лабиринт - отнюдь не бессмысленно-бесконечный, он был сотворён создателем по милосердию своему, чтобы дать возможность таким, как Лёха, придти в себя после смерти, дать им возможность оправиться. Осознать, что произошло с ними.
Душа Лёхи вдруг переполнилась благодарностью к создателю лабиринта, создателю всего живого и неживого.
- Бисми Ллахи рахмани рахим *– воскликнул он очень громко.
- Инша Алла**, – услышал он в ответ.
Там внизу, где только что он видел город и храм и своего приятеля Диму Рошаля, простиралось красно-бурое месиво. Лёха понимал, что даже смотреть на него означало - сгорать в нём. Он стал смотреть прямо перед собой и увидел луч зелёного цвета, тонкий волшебный луч. Почему-то Лёша знал, что это и есть мост Сират, он устремился к мосту и полетел.
Лёша остановился только перед самым мостом, чтобы перевести дыхание. Оставаться долго вот так вот перед мостом было нельзя. Он понял, что у него есть только несколько мгновений, чтобы проститься с прошлой своей жизнью. Лёша оглянулся назад и увидел свой магазин, затем - родную хрущёвку на проспекте Космонавтов, маму, сестру и почему-то большую алюминиевую ложку, из которой ел в детстве. Больше времени не было. Лёха повернулся лицом к лучу и произнёс:
- Илля лла-аа, ва Мухаммад расул иля-ах фатиху***
Меч Сираха втянул Лёху в себя, и он устремился вперёд сквозь его нежно-зелёный свет.

* Во имя Аллаха милостивого и милосердного.
** Да сбудется воля Аллаха.
*** Нет бога, кроме Аллаха, и Мухамед - пророк его. (первая сура Корана)

Купаться и плыть в зелёном свете было так приятно, так спокойно...
Вокруг Лёши были ангелы. Он не видел их, но точно знал, что они рядом. Ангелы улыбались Лёше и называли его ласковыми именами:
- Кто это такой красивый, кто это у нас такой хороший?… Это наш Кузя, Кузя Бармотин.
- Кто же такой у нас смелый, кто же у нас такой честный?…Это наш Кузя, наш Кузя Бармотин – шахид.
- Кто это такой у нас талантливый, кто такой добрый и справедливый? …Это Кузя Бармотин, поэт. Наш такой талантливый Кузя Бармотин.
- Гыгыгы, – смеялся Лёша обнимая зелёный свет, вдыхая его, загребая ладонями и прижимая к сердцу. - А что у вас тут ещё есть? – Лёша обратился к ангелам.
- А что бы ты хотел, Кузя наш, Кузя - поэт и шахид? – отвечали ангелы.
- Ну, я не знаю, – Кузя стеснялся спросить, ангелы почувствовали это и рассмеялись:
- Чего же хочет наш Кузя, наш Кузя Бармотин, что попросит он у Аллаха, да святится имя его в веках.
- Знаете, я сегодня утром видел девушек, там ещё такая арка была... Они очень красиво пели, – Лёша имел в виду совершенно другое, но про это было неудобно спрашивать напрямую.
- Кузя наш, Кузенька, а ты попроси Всевышнего, помяни имя его в царстве Барзах.
- Я понял вас, ангелы, понял вас, хорошие.
"Какие всё-таки классные существа - эти ангелы", - подумал Лёша и произнёс молитву Мунаджат. Побывав в зелёном свете, он воспринял все молитвы, все языки и все законы шариата и многое-многое другое.
Зелёный свет вокруг него на секунду стал интенсивней, а потом вдруг как бы прилип к его телу, и Лёша очутился в симпатичном, вполне земном саду.
Что-то похожее он видел в детстве в Пицунде: волосатые пальмы вдоль аллеи с тёплым жёлтым песочком, чуть впереди - небольшой фонтан, окружённый цветочными клумбами, очень синее небо над головой.
Прежде всего Лёша ощупал себя. Всё было на месте, и ничего не болело. Мало того - его вялые интеллигентские руки стали прочными и мускулистыми, пропал без следа наметившийся уже животик, ноги налились силой и бодростью. Лёха точно знал, что может бежать марафон, и при этом даже не вспотеет.
Одет он был в какой-то уж очень праздничный костюм: довольно длинный расшитый золотом сюртук, плотно стягивающий его грудь, зелёный широкий пояс в тон сюртуку, также расшитый золотой ниткой, просторные красные шаровары и мягкие удобные туфли. На голове его красовалась ослепительно белая чалма, украшенная крупным зелёным изумрудом.
- Ох, не хуя ж себе! – вырвалось у Лёши, и он захохотал, как сумасшедший.
Вдоволь насмеявшись над собой, он пошёл по аллее к фонтану. За ним виднелись еще две аллеи: одна уходила вниз, видимо, к реке, а другая вела к дворцу. Лёша пошёл по направлению к дворцу, который оказался не таким уже и большим, чуть больше среднесоветского крымского санатория. Удивительно другое: внешние стены дворца были просто усыпаны драгоценными камнями, они аж светились. Слева от дворца высилась мечеть с минаретом, между ними - ещё один фонтан. Лёша подошёл поближе к дворцу и с удивлением узнал арку. Именно эту арку он видел сегодня утром на зелёном вебсайте.
- Теперь понятно, – сказал Лёша довольно громко и хлопнул в ладоши.
Тут же из полутёмной арки выбежал кудрявый юноша в ярко-жёлтых одеждах и плюхнулся на колени перед Лёшей:
- О, великий шейх, господин мой, благословен ты в очах Аллаха, да святится имя его в веках, – сказал юноша, не поднимаясь с колен.
Лёша вдруг почувствовал, что может легко взять юношу за шкирятник и поднять без всяких усилий. Так он и сделал. Каково же было его удивление, когда он узнал в юноше некого Гусейна Алимова, бывшего его сокурсника по истфаку ЛГУ. Когда-то он писал для Гусейна курсовые, десять рублей за лист. Его выгнали за какие-то безобразия в общаге, после чего он отправился обратно в Баку, к своему высокопоставленному папе. Лёшу выгнали с четвёртого курса за то, что он являлся участником "политически незрелого музыкального коллектива”.
- Гусик, ты ли это? – спросил Лёша юношу вполне дружелюбно.
- Я - ваш раб, слуга и виночерпий, – ответил юноша, не поднимая глаз.
- Да лана тебе, успокойся, – Лёша поставил Гусейна на ноги, но тот опять плюхнулся на колени. Лёша сел по-турецки на землю перед ним: – я и не знал, что ты тоже того, в смысле - дуба дал. – Тут он опять захохотал.
- О, мой господин! – Гусейн всё ещё не смел поднять глаза на Лёшу.
- Ну, чо ты тут валяешься? К те, можно сказать, шахид пожаловал, а ты хуйнёй страдаешь. Ну-ка, вставай! Кто тут ещё из наших? Мне говорили - Лана, ещё на пятом курсе, от рака... Кто ещё? - Лёша стал вспоминать общих знакомых.
- О, мой господин! Здесь всё - в вашем владении, вы тут один. Алла юраххиб бик, только вы и Аллах. Я же - ваш слуга, ваш раб, виночерпий Гусейн
- Раз ты, блин, мой раб, то прекрати валять дурочку и покажи мне, что здесь и как.
- Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, – Гусейн встал на ноги, поклонился Лёше и указал на дворец:
- Этот дворец выполнен из редчайших драгоценных камней и жемчуга. – начал Гусейн, почему-то нараспев. - В нём семьдесят помещений из красного яхонта, в каждом помещении - семьдесят комнат из зелёных изумрудов, в каждой комнате - ложе, на каждом ложе постелены семьдесят постелей всех цветов, на каждой постели - жена из большеглазых чернооких. В каждой комнате накрыт стол, на каждом столе - семьдесят видов еды. В каждой комнате - семьдесят слуг и служанок. И каждое утро верующему даётся такая сила, - тут Гусейн взглянул на пояс Лёши, что он может справиться со всем этим.
- Понятно, значит в день я должен трахнуть 343 тысячи гурий и сьесть 24 миллиона блюд. – Лёша подивился, как ловко он посчитал всё это дело в уме – Ну, а там что? – он указал на аллею, ведущую вниз.
- А там, мой господин, протекают четыре реки. Одна - из воды непортящейся, другая - из молока, вкус которого не меняется.
- В том смысле, что не киснет молочко? – уточнил Лёша.
- Угу, мой господин, третья - из вина, приятного для пьющих, четвёртая - из мёда очищенного.
Лёша опять захохотал:
- Слыш, Гусик, ты со мной в универе учился, давай я те загадку восточную загадаю: вот скажи, к какой реке я, Кузя Бармотин, человек русский, но при этом шахид и поэт, пойду в первую очередь?
Гусейн впервые взглянул в лёшины глаза и даже улыбнулся:
- К винной, мой господин…
- Молодец, Гусик. – Лёша потрепал его по рыжеватой шевелюре (мать Гусейна была русской). – Помнишь, в наше время модно было: "Отведите меня к реке...", гы-гы-гы-гы.
Лёша скинул свою чалму, расстегнул сюртук, обнял Гусейна за плечи, и они пошли по аллее, ведущей вниз, к реке.
Пока шли, Лёша очень подробно рассказал Гусейну подробности своего последнего дня на земле. Гусейн слушал очень внимательно, но у Лёши почему-то создалось впечатление, что Гусейн всё отлично знает и без его рассказа.
Песчаная аллея сделала свой последний поворот и вывела их на просторную площадку, почти площадь, сделанную, как и дворец, из драгоценных камней, золота и серебра. Они подошли к краю, и перед ними открылась изумительная картина: площадка как бы зависала в воздухе, а под ней струились четыре мощных потока, переплетаясь, но не смешиваясь между собой. Один - молочно-белый, другой - изумрудно-прозрачный, третий золотистый и чётвёртый красно– бурый. Они величественно уходили в голубое небо, не создавая никакого шума.
- Правда, круто? – неожиданно спросил Гусейн.
- Не просто круто – охуительно, – восхитился Лёха.
Какое-то время они стояли молча, созерцая небесные реки...
Неожиданно Лёша широко раскинул руки и, страстно воскликнув: "Ле галиб илля Лла", (Нет победителя кроме Аллаха) бросился вниз, в красно–бурый поток, величаво протекающий под ним.
Винная река подхватила Лёшу, вызвав в нём ощущение чего-то очень знакомого, полузабытого и родного. "Неужели 33 портвейн?, – подумал Лёша, жадно глотая бурую жидкость, - Вот бы мой папа порадовался".
Лёша вспомнил своего мрачного папу, умершего лет десять назад во время обеденного перерыва на заводе "Красный Треугольник", вполне возможно, именно со стаканом вот этого самого портвешка в тридцать три оборота. "Быть может, он тоже где-то здесь, может, я его даже увижу…"
Лёше вдруг стало грустно, и он, практически без усилий, выпрыгнул из винной реки на площадку, дав себе обещание приходить сюда часто. Затем он приказал Гусейну раздобыть где-нибудь ведро и наполнить его “из речки, на всякий пожарный”.
- У вас во дворце - великое множество вина, – удивился Гусейн.
Лёша довольно строго посмотрел на него:
- Слышь, ты тут виночерпий или кто?
- Виночерпий, мой господин, – извинился Гусейн и даже плюхнулся на колени.
- Тогда черпай, а не философствуй! – заорал на него Лёша и даже хотел дать ему подзатыльник.
Гусейн довольно быстро убежал куда-то, а Лёша решил, было, раздеться и просушить одежду, но, к своему удивлению, обнаружил, что его одежда, волосы и всё остальное совершенно сухи и даже не пахнут портвейном. "Круто, – подумал Лёша – действительно круто".

Тем временем Гусейн появился на площадке с неким подобием ведра, сделанного, как и всё тут, из жемчуга, золота и драгоценных камней. Лёшу это очень рассмешило, и он, не переставая хохотать, выкинул Гусейна с ведром в винную реку. Через секунду Гусейн появился на площадке вполне сухой, но немного испуганный, в ведре плескался портвейн.
- Ну чо, Гусик, теперь по девочкам?
Гусейн утвердительно мотнул головой.
Пока шли обратно к дворцу, помирились. Лёша время от времени останавливался и выпивал портвешка прямо из ведра. Предлагал и Гусейну, но тот отказывался. Подошли всё к той же арке. На земле всё ещё валялась лёшина чалма, он поддал её ногой, почему-то подумав, что она вполне может служить футбольным мячом. Почему то он был уверен, что футбольных мячей в раю нет.
Чалма подкатилась непосредственно к арке. Лёша вдруг тяжело вздохнул и обернулся. Фонтан, алея, цветы и пальмы источали покой.
- Хуй с ним, – сказал он громко и, вдарив по чалме ещё разок, зашёл во дворец.
Он попал в довольно просторный полутёмный зал, посередине которого располагался квадратный бассейн с зёлёными и синими узорами на дне. Почти всё пространство вокруг было устлано коврами, на стенах горели факелы и масляные светильники, ну и, конечно же, невразумительное количество драгоценных камней повсюду. Где-то громко капала вода.
Вдоль трёх стен стояло множество буквально заваленных жратвой столов, а также маленьких жаровен, на которых что-то заманчиво скворчало. Аппетитно пахло жареным мясом и фруктами. У четвёртой стены располагалось огромное ложе со множеством подушек, подушечек и музыкальных инструментов. Лёша уверенно прошёл вокруг бассейна, постучав ногой по колоннам, затем осмотрел столы и жаровни и только потом подошёл к царственному ложу:
- А что, не плохо, – сказал он Гусейну, который тут же учтиво поклонился.
Как только Лёша плюхнулся на ложе, отовсюду зазвучала мягкая музыка, неслышно открылись боковые двери, из которых в зал стали выходить девушки, одетые в разноцветные шёлковые платья. Все они что-то несли в руках: кубки, кувшины, блюда, подносы, чайники, кальян и просто какие-то цветы и безделушки. В одной из них он узнал именно ту, зеленоглазую и кудрявую.
Лёша вскочил с ложа и бросился к ней:
- Салямалекум, деушка, это я, Кузя, в смысле - Алексей Бармотин, мы сегодня с вами по интернету общались.
- О, Кузя, мой господин, мой повелитель! – девушка упала на колени и обняла его ноги – Слава Аллаху всемогущему, что он привёл тебя ко мне, любимый мой!
Лёше стало так приятно, так сладко, так страшно:
- Как хоть зовут тебя, зеленоглазка?
Девушка, не вставая с колен, подняла свои глаза и улыбнулась точно так, как тогда утром, когда он писал ей стихи:
- Я - Рубаб, мой господин, твоя раба, поступай со мной, как пожелаешь.
Лёша был очень расстроган и даже почувствовал нечто вроде подступающих слёз – сильно защекотало в носу:
- Рубаб, какое красивое имя, - неожиданно для себя Лёша заговорил стихами:

Прожита жизнь. Я не видел счастливого дня.
Нет ничего, кроме бед у меня.
Что будет завтра, не знаю. Сегодняшний день
Празднуй, довольствуясь малым, смиренье храня.

Рубаб обняла колени Лёши ещё крепче и прочла ему вот такие стихи:

Мой герой луноликий, как долго тебя я ждала
Вечность целую длилась зима
Вот ты пришёл, нет награды ценней,
Я тебя обнимаю, а теперь ты меня обними поскорей.

Лёша поднял Рубаб и осторожно понёс её к ложу. Положив её на подушки, стал глазами искать Гусейна:
- Рубаб, а давайте выпьем за знакомство, в конце-то концов!
- А давайте, – ответила Рубаб и нежно положила голову ему на грудь.
- Эй, Гусик, ты чо заснул там, наливай уже! За вас, Рубаб! – Лёша выпил свой кубок залпом. Рубаб, стараясь повторять его движения, сделала так же.
- Знаете, Рубаб, мне воще-то в жизни с девушками не везло.
- А что так? – Рубаб улыбнулась.
Лёша задумался, а потом вдруг ответил в стихах:
- Нет, никому не ведомы те беды, что терплю я,
А застенать – так бедами все небо расколю я!
Рубаб прижалась к его груди и ответила тоже стихами:
- Как мне утешить тебя, мой герой?
Грусть отогнать от тебя, мой дорогой
Готова ласкать тебя день я и ночь
Что бы печали ушли от нас прочь.
- А давайте, Рубаб, ещё выпьем. Гусейн, ёпть, наливай!
- А давайте, согласилась Рубаб.
Так они пили и читали друг другу стихи, пока Лёша вдруг не заявил:
- Рубаб, а давайте ко мне поедем, я щас комнату на Финбане снимаю, поехали?
Рубаб засмеялась очень громко, стоявший рядом Гусейн тоже улыбнулся.
- Ах, да, – осознал свою ошибку Лёша и даже попытался улыбнуться– слышь, Гусик, у тя тут водка есть?
- Водка? – удивился Гусейн.
- А то я чот пью сушняк твой, а у меня - ни в одном глазу.
- Водки нет – отрезал Гусейн.
- Понятно, – вздохнул Лёша и повернулся к Рубаб – тогда, может, к тебе поедем?
- Поехали, – сказала Рубаб и очень нежно обняла Лёшу. Оба они неожиданно взлетели в воздух и пропали в ближайшей к ложу стене…

Лёша вполне ясно осознал свой полёт вобнимку с Рубаб через стены дворца. Не то, чтобы он испугался, но от неожиданности немного опешил. Помещение, в которое они попали, оказалось чем-то очень похожим на “главный зал”, только меньше: те же стены, усыпанные драгоценными камнями, полумрак, посередине - бассейн с зеленоватым дном, вокруг - скворчащие жаровни и столики, заваленные жратвой. У дальней стены - огромное ложе из ковров и подушек. Лёша и Рубаб плавно опустились на это ложе, и Лёша так и не понял, кто кого перенес в этот зал.
- Рубаб, я так счастлив, что встретил тебя в реале, ты себе не представляешь, -Лёша стал снимать с себя одежду.
- А я-то какая счастливая, мой господин! - Рубаб тоже скинула с себя верхнее платье.
- Рубаб, а можно я тебе задам неприличный вопрос? – Лёша снял свои туфли и стал уже стягивать шаровары.
- Да, мой господин, спрашивай, что тебе угодно, – Рубаб сняла полупрозрачную шёлковую кофту, и её огромные, ослепительно белые груди выпрыгнули наружу.
Лёша уставился на её ярко-красные сосцы, столь совершенные по форме, что и вправду напоминали крупные рубины:
- Ты ведь, того, в смысле - гурия…
- Я - твоя Рубаб, твоя раба, делай со мной, что пожелаешь…- она скромно опустила глаза.
- А это, в смысле, национальность такая или...- Лёша пытался развязать свой пояс, но он был так возбуждён, что всё никак не мог этого сделать.
- О, не делай этого, мой господин! Пожалей рабу свою, – взмолилась Рубаб и прижалась к его зелёному поясу.
Лёша почувствовал, как её обнажённые груди давят его напрягшийся член, он сглотнул слюну:
- Хорошо, мая маленькая Рубаб, я сделаю, как ты говоришь, – он повалил её на ковры и стал целовать. Она пахла немного имбирём и вздрагивала после каждого его поцелуя.
- Войди в меня, мой господин, моя куса сгорает от желания, введи в неё свой мощный зубр.
Лёша протянул руку и дотронулся до её лона, до её куса. Оно оказалось не таким и маленьким, скорее наоборот, вполне под стать её грудям, но мягким и шелковистым, словно цыпленочек. Он сдавил его сильно, но нежно, так, чтобы сок увлажнил пальцы.
- О, мой господин, – застонала Рубаб, задыхаясь от страсти.
Лёша прижался к ней и прошептал в горячее ушко необходимую в этот момент молитву: “Бисмиллахир-рахманир-рахим” (Во имя Аллаха, милостивого ко всем на этом свете, и лишь для верующих в День Суда) Затем напряг своё тело и вошёл в Рубаб, но не полностью, мешала некая преграда.
- Мои ворота плотно закрыты, мой господин, - шептала Рубаб, задыхаясь – разруби их своим мечом, я умоляю тебя, мой господин, я умоляю…
Лёша обхватил её бёдра, приподнял её и изо всей силы вошёл в неё ещё раз, теперь уже полностью, покрыв её тело своим… Рубаб завизжала, дёрнулась в бок и затем прижалась к нему, схватив его за пояс:
- О, мой господин, ты подарил мне высшее счастье этого мира!
Неожиданно Лёша почувствовал, что они парят над ложем, ритмично раскачиваясь в воздухе. Рубаб не выпуская его пояса из рук и, обхватив его бёдра ногами, вжимала его в себя с удивительной для женщины силой. Лёша не в силах был больше сдерживать своё возбуждение и извергся в ёё лоно. Рубаб закричала так сильно и дико, что Лёша даже испугался. На секунду ему показалось, что это был не женский крик.
Наконец, они плюхнулись опять в подушки. Рубаб наклонилась над ним, глаза её переполняла грусть.
- Первый раз? – спросил её Лёша и попытался обнять.
Она утвердительно качнула головой и смешно, почти по-детски сдула чёлку со лба:
- Я не могу быть больше с тобой, мой господин.
- Что такое, Рубаб, почему? – Лёша попытался удержать её в своих объятьях.
- Я - Рубаб, твоя раба, позови меня, и я приду... - она поцеловала его руки и неслышно взлетела. Он протянул к ней руку:
- Рубаб, Рубаб! - но она уже пропала в стене.
Лёша плюхнулся на подушки и закрыл глаза. "Как же так, почему?" - подумал он.
В боковой стене неслышно открылись двери, и в комнату вошли несколько девушек с кувшинами и принадлежностями для мытья. Лёша открыл глаза и удивлённо следил за их действиями: одна из них, видимо, старшая подошла к нему совсем близко. В руках у неё был тяжёлый серебренный поднос, на котором лежало белое, расшитое золотой тесьмой, полотенце, от него чуть заметно поднимался пар. Девушка склонилась над его обнажёнными бёдрами, осторожно взяла его член в руки и стала протирать его горячим полотенцем, шепча молитвы и благословения. Лёша посмотрел на свой “зубр”, он был испачкан. Бусинки свернувшейся уже крови повисли, как ёлочные игрушки, на завитках его волос в паху и сверкали, словно рубины. Даже это было прекрасно в ал-Джанне.
Другая девушка с кувшином помогала обтиральщице, наливая в специальную чашу горячую воду. Лёше очень аккуратно протёрли живот, мошонку и бёдра.
- Не соблаговолит ли мой господин повернуться на живот? – спросила девушка с полотенцем очень тихо.
Лёша послушно повернулся на живот и немного раздвинул ноги. Горячее полотенце, проехав по его ягодицам, опустилась ниже, в расщелину.
Пожалуй, это было самое приятное в раю, – подумал Лёша и раздвинул ноги пошире.
- Как вас зовут? – спросил он девушку, не поворачиваясь.
- Я - раба твоя, Наргиз, мой господин, – ответила девушка, ополаскивая полотенце в чаше.
- Не торопись, Наргиз, делай всё без суеты.
- Да, мой господин, - полотенце ещё раз вошло в расщелину.
- А скажи мне, Наргиз, что такое случилось с Рубаб, чо она ускакала, как ошпаренная?
- О, мой господин! Аллах, да святится имя его в веках, создал нас, гурий, чтобы ублажить вас, о великий шахид, угодник Аллаха. – Наргиз продолжала протирать Лёшу, к ней присоединилась ещё одна девушка. Она массажировала икры его ног, умащая их чем-то очень приятным, судя по запаху, распространившемуся в зале.
- И всё таки, где Рубаб? – спросил Лёша. Прохладная маслянистая жидкость коснулось его ягодиц.
- Такой великий шахид, как вы, мой господин, достоин только ласки девственниц. – Наргиз подула на его ягодицы с очень близкого расстояния - Не соблаговолит ли мой господин перевернуться на спину?
- А почему бы и нет, – ответил Лёша, хотя ему хотелось, чтобы на него подули ещё раз.
Он был очень удивлён, увидев перед собой несколько гурий, жадно взирающих на его обнаженный и торчащий член.
- Так, - приказал он – все, кроме Наргиз и вот этой – он указал на гурию, массажирующую его ноги, - отойдите.
Гурии отошли немного, но продолжали смотреть на него очень внимательно.
- Я сказал, отойдите! – Лёша даже привстал на локтях.
Они отошли ещё дальше.
- На хуй, я сказал, пошли все на хуй, кроме Наргиз и…
Массажистка представилась:
- Динара.
- И Динары. Вы мешаете работать. Я непонятно сказал?
- Да, мой господин, – почти хором ответили гурии и удалились в боковые входы.
- Девушка с ведром может тоже остаться, – добавил Лёша, немного смягчившись.
"Да, - подумал Лёша - везде есть свои трудности", - и хлопнул в ладоши:
- Эй, Гусик, ты-то куда пропал, или тя тоже девственности кто-то лишил? - Лёша весело засмеялся своей шутке, гурии присоединились.
Не прошло и минуты, как Гусейн появился в зале и поклонился:
- Да, мой господин.
- Что “да мой господин”, бухло-то где?
Испуганный Гусейн упал на колени:
- Сию минуту, мой господин, - и пополз задом к двери.
- Три стакана не забудь, и сушняк в кувшинах не неси, давай того, с речки.
- Слушаюсь, мой господин.
Наргиз продолжала массировать его грудь, время от времени поглаживая её, едва касаясь кожи тонкими смуглыми пальцами.
- Но с ней всё в порядке? – продолжал свои расспросы Лёша.
- С кем, мой господин? – Наргиз подула ему на грудь, почти прижавшись к ней.
- С кем-с кем, с Рубаб, конечно!
"Всё-таки, они немного туповаты", решил для себя Лёша.
- С ней всё в порядке, мой господин, вы можете позвать её в любой момент, и она придёт.
Лёша хотел уже, было, позвать Рубаб и даже открыл рот, но вдруг увидел испуганные глаза Наргиз. Она почувствовала его взгляд и тут же уткнулась носом в его живот, потом стала сползать всё ниже и ниже. Ему было немного щекотно, и он стал гладить её волосы. Они были не кудрявыми, как у Рубаб, а совершенно прямыми, смолисто чёрными, отсвечивающими фиолетовым и синим.
- Мой господин хочет подарить мне высшее счастье в этом мире? – прошептала Наргиз.
Лёша прижал её голову к своему паху:
- Нет, я просто хочу тебя трахнуть.
Наргиз вырвалась, её глаза жадно горели. Мгновенно она скинула с себя верхнюю одежду, обнажив такие же крупные, как у Рубаб, груди:
- О, мой господин, делай со мной, что пожелаешь.
Лёша подхватил её на руки и понёс к бассейну:
- Я желаю вот здесь, - он опустил её в воду и, плотно обхватив мраморную, с золотыми прожилками колонну правой рукой:
“Бисмиллахир-рахманир-рахим”, – выкрикнул он громко, и его зубр наполнился силой.
Он вошёл в Наргиз с одного толчка. Она затрепетала, взвизгнула и попыталась взлететь, но Лёша, держась за колонну, прижимал её к шершавой от драгоценных камней стене бассейна, входя в неё ещё и ещё раз. Перед тем, как извергнуться, он схватил её голову и нагнул в воду - так, чтобы всё её тело было под водой.
Он не хотел её отпускать, но всё же она вырвалась и пропала, уйдя сквозь дно. Вода вокруг Лёши окрасилась чем-то красным. Не обращая на это внимания, Лёша вышел из бассейна, высморкался и посмотрел в сторону покорно стоявшего Гусейна:
- Ебали мы и гурий, - подмигнул он ему.

Лёша пребывал в отличном расположении духа, и ему очень хотелось есть - редкое желание за последние года три. Он подошёл к первой попавшейся жаровне, схватил с неё покрывшуюся коричневой корочкой курицу и откусил кусочек. Мясо было на удивление мягким и вкусным, пропитанным острым пахучим соусом. Он откусил ещё, потом ещё, потом подошёл к следующей жаровне и тяпнул оттуда бараньи рёбрышки. Их было очень удобно есть, держа за обгоревшую косточку, особенно приятно было отдирать зубами хорошо прожаренные жилки. Потом была говядина, разваренная в овощной кашице, потом - что-то ещё и ещё... Есть было значительно приятнее и привычнее, чем трахать гурий.
"Буду просто есть, вот и всё, – решил для себя Лёша, - а девственницы идут нахуй".
Как только он подумал о гуриях, они тотчас появились в зале, где он ел что-то похожее на пирог с мясом и овощами. Лёша перестал жевать и оторвался от пирога. На него смотрела довольно высокая крашеная блондинка и улыбалась.
- Хочешь? – Лёша неопределённо мотнул пирогом.
- Мой господин хочет покормить свою рабу Гульнозу? – гурия подскочила к нему и стала есть пирог прямо из его рук.
Они очень быстро обсыпались пирогом, и это было весело, Лёша даже схватил кувшин из рук Гусейна и облил хихикающую Гульнозу красным вином. Извозюканная гурия выглядела очень аппетитно, и Лёша, продолжая жевать, подмигнул ей:
- Тока что б без воплей о счастье, и не взлетать. Я вам тут не акробат!
- Ага, – согласилась Гульноза и, задрав свою юбку, плюхнулась перед ним на четвереньки.
Лёша пристроился к ней сзади и, засовывая себе и ей в рот сладкие орешки, произнёс молитву: : “Бисмиллахир-рахманир-рахим”. Его член сразу же напрягся, и Лёша, не особенно церемонясь, стал тыкать им в Гульнозу, пока, наконец, не попал, куда нужно. Она не кричала, не дёргалась и даже не перестала жевать:
- Поехали, поехали, с орехами, с орехами, – напевал довольный Лёша, тыкая Гульнозу, отчего она забавно вздрагивала…

Прошло довольно много времени, судя по тому, что Лёша стал уже узнавать некоторые залы и коридоры. Гурии тоже примелькались, и теперь он практически всех уже знал по именам. Главных было семьдесят. Все они очень различались и по внешности, и по характеру, но было и общее: прежде всего - огромные груди, их было приятно мять руками и просто смотреть на них. Потом - глаза: у всех - карие. У всех, кроме Рубаб, которая была зеленоглазой.
Главные гурии (жёнами Лёша их почему-то не называл) одевались броско и ярко, были разговорчивы, умели петь, танцевать, играть на различных музыкальных инструментах и даже рассказывали сказки.
У каждой такой гурии было семьдесят служанок, служанки были попроще, песен не пели, никаких историй не рассказывали и больше помалкивали. Трахать их было не обязательно, по крайней мере - они к Лёше сами не приставали.
Лёша постепенно привык к жизни в Ал – Джанне. Он очень много ел, трахал гурий, иногда выходил в сад. Там он ел фрукты и тоже трахал гурий. Однажды он почувствовал нечто вроде усталости, это случилось именно в саду. Лёша прилёг на тёплую зелёную траву, похожую на священные письмена Корана, и стал смотреть в небо. Не было там ни солнца, ни луны, а просто бесконечный голубой простор.
К своему удивлению, он заметил, что небо становится темнее. Лёша понял: его первый день в раю заканчивается.
Он сорвал гроздь винограда, прижал её к губам, чтобы почувствовать упругость ягод, раздавил их, ощутив свежесть и тепло сока, закрыл глаза и произнёс слова вечерней молитвы Магреб. Улыбнувшись Рубаб, ласкавшей его ноги, он заснул…

Когда он проснулся, над ним всё так же маячила яркая голубизна. Лёша был голоден, но есть не стал, а направился в мечеть, в которой ещё ни разу не был, чтобы совершить утренний намаз. Перед входом в мечеть он скинул свою одежду, оставив только зелёный пояс, совершил омовение и, облачившись в белую простую одежду ихрам, опустился на колени и выкрикнул: "Ляббайк, лябайк!" (Вот я перед тобой, о Боже). Затем он медленно вошёл в прохладную мечеть.
Пройдя в самый центр, он опустился на колени и сотворил утренний намаз, прочтя два обязательных ракаата Фаджр. Лёша собрался, было, уже уходить, как вдруг сказал очень громко, обратившись к Аллаху:
- Боже, почему я так много ем?
Ответ пришёл сразу. Лёша удивлённо ощупал свой зелёный пояс -
неужели… не может быть...
Он быстро вышел из мечети, подошёл к бассейну, где уже собрались несколько гурий, и, не обращая на них внимания, стал разматывать свой пояс.
- О, не делай этого, мой господин! – завопили гурии, - Ради Аллаха милостивого, всемогущего, не делай этого!
Лёша продолжал разматывать пояс. Одна из гурий заныла и взлетела, другие последовали её примеру, но Лёшу это не остановило. Ему вокруг показалось, что вокруг него кружатся чёрные птицы. Потом он увидел некоего рыжего урода, между ног которого болтался вялый член, а вместо мошонки волосится еле заметный морщинистый бугорок с шрамом посерёдке.

- Смилуйся, мой господин, смилуйся над нами во имя Аллаха, милостивого, милосердного!
Совершенно голый Лёша тихо лежал в бассейне, время от времени отхлёбывая портвейн из ведра, и внимательно смотрел на Рубаб, на чернявый пушок под её ухом.
- Расскажи сказку, может, тогда и смилуюсь.
В глазах Рубаб загорелась надежда:
- Знай, о Кузя, благородный шахид, что Между Западом и Востоком, в Москве, возле Тимирязевского парка, в маленькой однокомнатной квартире, заваленной коробками компакт-дисков, живет Назим Надиров. Курд по национальности, филолог-курдист, собиратель и издатель киргизского эпоса "Манас", владелец звукозаписывающей компании "Манас-рекордс", ведущий программы "Арба семи муз" на радио "Надежда", продюсер группы "Ашхабад", а также Олега Фезова, Юлдуз Усмановой и Буни Вайнштейна.
Однажды в холодную зимнюю ночь вышел Назим из квартиры и направился в центр исламского самообразования, а на встречу ему - медведь...
- Не то, не то! – прервал её Лёша - Всё не то...
- Ты меня совсем не любишь, Кузя, - всхлипнула жалобно Рубаб - надень свой пояс, он так тебе идёт. Смилуйся надо мной!
- Я не могу тебя любить, Рубаб. Сколько раз я тебе это объяснял, это невозможно!
- Это возможно, возможно! – Рубаб легла прямо перед ним и выкатила свои груди – Посмотри на меня.
Лёша устало вздохнул:
- Ну, давай ещё раз, Рубаб. Женщине даны груди для чего?
Рубаб скромно опустила глаза и, кажется, даже покраснела. Лёша отхлебнул ещё раз портвейна:
- Для того, чтобы она кормила ими детей. Груди поэтому и интересны земным мужчинам. Понимает это мужчина или нет, но грудь его женщины гарантирует выживание его потомства. Именно поэтому большие груди так привлекательны. Ты, Рубаб, ты можешь иметь детей?
- Нет, мой, господин, мы, гурии, созданы Аллахом для того, чтобы ублажать тебя, о, великий шахид.
- Тогда зачем тебе груди? – заорал Лёша и ударил Рубаб ведром по голове.
Рубаб упала и стала громко рыдать. Разъяренный Лёша выскочил из бассейна и, задрав её длинную шёлковую юбку, схватил её за задницу:
- Как я могу любить существо, у которого даже нет в жопе дырки, чтобы срать? – Лёша с силой раздвинул её ягодицы, чтобы ещё раз убедиться, что на очень белой заднице Рубаб вместо сфинктера было лишь едва заметное жёлтое пятно, в которое он злобно ткнул пальцем.
- Но ведь ты же в Раю, – стала оправдываться Рубаб.
- Я в раю? – Лёша ещё раз ударил Рубаб ведром по голове – Это называется рай? Это не рай, а фантазия полудиких кочевников, для которых обыкновенная пища представлялась верхом блаженства, для которых просто чистая вода являлась высшей ценностью. Они мечтали о девственницах, потому что в своей детской заторможенности не в состоянии были создать полноценных, эмоционально наполненных отношений с взрослой женщиной. Молочные, блядь, реки, кисельные, сука, берега...
Лёша стал бить Рубаб ногами в живот:
- Как ты не понимаешь, уёбище, что я мёртв, что меня убили. Я не могу иметь детей, и поэтому ебля - абсолютно бессмысленное и безумное для меня действие. Особенно - с таким существом, как ты.
Лёша ещё раз ударил Рубаб, потом, немного успокоившись, забрался в бассейн и приказал Гусейну принести ещё портвейна.
Он научился вспоминать своё состояние в пьяном виде, а потом каким-то образом погружаться в него.
Рубаб пропала, видимо, улетела, но Лёша понимал, что его оставили в покое ненадолго. Не успеет он приложиться пару раз к своему ведёрку, как к нему прилетит другая гурия, чтобы получить по голове и улететь. И так - целую вечность...
- Гусейн, прыгай сюда. – позвал Лёша. Гусейн тут же прыгнул в бассейн. – Ты всё же, кастрат хуев, хоть когда-то живым был. Ты хоть меня понимаешь?
- Понимаю, мой господин.
Лёша дружески обнял Гусейна.
- Помнишь, песня была такая, – Лёша опрокинул ведро и выпил очень много. Затем откашлялся, посмотрел на голубизну над головой и тихо запел:

Эх, дороги…
Пыль да туман
Холода, тревоги
Да степной бурьян

– Давай, подпевай уже.
Гусейн послушно запел вместе с Лёшей:

Знать не можешь
Доли своей
Может, крылья сложишь
Посреди степей.

Лёша почувствовал себя в полном блаженстве. Тёплые волны опьянения перекатывались через него, он даже не заметил, что вокруг бассейна собрались все его гурии.
Неожиданно стройно и слаженно они запрели припев:

А дорога дальше мчится,
Пылится, клубится
А вокруг земля дымится
Чужая земля…

Лёша погрузился в воду, ему хотелось утонуть, чтобы всё прекратилось. Неожиданно он понял: его борьба с гуриями бесполезна, всё равно они заставят его надеть зелёный пояс шахида и делать то, что он уже делал целую вечность.
Лёша выпрыгнул из бассейна и увидел всех гурий. Они выстроились в каре. Их лица были исполнены строгости и благородства, они пели песню, которую он давно забыл. Теперь же ему стало совершенно ясно, что это была его любимая песня:

Группа крови - на рукаве
Мой порядковый номер - на рукаве
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне…

Лёша снова бросился в бассейн и стал тонуть, но песня не затихала, скорее наоборот - звучала все громче и сильней:

Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи,
Пожелай мне удачи!

Они пели так прекрасно, что Лёша протрезвел. Он выпрыгнул из бассейна и медленно побрёл по направлению к дворцу. На земле лежала его одежда: его белая чалма, украшенная изумрудом, сюртук, зелёный пояс шахида.
- Рубаб, Рубаб! – вскрикнул он почти жалобно.
Она тотчас прилетела и нежно обняла его ноги:
- Вот я, мой господин.
Лёша опустился на колени и обнял её:
- Прости меня, я был так груб с тобой.
- О, нет, мой господин, ты был так любезен со смной.
- Да? – не поверил Лёша.
- Да, мой господин, да упомянет пророк тебя в своих молитвах.
- Я не знаю, что со мной…
- Я утешу тебя, мой господин.
- Ты понимаешь…
- Да, мой господин.
- Я совершенно не хочу есть…

Гурии продолжали петь:

И есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой.
Я никому не хочу ставить ногу на грудь.
Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой,
Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.

Лёша взял в руки свой пояс, на котором золотом сияли священные суры Корана:
- Неужели это всё, господи?
Он был уверен, что ответ придёт, как пришёл он там, в мечети... Но ответа не было.
Лёша медлил. Тем временем гурии перестали петь, и в наступившей тишине Лёше показалось, что кто-то… хихикнул. Он повернулся к гуриям:
- Кто это?
- О чём вы, мой господин? - услужливо спросил Гусейн.
- Тут кто-то есть, Гусейн. Кто-то смеётся.
- Тут нет никого, кроме тебя, мой господин и Аллах, да святится имя его в веках.
Лёша бросился к каре гурий и почти сразу же нашёл насмешницу.
На него смотрела молодая гурия, очень высокая, смуглая, хотя, скорее, просто загорелая, с необычным разрезом глаз. Раньше он её не видел.
- Ты кто такая? – спросил у неё Лёша.
- Я Женя, мой господин.

Они прогуливались по саду, довольно далеко от дворца, время от времени задерживаясь у яблонь, чтобы вдохнуть их волшебный запах и дотронуться до белых праздничных цветков.
Лёша эмоционально размахивал руками, кипятился, доказывая свою точку зрения Жене, она внимательно слушала и улыбалась в ответ.
- Я понимаю, что это может показаться вам надуманным парадоксом, но я не верю в существование места, в котором нахожусь. Как там вы говорили? "Пофигизм, живая ветвь…"
- Русского суфизма, мой господин.
- Вот именно. Мир, созданный единожды как развивающийся через внутренние противоречия объект, не может принципиально быть другим. Ал Джанна, в которой мы с вами находимся, невозможна. Меня это мучает безумно…
- Значит ли это, что вы не верите в бога, мой господин?
- Женя, как можно не верить в бога? Это тоже невозможно, особенно после смерти. В бога, как раз, я верю, но всё, что окружает меня, представляется мне просто чьей-то фантазией, глупой и странной.
Женя дружелюбно улыбнулась:
- Отчего же?
Лёша по старой привычке стал трясти руками у висков:
- Человеческое тело, как и многие другие тела, созданы для того, чтобы размножаться и выживать в борьбе с окружающей средой. Именно эта цель формирует весь сложный комплекс его ощущений и переживаний. Вне размножения и борьбы жизнь теряет всякий смысл. Еда, довольство, комфорт – всё это уже не нужно, тягостно. Мир вне реалий размножения и борьбы за существование может быть только фантазией, безумством…
- Мне кажется, что вам стало немного скучно, и вы хотите чего-то нового, мой господин.
Лёша посмотрел на неё подозрительно:
- Женя, мне понравилась твоя сказка про учителя, который, сам того не зная, превратил своего ученика в льва, но это не значит, что я дал тебе право говорить глупости. Удовольствия даны человеку для того, чтобы дать ему возможность почувствовать, что он сделал нечто правильное, чтобы он закрепил в своей памяти свою правоту в борьбе за выживание. Мир, в котором я жил, был полон возможностей, а значит - и удовольствий. Когда я совершал ошибки, я испытывал боль и разочарование. Удовольствия как таковые, без возможности развития, без борьбы за выживание не ведут никуда. Это просто смерть, а смерть принципиально не может быть удовольствием. Я понятно объясняю?
- Да, мой господин, – Женя улыбнулась и стала крутиться вокруг яблони, держась одной рукой за ствол.
- А раз так, то Ал Джанна, в которой я нахожусь, есть просто фантазия, а у любой фантазии есть предел. Следовательно, где-то совсем рядом со мной есть настоящая реальность, и я хочу в ней участвовать. Я понятно объясняю?
Лёша сорвал большое, запотевшее у черенка яблоко и смачно откусил кусок. Он всегда любил яблоки.
- У вас есть возможность реально почувствовать себя правым, мой господин, - Женя перестала крутиться.
- Какая же? – съехидничал Лёша.
- Вы можете обратиться к грешникам.
Лёша перестал жевать и уставился на Женю.

Лёша никогда не был в той части дворца куда привела его Женя. Полукруглый зал, хотя и был выстроен всё из тех же драгоценных камней, но никаких жаровен и подушек тут не было. Зал был пуст, если не считать ярких серебянных факелов, горевших жёлтым неровным огнём. Посередине зала находилось нечто вроде большого колодца, прикрытого массивной золотой плитой.
Лёша, в сопровождении Гусейна, Рубаб и новой гурии Жени, дважды обошёл колодец, прикидывая, насколько опасно это предприятие. Почесав свою густо разросшуюся уже в Ал Джанне бороду, Лёша решил все-таки открыть крышку. Предварительно отхлебнув из ведёрка портвейна, он навалился на неё всем своим могучим теперь телом, но крышка даже не сдвинулась. Он посмотрел на Гусейна, смирно стоящего рядом с ведром, потом - на весело улыбающуюся Женю.
Лёша внезапно осознал свою ошибку. Всё, что было нужно – это обратиться к Аллаху.
"Аллаху ва акбар", – почти неслышно произнес Лёша, поклонившись.
Крышка тут же стала со скрипом двигаться, из колодца в зал ворвался белый свистящий пар. Лёша подождал, пока всё утихнет, и боязливо подошёл к краю открытого уже полностью колодца. То, что казалось Лёше колодцем, было, скорее, чем-то вроде иллюминатора в подводной лодке. Там внизу, под жирными подушками пара, открывалась широкая перспектива матово-багровых холмов. Лёша стал присматриваться, и холмы медленно, как на киноэкране, стали наезжать на него. Вот уже стали чётче видны их очертания и даже какие-то лысины на вершинах. Лёша стал смотреть на их приближение, пока не увидел нечто вроде гигантских сковородок на вершине каждого холма. Лёша смотрел и смотрел на одну из таких сковородок и увидел вдруг некие капельки. Они смешно подпрыгивали в багровую муть и тут же падали вниз.
- Гусик, гляди, – Лёша дёрнул Гусейна за рукав – грешники...
- Где? – Гусейн на минуту забыл свою роль.
- Да вон же, гляди.
Уже стало слышно, как шипят сковородки. На каждой из них жарилось, если на глаз, грешников семьдесят. Они отлетали от сковородок, как шарики, превращаясь в голубые бесформенные кульки, потом сморщивались, желтели, приобретая очертания человеческих силуэтов, и тут же падали вниз, чтобы, бессмысленно подёргавшись в огне, снова взлететь.
- Ну, что же вы, господин? Говорите, они ждут.
- Кто? – Лёша посмотрел на Гусейна
- Кто-кто, грешники, конечно.
Лёша взял у Гусейна ведро и, резко размахнувшись, ударил его этим ведром по голове. Испуганный Гусейн упал, закрыв голову руками. Лёша хотел ударить его ещё раз, но почему-то раздумал.
Из колодца вырвалась новая порция белого пара. Когда он рассеялся и Лёша заглянул вниз, картина резко изменилась: вместо багровых холмов–сковородок во всю ширину горизонта простиралась грязно-белая равнина, утыканная там и сям кривыми столбами. На самом краю тускло мерцали городские огоньки, два из которых медленно ползли в сторону Лёши. Он стал следить за этими огоньками, которые почему-то казались неприятно знакомыми.
- На Хаммере хуярят, – услышал Лёша за своей спиной.
Он обернулся и увидел Гусейна, который, как ни в чём не бывало, тоже смотрел вниз.
Лёша теперь уже ясно видел, что по равнине едет крупная чёрная машина с включенными фарами. Он даже точно мог сказать, куда она едет. За небольшим бугром как будто притаился старенький желтый икарус, именно к нему чёрный "Хаммер" и “хуярил”.
Лёша стал смотреть на, казалось, мёртвый автобус. Из него вдруг выскочил странного вида человечек, одетый в огромную рубашку, отчего он казался ребёнком. Человечек побежал сначала назад, прочь от автобуса, потом - как-то в бок, потом упал, вскочил и побежал уже вперёд, прикрывая голову книжкой.
Лёша видел его совсем уже чётко:
- Дима, Дима, беги в автобус! Они будут стрелять! – заорал Лёша что было сил.
Человечек как будто бы услышал Лёшу и бросился в обратно в автобус.
Лёша стал молиться:
"Аллаху акбар. Ля иляха илляллаху вахдаху ля шарика ляху. Ляхуль-мульку ва ляхуль-хамду юхйи ва юмит. Ва хува хаййюн ля ямуту биядихиль хайру ва хува ´аля кулли шайин кадир". (Аллах превыше всего. Нет божества, кроме Аллаха Единого, не имеющего сотоварища, власть принадлежит Ему. Хвала только Ему. Он воскрешает и отнимает жизнь. Он Живой и Бессмертный. Благодать в Его руках. Он – Всемогущ).

Колодец навис прямо над автобусом, и Лёша мог видеть всё, что там происходит: прежде всего, самого Диму Рошаля, который скрючился в дальнем углу и ничего не слышал, и ещё беременную женщину, лежащую на одном из сидений; судя по всему, она была без сознания и бредила.
Хаммер остановился недалеко от автобуса. Лёша ждал выстрелов, но их не последовало. Из Хаммера вышел худощавый, отлично сложеный мулат в сопровождении двух смеющихся девиц. Одет он был в чёрные мешковатые джинсы и гавайскую рубашку, раскрашенную цветами и птицами.
Мулат подошёл к автобусу и заглянул в открытую дверь:
- Димон, ёпть, ты где спрятался? Выходи уже, приехали.
Девицы весело заржали.
- Не слушай его, не слушай! – орал Лёша – Он всё врёт, это дьявол!
Дима сидел в углу, всё так же скрючившись. Видимо, он не слышал Лёши.
- Димон, - продолжал мулат вполне дружелюбно – ты чо, сковородок что ль приссал? - девицы рядом с мулатом ржали, как заведённые. – Не боись, нет тут сковородок, всё это – ложь и пропаганда мудаков-конфессионеров.
- Есть тут сковородки, не слушай его, – продолжал орать Лёша – он всё врёт!
Мулат неожиданно поднял глаза и стал смотреть прямо на Лёшу.
- Оставь его в покое, слышишь? Оставь моего друга в покое... – Лёша не успел договорить.
Мулат одним ловким движением оторвал голову у одной из девиц. Голова вспыхнула и превратилась в огненный шар, не переставая при этом нагло хихикать. Потом мулат бросил голову прямо в Лёшу.
Лёша почувствовал сильный удар в грудь и отлетел от колодца, больно ударившись о стену.
- Кусомейн талята кусоммак*, – выругался он, сползая на пол.
К нему тут же подбежали Рубаб с Женей, они попытались его поднять.
- Ты можешь заявить свои права на них, – шепнула ему Женя на ухо – по шариату, ты имеешь право поручиться за 40 человек.
Лёша встал и, покачиваясь, пошёл к колодцу:
- Эй ты, энта зубби финтизак ём.** , я заявляю свои права на этих грешников.
- Выбери двоих, – ухмыльнулся мулат.
Лёша понял, что он должен выбрать между Димой, беременной женщиной, которая так и не пришла в сознание, и её не родившимся ребёнком.
- Я выбираю всех троих. Всех троих, понял?
Мулат расхохотался, потом оторвал голову у второй девицы и швырнул её в Лёшу. Удар был настолько сильным, что Лёша потерял сознание и очнулся уже на полу зала. Над ним склонилась Женя:
- Ты должен выбрать двоих.
- Да иди ты…- Лёша оттолкнул гурию и встал на колени – Эй, Гусейн, где мой пояс?
- Да, мой господин, – Гусейн не заставил себя долго ждать.
Стоя на коленях и держа в руках зелёный пояс шахида, Лёша молился:
"Бисми Ллахи рахмани рахим. (Во имя Аллаха милостивого и милосердного) Ле галиб илля Лла" (Нет победителя кроме Аллаха)
Затем он поднял руки высоко над собой, и пояс, превратившись в зелёное облако, окутал его с головы до ног. Лёша почувствовал небывалый прилив сил и встал на ноги:
- Меч, я требую меч! – воскликнул он и протянул руку вперёд.
Зал тряхнула чудовищная сила, и он как будто треснул. Испуганные гурии и Гусейн упали на пол, но Лёша стоял, и в правой руке его ослепительно блестел клинок пророка. Подойдя к колодцу, Дима разрубил им невидимую преграду и прыгнул вниз, оказавшись где-то посередине автобуса. За его спиной, всё так же скрючившись, сидел Дима, глупо уткнувшись в свою книгу.
Увидев меч, мулат попятился и зашипел, потом бросился на пол и, закрутившись волчком, стать терять человеческий облик, превратившись, наконец, в гигантского рогатого джина с желтыми приклеенными глазами.
Лёша бросился вперёд и нанес свой первый удар, но промахнулся. Джин успел отпрыгнуть назад, круша своим телом стены автобуса. Лёша взлетел вверх и с высоты бросился на противника, но наткнулся на ответный удар в грудь, ему показалось, что мир развалился от этого удара. Теперь уже джин держал его горло в своих лапах. Лёша абсолютно ясно осознавал, что через несколько секунд он сольется с его волосатым телом и станет с ним одним целым. Но тут джин вдруг содрогнулся всем телом, завыл и отпрянул назад, выпустив Лёшу. В огромной его голове, уродливо выпирая из глаза, торчал меч пророка.
Лёша приподнялся и увидел Диму, который стоял совсем рядом с женщиной, всё ещё лежащей на одном из сидений. Руки его дрожали.
- Дим, ну ты даешь, – Лёша даже попытался улыбнуться.
Дима смотрел прямо на него и тоже улыбался:
- Да лана тебе, сам ты как в порядке?
- Я терь шахид, мне терь всё по хую - Лёша даже рассмеялся, хотя чувствовал сильную боль, там в груди и теперь новую, от сломанных рёбер.
Дима подошёл к нему и стал помогать ему встать:
- Я чувствую, что очень скоро я должен идти, я не могу здесь больше находиться, но ты тоже можешь идти со мной.
- Нет вопросов, пошли! – Лёша встал и принялся отряхиваться.
- Кузя, Кузя, господин мой!
Оба посмотрели наверх. Над ними в круговерти белого пара можно было видеть несколько фигурок. Одна из них вырвалась и полетела к ним, это была Женя.
- Мне тоже нужно идти, – сказала Женя очень серьёзно и я могу вам помочь попасть в правильное место.
- Кузя Бармотин, господин мой, – позвал всё тот же голос сверху.
Лёша стал смотреть туда и увидел белокурую головку, карие глаза и ярко-малиновый обтягивающий комбинезон.
- Ит кэн нот бе,(it can not be) – изумился он. - Неужели она тоже здесь?
Головка утвердительно кивнула, кокетливо наморщив носик.
- Лёша, я чувствую, что это уже со мной происходит, дай мне твою руку – голос Димы был совсем рядом.
- Щас, Дим, дай мне минуточку – он всё смотрел наверх – А как же Джастин?
Фигурка в ярко-малиновом комбинезоне неопределённо пожала плечами. Не поворачиваясь к Диме Лёша предложил:
- Слыш, Димон, а может, ко мне? У меня там офигительная жратва, винища завались, девки какие хочешь, поехали ко мне…
Лёша услышал какой то сильных хлопок, он повернулся, но Димы и Жени уже не было в автобусе. Он подошёл к сидению, на котором только что лежала женщина, её тоже не было. Тогда Лёша подобрал с пола окровавленный меч и взлетел наверх, где его ждала Бритни, такая милая, растрёпанная, желанная. Лёше не верилось, что она останется с ним:
- Перед тем, как ты уйдёшь, я хочу тебе что-то подарить, - Лёша протянул ей меч. Она взяла его, взвизгнув от восторга:
- О, это так прекрасно... Погоди минуточку, так ведь это же…
Лёша прикоснулся к ней, как бы нечаянно:
- Да, это именно так.
- Но ведь он был утрачен, канул на дно океана...
- Да, малыш, но я нырнул туда и достал его для тебя
Она склонилась немного набок и скорчила умилительную рожицу:
- Это уже чересчур! – она прижалась к нему, и они пошли обнявшись входной арке зала в сопровождении Рубаб.
- А знаешь Бритни
- Что мой господин?
- Я ужасно хочу есть, давай поедим, а потом мне нужно идти с Димой, он классный парень между прочим, выручил меня не подетски…
- Ну конечно же, мой господин
- А ты со мной пойдёшь?
- Ну конечно же мой господин…
Последним из зала вышел Гусейн. Он внимательно осмотрел, всё ли в порядке, прочёл молитву и бесшумно закрыл дверь.
Зал с колодцем окунулся во мрак и принял свой привычный облик: стены из драгоценных камней, прямоугольный бассейн с зеленоватым дном посередине, у дальней стены - огромное ложе, заваленное подушками и коврами, вдоль боковых стен - жаровни, столы, кувшины с вином и вазы с фруктами…

* ёп твою мать (арабское ругательство)
** тебя каждый день в жопу ебут (арабское ругательство

Эпилог.

- Мастер Чу носил воду и колол дрова до просветления. Что он делал после? – спросил двенадцатилетний сын надзирателя тюрьмы Кенчо Вангди своего младшего брата, сидевшего рядом с ним у дороги, ведущей из Симтокха в Пунакха Дзонг.
Они присели отдохнуть в самом живописном месте, перед ними с высокого перевала Докхула открывался простор волшебных Гималаев.
Сонам не ответил на вопрос брата, он ещё чувствовал лёгкое опьянение от запаха соснового бора, через который они только что шли. Он прилёг на спину, закрыл глаза; ему казалось, он думает, что ему хочется бросить маленький камешек туда, вниз. На самом деле он ни о чём не думал.
- Правильно сказал учитель, что у тебя новая душа, – стал подзуживать Сонама старший брат – тебе совершенно ничего не интересно, ты не учишь уроки и только и делаешь, что мечтаешь непонятно о чём.
Сонам, не открывая глаз, нашёл маленький камешек и стал греть его в ладони.
- Мастер Джэйду благословил меня и будет меня учить, – старший брат Сонама достал из под своей коричневой тоги маленький амулет на красной бечевке, покрутил его в руках и спрятал обратно - а тебя просто отправят на кухню мыть посуду
- Мастер Джэйду учит только этого русского, который из папиной тюрьмы сбежал. Ты ему тоже не нужен, – ответил Сонам беззлобно.
- Не говори того, чего не знаешь.
- Ну как же, у него ещё друг застрял между мирами, а мастер Джейду его выручил – камешек в руке Сонами согрелся.
- Тронуться можно, мириады душ витают во вселенной, и не одна не захотела в тебя вселиться. Ну и родственничек мне достался, о горе, горе! - старший брат вздохнул и в этот момент очень походил на свою мать Делму.
Сонаму тут же захотелось рассказать брату, что ему опять снился сон про женщин. В этот раз приснилась очень красивая женщина с большими зелёными глазами, она пела какую-то песню на непонятном языке и смотрела на него нежно-нежно. Сонам закрыл глаза и стал вспоминать свой сон. Ему хотелось увидеть зеленоглазую женщину хотя бы ещё раз или хотя бы представить её…
- Ну, так что делал мастер Чу после просветления? – не унимался старший брат Сонама.
Сонам, не открывая глаз, бросил тёплый камешек, и тот пропал в тишине. Теперь Сонам точно знал, что он думает о его судьбе, и почему-то сказал:
- Мастер Чу после просветления носил воду и колол дрова.
Старший брат полистал книгу, лежащую у него на коленях, и удивлённо хмыкнул:
- Откуда ты это знаешь?

Амур гавайский 2003 год.