Ammodeus : Дэнни

Денни Маккормик не любил корабли.
Океанские лайнеры, которые он увидел в Дублине, куда его возил отец много лет назад, оказались огромными консервными банками с застекленными дырками, в которые рано или поздно хлынет вода, а там, где жил Денни, вода была всегда серой и холодной, как ртуть. Но на краю этой воды стоял дом, вокруг которого, от низкой каменной ограды, разбегалась в разные стороны трава, а небо казалось туго натянутой простыней, которую вот-вот проткнет мачта отцовского баркаса…

* * *
Денни глубже сунул руки в карманы куртки.
Он стоял на палубе консервной банки, горда названной «Имперский прилив», и домой он попадет нескоро - потому, что на плечах у него погоны, а за плечом – рослый парень по имени Стенли Шоу, который любит корабли и очень хочет дать понять этому лейтенантику из Летной Академии Ее Величества, что у настоящего ирландца есть только две стихии – море и пиво, и стоять на палубе такого красавца куда круче, чем летать в этих крохотных самолетиках, сгорающих еще до того, как они врежутся в землю.
- А это, Денни-бой, и есть наша Большая Ложка!
Стенли хлопнул ладонью по бурому брезенту, уходящему стеной вверх. Брезент издал глухой недовольный звук.
- Умники вроде тебя называют ее.. эта… как ее… Катапультой! А мы называем ее Большой Ложкой… Знаешь, почему? – Стенли хмыкнул. – А потому, что она и есть ложка. И сам дьявол подносит ее ко рту, когда голоден. Понял, да?

Понял, понял…
Значит, это та самая, которую еще называют «Подбросит – не поймает»… Она могла вытолкнуть в воздух истребитель, но садиться ему было уже некуда – только на воду. Серую и холодную, как ртуть.
Если он не будет сбит раньше…
Если не кончится горючее раньше, чем его собьют…
Если…
Бог знает, кому пришло в голову оснастить корабль этой штуковиной.

Денни смотрел мимо бурого брезента в наполненное соленой пылью пространство.
Теперь Денни знал, какой будет их с Чедом двухместная могила.

* * *
Денни очнулся на полу, в грохочущей полутьме каюты. Где-то в ворохе одеял скулил и матерился Чэд. Денни рванулся к двери, распахнул ее и выглянул – полуодетые матросы проталкивались друг другу навстречу и это движение в мигающем свете ламп походило на жуткий ритуальный танец. Денни нырнул назад в каюту – Чэд, прижавшись к переборке, таращился на Денни и Денни пришлось рвануть его за майку.
- Одевайся! Наверх! Немцы…

Ну, что, Денни-бой…Вот оно? Началось…
Сколько этого не жди, все равно это приходит внезапно.
Твой вылет, Денни-бой.

…Дурацкое слово – надо. Надо… Кому это надо? Надо – потому, что кто-то сказал, что это – НАДО?
Надо, надо… Ты хочешь умереть по приказу кого-то только потому, что у него на погонах две большие звезды, а у тебя – две маленькие?
Так все дело в размере звездочек, да?

Денни вытолкал Чеда из каюты и они начали протискиваться наверх, на палубу. Они слышали глухое частое уханье и плотные, густые раскаты – пулеметы и бомбы.
Еще пара трапов – и летчики выбрались наверх.

Что-то не так в этой войне…

Красный крест – конфетка, а не цель…

Только совмести с ним распятье прицела и нажми гашетку…

Денни не помнил, как он срывал брезент, сжигая подушечки пальцев, как заталкивал в кабину Чеда, как запустил двигатель и нашел рычаг катапульты, который подбросил их в небо. Кожа на лице вдруг стала мерзко-чужой, истребитель брезгливо вздрогнул, а у Денни заложило уши до крови. Он не слышал короткого вскрика Чеда, воя и хрипа мотора – тишина запеленала его, лишь страшная вибрация фюзеляжа напомнила ему, где он.
Он отжал штурвал от себя и пустая белесая лазурь перед глазами опрокинулась ему за спину, а вместо нее возникло рваное месиво облаков, серые мазки разрывов снарядов и маленькие черные точки…

…как пылинки на слизистой глаза – они проплывают перед зрачками, будто в киселе и исчезают. Они видны только в движении…

Немцы.

Денни заорал, не слыша себя, оскалился и почувствовал, как жутко сухо у него во рту. Янтарное море пива заплескалось перед ним и Денни увидел лицо отца – распухшие губы, жадно припавшие к кружке и пачкающие ее кровью…

* * *

В паб вошли трое в одинаковых поношенных комбинезонах, с одинаково костистыми лицами и большими руками – рабочие-строители, из южных краев…
Они сели в углу, заказали виски и пиво и вскоре их южные говор слышали все. Один из них рассказывал, как попал недавно в Кэслбаре и познакомился с местной девицей – и кроме, как «ирландской коровой», он эту девушку не называл.
В какой-то момент отец повернул голову и посмотрел на них, а мать попыталась спрятать в свои ладони отцовский кулак.
Трое увидели этот взгляд.
В секундной тишине проплыли и растворились звуки за окнами, а еще через секунду эти трое шли к столу Маккормиков.
Отец высвободил руку и встал.
- Зна, че те скажу? – заговорил один из южан, поплотнее и помоложе, глядя мимо отца на мать Денни. – Я те скажу… У твоей ирландской коровы – отличное вымя…
Двое других заржали, а говоривший слегка повернул к ним голову и подмигнул.
- Я те ище че скажу… Ежли такое вымя в руку, рука полдня, мля, пахнуть будет…
- Двое заржали опять, а крепыш пьяно-пристально посмотрел на свою ладонь, потом на мать Денни.
- Но одна проблемка тут… ежли вас кормят таким молоком, то че от вас так и прет дерь...
Он будто подавился камнем и захлебнулся кровью – кулак отца смял ему рот и нос.
Двое других бросились на отца – одного он встретил прямым, но второй ударил в живот и все тврое рухнули на пол…
…отцу тогда здорово досталось, а на следующий день, попивая пиво и морщась от боли, он сказал Денни:
- Иногда так получается, Денни-бой, что у тебя как бы нет выбора… Ты должен просто встать и сделать шаг. Встать и сделать – даже если тебя ждет самое страшное…
Он осушил кружку, аккуратно поставил ее на стол и потрепал Денни по плечу.
- Еще по одной, Денни-бой, еще по одной…
А Денни сидел, смотрел на распухшие губы отца и думал, что, наверное, в мире есть миллионы причин, по которым можно получит по морде, - или еще чего похуже, - и отец нашел вчера одну из них. Или она его нашла?
А еще он Денни запомнил лицо матери – ее улыбку. Так, наверное, улыбались женщины, глядя на драки самцов сотни тысяч лет назад и так будут смотреть все женщины во все века – молчаливая гордость за своего мужчину…

* * *
Денни сглотнул мерзкий комок в горле.
Он снова был в «Хокере Харрикейне» и вместе со звуками боя в уши ворвался визг Чеда:
- Денни!!! Они заходят от солнца!!

4: 43 пополудни.
Число – 4 июля.

…Денни вдруг ощутил жар кабины сжигающего топливо «Юнкерса», он услышал, как истерично цокает пулеметная лента, подтягиваемая из ящика немцем-стрелком, услышал звенящее шуршание фольги, снимаемой с шоколада рыжим штурманом, услышал, как радист выплевывает в свой собачий говор в микрофон, рассказывая земле, как они дрючат бриташку, пытающего спасти свой плавучий госпиталь…

Встать и сделать…

За спиной Денни кто-то замолотил железным прутом по чугунной ограде, грохот ударил в затылок и его чуть не вырвало, во рту стало сладко и мокро, будто от растаявшего мороженного – он прокусил себе губу.

Пулемет Чеда.

Чед… ты же их не видишь…

- Короткими, Чед, короткими!! – прохрипел Денни.
И Чеэ послушно три раза нажал на гашетку, удерживая ее по две секунды.

…Немец не успел удивиться, когда ему в лицо брызнул разбитый плексиглас фонаря, а голову резко запрокинуло назад, будто он подавился камнем, а его штурман вдруг захлебнулся кровью с шоколадом. Радист перестал брызгать слюной в микрофон – он теперь просто визжал, распластавшись на нижнем блистере и царапая плексиглас…

Денни видел, как задымился и показал брюхо солнцу «Юнкерс», как заскользил к купоросу океана, в котором плавали огромные жирные пятна солярки.

Черт, Чед - умница! Давай следующего…

И тут сквозь рев мотора и лязгающее стаккато пулемета Денни услышал тонкий нежный звук, будто кто-то ударил хрустальной палочкой по серебру. Денни почувствовал, как натянулась кожа за ушами и на лбу, а мошонка сжалась ледяным комком.

Чед?
Чед, прекрати…

- Чед?

Чед!!
Или ты отзовешься или я расскажу, как целовался с твоей Мегги в мае 38-го, пока ты освобождался от пива за пабом Мюррея…
Твою мать, офицер Макрайли! Или вы сейчас же начнете стрелять, или…
Чед, прости меня… я был пьян, как монах, а Мегги была в том вишневом платье… Ты понимаешь…

(…Далеко-далеко отсюда маленькое облачко оторвалось от верескового холма и поплыло на запад – туда, где промахнувшейся пулей на излете повис над океаном полупустой «Хокер Харрикейн».
Пятнадцать секунд капрал Чэд Макрайли из округа Слайго провинции Коннахт, был стрелком-радистом.
Тридцать пять секунд он был раненым стрелком-радистом.
И целую вечность он будет мертвым стрелком-радистом…).

Чед, стреляй, скотина!!! Иначе зачем все это было нужно?!
ЧЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕД!!!

Денни орал от бессильной злобы и жалости к себе, от ненависти ко всему – к Чеду, оставившего его одного в этой вонючей жестянке, к отцу и матери, родивших его так не вовремя, к королеве с ее гребанным Юнионом Джеком - ко всему этому маразматическому ужасу…
На какую-то секунду он потерял сознание.

(Секунду можно намотать на палец, а можно и растянуть в дли-и-и-и-и-ную нить)

…Когда Денни очнулся, Солнце светило ему в спину.
Он увидел, что мир состоит из двух частей, окрашенных в разные оттенки голубого – светлое полотно неба и темная бирюза океана.
Денни летел на размытую тонкую черту, разделявшую эти две половины пустоты, заливающей глаза и несущих вселенское спокойствие.
Денни вдруг отчетливо понял всю абсурдность происходящего – здоровые, умные мужики убивают друг друга только потому, что им сказали это делать. И неважно, кто первым это сказал, неважно, что у каждого – свои счеты, и совсем неважно, кто же все-таки из них прав и совсем уж неважно и бессмысленно, кто победит.

Неужели мы все – только кровавая накипь, говорящая слизь, которой иногда становится слишком много в уголках рта Господа нашего?
Неужели война – это просто Его раздраженный плевок?

Денни убрал руки со штурвала.

Денни, Денни… Ты сделал свой шаг. Серьезны парни желают твоей смерти, и все, что у тебя есть – дырявый самолет и пулемет, вбитый в солнечное сплетение твоего мертвого друга, а сам ты плаваешь в собственной моче… И плывет по океану радужное мятно - все, что осталось от гада, убившего Чеда – что ты еще можешь сделать?
Что ты уже можешь сделать?Встать и сделать?
А, Денни?
И зачем?!

Денни летел в сгущавшуюся в центре синеву – почти неслышный гул мотора, фосфорическое свечение циферблатов приборов в невероятном синем свете и запах бензина.

Проклятая синь…Будто между двух простыней…Укрыться с головой…
Выбитые зубы…Топливо…немцы…
Моя драка…И это – моя драка?!

Страха не было - было лишь удивление.
Как?
Все?
Как все случилось?
Как все быстро случилось…
Его время – эти несколько минут бестолкового боя, - истекли.
Как мало он успел подумать и как много успело произойти.
Его жизнь закончилась в то мгновение, когда некая сила выбросила его на палубу и дьявол своей большой ложкой подцепил его из кровавого супа. Жаль, мичман Шоу никогда не узнает, каким пророческим даром он обладал – теперь его труп, наверное, катается по палубе, оставляя кровавые мазки…
Денни закрыл глаза и увидел руку отца, с треском ставящую пустую кружку на стол.
«Еще по одной, Денни, еще по одной!»
Еще по одной – чего?
Жизни?

Денни засмеялся и поперхнулся горькой колючей слюной.
Слюна выкатилась на нижнюю губу и он сплюнул ее на приборную доску.

Будь все проклято.
Будь проклят весь этот мир, которому он становился не нужен.
Которому он никогда и не был нужен.
Никто не спросил его, хочет ли он прийти в этот мир, никто не спросил его, хочет ли он покинуть его.
Он просто исчезает, он никогда и не существовал, и мир никогда не существовал, а все, что с ним происходит – лишь недодуманная мысль Бога: «А что, если...?»
Начало предложения, написанное мелом на доске – Денни Маккормик.
Прозвучал звонок и вот уже чья-то рука стирает с доски его имя – урок окончен и никто не узнает, кто же такой Денни Маккормик, что он сделал и что сделали с ним.
Тень облака на облаке…

Мотор коротко взвыл и умолк.
Денни почувствовал, как «Хокер» клюнул носом и перегрузка начала вдавливать его в кресло. Он ожидал услышать свист воздуха, но тишина была полной.

Будь все проклято…
Мгновение – и нет ничего. Ничего – ни хорошего, ни плохого. Все самое худшее с ним уже случилось.
Но он – был.
Б-Ы-Л.
Пусть успели написать лишь его имя, но после него не будет написано ничего, за что бы ему было бы стыдно.

Ну и слава Богу.

И когда в наступившей темноте циферблаты фосфорическими пауками бросились ему в лицо, он был спокоен.
Никому не нужный человечек, выполнивший свой долг.