Хуесос-Ворюга. : серый человек

СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК.

Полночь. Вьюги утюжат площадь.
Реют флагов святые мощи,
Но паломников краток век.
За надвинутой шапкой сводов,
Света, каменных хороводов
Серый шествует человек…

И гирлянды смущенно гаснут.
Смех облупленных детских сказок
Стережется его плеча.
Попугай повторить не может
Этой серости - как художник
Всей бездарности кирпича.

И трепещутся фалды фрака,
Словно Лаура и Петрарка,
Прикрывая махровый зад -
Ненасытную пропасть жизни.
Где сошелся разрез, излишни
судьбы, бдения, имена…

На все пуговицы застегнут.
Невесомый, пепельный локон.
Оба глаза одна ладонь
Прикрывает, раздвинув пальцы.
Как бездомно б вздохнули Троянцы:
Это катит троянский конь!

«Если ферзь притворится пешкой,
Прикажите пехоте не мешкать,
Пусть опешит ее торжество!
Пусть начнется с общей солонки
Хлеб, а если вино, так с попойки,
На всемирной массовой стройке
Наше маленькое родство!

Пусть из шахматной доски столяр -
Черных с белым войны – истории
Смастерит самый стойкий цвет!
Цвет цемента и черного моря,
Всей культуры – культурного слоя,
И чудовищ из мезозоя
Водрузит на ее постамент!

Бережливая наша тяжба
С небом. Ешь, вавилонская башня,
Кость болящего божества!
Так ребенок на спелую сливу
Наступил, торопясь за сыром
Колоссального торжества!»

…он идет каплуном, расстригой,
Как Шемякина «Петр Великий» -
Вешать не на что, чай, очки -
С сизой свитой замочных скважин
(но в сочельник козлом всяк ряжен),
как кобель, различив дворняжек.
Поворачиваются ключи.

2(в гостях у рабочего).

Сколько бисера на квартиру!
В умиленье свиное рыло
Наливает себе презент.
Его чада – Джерри с Анфиской -
Уже славят год серой крысы.
Это будущее по Ленд-лизу
Телевизор = президент

Обещал! Растяни в три лета.
Мордой падает в «шубу» Нестор,
Сослуживец по проходной.
В астиаги и барабаны
Фрезеровщики бьют, титаны,
По «Культуре» защитник Китая
Переводит на угловой.

Над «мимозой» колдует хозяйка,
Внучка гетмана Наливай-ка!
Ее возраста строгий покрой
Удержать в неглиже не может
Этих сисек и этой рожи,
Вместе с жопой они похожи
На Венеру стоянки «Ой!».

Входит серый мужчина, стройный,
И садится с ними за столик,
После третьей бьют зеркала…
Детвора в восхищении. Сирый
Оливье Мессиан на виниле,
И мамаша то майна, то вира
Тает в серых его руках.

3( арлекины в красных панталонах, под окном «хрущевки», поют странную песню)

О чем сказали бескровные губы?
Что прежде костры зажгутся на небе
И пастухи козу водить будут,
Есть с барабана и пить с кимвала!

Le roi est riort, vive le roi!

Ей, господи, тебя просим,
Твои обступив золотые ясли
Воображением и парадоксом,
Волхвами халдейскими, ослами -
Кому, какая досталась маска
Из грубой панопейской лепнины.

Le roi est riort, vive le roi!

Не все защитили мы от ожога.
Глаза, что видели бога, слепы!
У собора святого Марка
Самую тощую ищем голубку
На ощупь…

Le roi est riort, vive le roi!

Плачешь, Господи, и резвишься,
Да только в детской всегда теснится
первый познания путь – жестокость!

В кратер Иродовой болезни
Не ты ль с дерзновеньем мальчишки плюнул?
Что удивляться его кошмарам?
Стоит ль страшиться его солдат,
Не способных (какая мука!)
Мирных жителей от комбатантов
Отличить, аки плоть от камня
Под наждачной подошвой сандалий.
Так у ржавых брегов Иордана
Я не в силах молчанье вынесть
Серых камней – убиенных младенцев!

Le roi est riort, vive le roi!

Я готов был тебя ненавидеть
Под осиновым колом отчаяния,
Словно лев поклонившейся мыши,
Сокрушаясь - «как это вышло?»
Я хотел поступить подло,
Слишком правильно и подло,
По законам Великого Рима,
Но закон, милосердья лишенный,
Лишь плодил серые камни,
Страшные серые камни…

Le roi est riort, vive le roi!

Легион у границ пустыни
Стращал тихий, прохладный ветер,
И песок под ногами напомнил
Нашей жизни о нашей смерти.
А твои следы шли далече…
И в бессильной своей догадке
Мы роняли щиты и копья.

Человек обречен на жестокость,
Одиночество и страданье.
Человек обречен доколе
Не сольется…во что-то больше…

Le roi est riort, vive le roi!

Я готов был тебя оставить
В нескончаемом равнодушье.
Но как мог ты пойти в пустыню?
Для богов ведь всего страшнее
Умереть собственной смертью!
Сокровенно и непостижимо!
Так позволь мне, позволь остаться.

Le roi est riort, vive le roi!

…и еще, господи, просим…

4.(в гостях у интеллигента)

Как искусств расписная карета
Соблазнилась дуплом, как лектор
Просвещенья поверил в то,
Что намереньям лучшим розги
Не нужны, как добру быть плоским,
И с испанским бешенством Моськи
Хаять сорта иного добро?

Как глядеться Тихурой Гогена
В серых вежливых легионеров
Догадавшись об их вожде…
И не то, что бы суть накатит,
Но последняя совесть спятит,
Педагогам за это платят
В государственном падеже.

Знать, на многое раб способен,
Лишь отдайте приказ – «на гордость!» –
За родную страну рабов.
…как на острове, на Буяне,
Наше будущее отпрянет,
Страшным Будущим – страшный ров

Роем! Как не поступишься счастьем,
Если ты ненавидишь счастье
До забитых своих детей?
Атлантида Европы ныне
Тонет в зобе арабской вагины,
Мы ж как Уэльбека андрогинны
Соблазнились другой пиздой!

В прошлом вшивые интеллигенты -
Высота…левантийский кедр,
Были храмы из наших костей.
В тот союз ты вошел колосом
И навис над чертежной доской,
И добро оказалось с плоской
Крышей, мысли разбегом верней…

Пост, какое то, бляць, барокко -
Слишком вычурно, слишком строго –
Сытых скептиков альтруизм.
«Надувательство!» – крикнул Мастер.
Ты с того приказал смеяться,
И рабочего класса раса
Разнесла на штыках твое «…изм»

В одиночку у неба клянчи
На Канатчивской даче мячик,
Мастер, как трактовать твой «пасс»
Дальше очереди рассудят,
Не история, нет, не люди –
Пропаганда восставших масс!

Нарекут пошляком наитий,
«…не спортсмен был, и не потребитель,
Безымянный, лихой чудак.
По ночам пил дешевый кофе,
Рисовал свое зренье в профиль,
Ибо в профиль не палит воин.
…мы тогда натаскали собак…»

5.(в театре)

Се стою у двери и стучу,
В колпаке и лавандовой тоге
По щеке снует клякса – слеза,
Лишь таким меня видеть желала
Златокудрая кукла, Мальвина,
Беззаветно позволив любить
Ее образ надменный, однако

Се стою у двери и стучу,
Как лисенок спартанцу, смятенье
Выгрызает под тогой нутро,
Зарывается в толстый кишечник.
Почему я не выдал свое
Отвращенье к Эзоповой бойне?
Мне отводят здесь страшную роль
Шизофреника, белой вороны.
Я, исполненный страха, обязан,
Колотить, озираться, рыдать…
Вот и занавес лопнул. О, ужас,
Мои зрители – «папа вопящий»!

Мизансцена готова. Суфлер
Надевает пенсне и толстовку.
Здесь не топят, ссылаясь на вкус
Режиссера. Великой задумке
Соответствует новый декрет
Экономий энергоресурсов.
Станиславский простил бы нам грим
Безыдейный, он все-таки лучше
Маски греческой, на пиру,
Где грядущее средневековье
Для забавы последних актеров
Швыряет в костер.

Се стою у двери и стучу.
Сотрясая помост деревянный
Выбегает Мальвина нагой.
Ее поза вербовщика травит
Псов эстетики с этикой. Мне ж
Говорит о хозяине цепь их,
Общей псарни некормленых сук.
Голод вынудил размежеваться
Благороднейших, верных и злых…
А, любовь? О, зачем обнаженной
Я посмел лицезреть тебя, Ма?
Я забыл о единственном долге –
Клянчить нашего, ради, спасенья.

Мальвина:

Что же, будьте свидетелем все,
Для кого омерзителен смысл
Этой тяжбы любви человека!

(указывает на Пьеро.
В зале одобрительный смешок).

Здесь. Сейчас. Навсегда и отныне
Мы потребуем разорвать
Новый старый, Ветхий Завет –
Сей постыдный заговор с богом.
Обвинений широк прейскурант
С точки зрения только нормальных…
Чтящих частную собственность и
Исправно вносящих налоги.
Что до мертвых, иль слишком живых,
Пусть колеблются между молчаньем
И слепотой, порожденной неведомым светом.

Есть ли в зале такие? Увы,
Я просила б с позором их выйти.
Спасибо.

(в зале царит абсолютная тишина и внимание).

Прокурору поручим озвучить
Как нам кажется, несомненно,
Доказательства в пользу вины.
(есть в вине несомненная польза).
Господина Творца-а-А-аплодисменты!

Прокурор –

Я испытывал, волки, неловкость
При анализе преступленья
Масштаб коего заставляет
Прейти в наступление сразу.
Итак, прежде Христос виновен –
К чувствам верующих не задетым
Показательным этим судом.
Не гонитель он боле… Известно ж
Что всегда сторону мы приемлем
Палачей, гонителей, власти.
Как посмел развестись он с нами?
И, коль власти его не боимся,
Коль смеемся с его полисменов,
Коль штампуем Мадонну и Спаса
На дешевой желтой бумаге?
И они с пыльных книжных полок
Не зажмуриваясь, взирают
На бесстыдные совокупленья,
Избиенье детей, холуйство…
Им едва уж хватает места
Средь альбомов и фотографий
Развращенных кузенов и теток.
Он виновен, что страха господня
Не осталась в нас…
Из-за любви?

Нет, уродливей этого слова
В нашем веке смышленом не сыщешь!
Слово – равное дому скорби,
Дискредитирующее учебник!
Принимая в виду все это,
Приговор наш суровым будет.
Меж убийством и самоубийством,
Месть в нас мечется,
Роет ЯМЫ, ямы равные
Я плюс МЫ.

6

(Серый человек осторожно входит в дом. Священник зевая, после ночной службой
кланяется гостю. Тот ставит на стол небольшой черный ящик, подарок, с надписью
«урим и тумим»).

За подарок спасибо рыцарь,
Очень кстати такая вещица
На ристалище трех церквей.
Без «урима», да без «тумима»,
Церковь жалкая пантомима,
В мире каторжного усилья
За внимание нехристей.

А зимою темнеет рано,
И в бессоннице капитала
Мы сражаемся за эфир.
Современный чистюля не может,
Бородатые наши рожи
Предпочесть шоколадной коже
Силиконовых – бля – долин.

Символическу же скотину,
Аще разума сиротину
В символический тянет хлев.
Разве нашим дубовым тесом
И осанкой а-ля «знак вопроса»
После Фрейда и Леви-стросса
(о советских левитах вообще

Я молчу). Удивишь это хомо?
Коронованные коровой
Души дрищат от молока.
А таким – «заслужили гетто
Наши лучшие апологеты»
«Поменяйте вериги на кеды
Так комфортнее в облаках!»

Адидас! Опустились руки
У владык да хрустальной рюмки.
Можно ль так по теченью лететь?!
По речушке, давно не горной
Бизнес наш далеко не игорный,
Целоваться с Медузой Горгоной
Времени. Каменеть.

« Так не наша война, но божья»
У землицы своя таможня,
Не Игнатий Брянчинов, весть.
Мы на острове, на Буяне,
Лет пятьсот как иосифляне,
А теперь отвалили камень
В настоящего века спесь.

За которую не накажешь,
А накажешь, людям не важно,
Страха божьего не имут!
И сидишь, как на ядерной бомбе,
То ли рыть опять катакомбы,
То ль подлизываться к народу
Создавая церковный уют.

Уступать… Отступать…Одно ли?
Исторически мы потонем.
Да не в лужице ж с под копыт?!
Не глядите мне в рот, иконы,
Чем он там до краев наполнен,
С высоты своей колокольни
Повернитесь-ка на живот.

7.(в Дантовом Аду)

А вы бывали в Дантовом аду?
Анклав присутствия оставив по-английски,
Шепча «до завтра», зная наперед
В английском «завтра» лишь рифмуется со скорбью.
Что до домашних, снящих в этот час
Огромную чеширскую улыбку,
Такое свинство оскопит их быт
До бытия, даст бог, до христианства.
И жалость однобокая как флюс,
Потребует извлечь свои уроки…

О, ад! Через Саксонский лес,
Через костер и арзамасский ужас,
Через пустыню с чертом на плече
Вас искушающего новой перспективой.
Душа без тела, тело без души,
Кто должен петуха Асклепию, не ясно.
Охота пить, капризничать, ебать,
Но мама назидает – «не по средствам».
Трех измерений карточный «фигвам»
Рассыпался материи лишенный.
И ощущений сморщенный хаОс
Напоминает сушеную розу.

Иосиф Флавий спорит с Ильиным
Бросаясь снегом, челюстью и пылью
О том, как дурно понимает челоВЕК
Патриотизм. И что случилось в храме
с торговцами. Каков сегодня курс
серебряника. Долго объясняя,
что привнесенный Вовой коммунизм
имеет много общего с Иудой.
Оден не соглашается. Оден
Все валит на «Хай, Гитлера» и прозу,
В конце концов обидно, что война
Три года кряду нобелевку брала.
И Эрик Рыжий обнажает меч
Заслышав всякий раз российский говор.
И голубые каски миротворцев,
И сальса практикующих кубинцев,
И вера загорелых европейцев
В апокастасию, взывает к тошноте!

О, ад! Перевалив за Лимб,
Перед рекой паромщика Харона
Вторгаешься в чертог пассивных душ,
Как страшно б удивился Алегьери
Его стремительному росту, нетерпенью
С каким они внимают вожаку.
Они зовут его «мостостроитель»,
На нем из серого атласа тройка. Туфли
Из кракодиловой слезы, смешная шляпа.
Точнейшие Швейцарские часы.
Его помост рекут – СОФРОНИСТЕРИЙ.
Навес – «обещанная ширма Демиурга».
Слышны призывы – «Кесарево, Кесарь!»
«Истории кобыле отелится!»
«ягнята бледные прикончили медведя!»
«Даешь решительную мимикрию!»
И смесь нелепая Гоморры и Вальхаллы
Растаскивает дамбу по крупицам…

8.(в гостях у «белого воротничка»)

Триста зараженных кальвинизмом
Лет, научного детерминизма,
Во вселенной слаженных улик.
Триста лет классической немецкой…
Триста бюргеров, теологов, дворецких,
Стеллажей, манер, амвонов светских.
Слышишь, заплетается язык?

Свято место пусто не бывает.
Знает ли вода о ржавом кране?
Так и мы, за пазухой плохой
Философии утратили корректность
Зрения, гарцующую резкость.
Мы ровны, но как бы по отвесу
Над одной огромной колеей.

Скорость, братец, это порча время.
Сорванца одною карамелью
Не насытить аппетит, уволь.
Наша жизнь есть опухоль желаний,
Кто способен погасить сей пламень,
Иль разжечь Содомскими кострами,
власти носит серую куколь.

Концентрация ее, увы, случайна,
В этом бездна власти, ключик тайный. –
Равновесие добра и зла.
Да, я либерал, но печень тресни,
Проигрыш синоним равновесья
В том нечеловеческом прогрессе,
Где меня мамаша понесла.

Синий воротник не жмет до срока.
Хлеба пережаренная корка
Разломала всю мою семью.
Песня рокера в подземном переходе,
Трех политиков шарада о народе
Против армии партийного «Мавроди»
Сбила нерушимую страну.

Почему? И я как доктор Фауст
За хвосты бесовские цепляюсь,
Заключая жуткие пари.
Вот и ты пришелся гость незваный,
Что б я в зеркало разбившаяся глянул.
Вижу кто там выбегает из тумана…
Жжется, жжется белый воротник…

9.

На-зови мне цену поэта
Субботы последней сумрак.
Жемчуг зрачков в тебе
Уж красных коней купает.
И звон их подков леденит
Завьюженную округу.
Хребты рысаков несут
Всадников распаленных.
Январь. Не раскрыть окна
Дыханья валун не подюжеть
С той стороны стекла,
Чтоб расписаться пальцем-
«Здесь погребен поэт».
Уйти как бы за руку в поле
За городской погост,
«без свидетелей Иеговы».

Была б «от Есенина» трость,
Была б безнадежность Марины,
Я никогда бы не стал
Серым тем человеком…