kakofoniya : Телосвалка

Я запустил в соседа тапком не потому, что действительно считал его бездельником, а по той простой причине, что не видел никакого иного выхода из сложившейся ситуации.
- Одежда! - тут же воскликнул он. - Мы запихаем туда одежду! Ура! Мы спасены!
Почти все заключенные радостно зааплодировали, однако я не стал питать особых надежд по поводу нелепой выдумки, ибо кроме нижнего белья на нас ничего не было. Судьи все изобретательнее в мерах наказания. Прежде они ограничивались сроком заключения или обыкновенной казнью (тут, конечно, имеются ввиду испытанные методы, которых, ввиду их популяризации, и вовсе перестали бояться), теперь же открыт современный университет казневедения. Видимо, привычные санкции казались им устаревшими и недееспособными, преступники, по мнению большинства ученых, даже не успевают раскаяться в содеянном перед смертью, другие же, - состоящие в оппозиции к большинству, - склоняются к мнению, что:
"Тягчайшее преступление должно караться тягчайшей казнью, что подразумевает тяжкие страдания без понимания того, за что эти страдания причитаются».

- Снимай трусы, брось ломаться!
- Зачем? Это ничего не изменит. Так мы не заполним и одной четвертой…
- Надо попытаться… Они же обещали, что отпустят тогда…

На последнем слушании судья сказал, что нас помилуют лишь в одном единственном случае: если через неделю присяжные обнаружат, что в нашей камере все ровно и гладко. "Какие проблемы!" - всплеснул тогда руками мой сосед (и кто-то из зала выкрикнул подбодряющие слова), еще бы, разве мог он тогда подуматься, что:
Посреди нашей крохотной камеры зияет узкая, но достаточно глубокая дыра, наличие которой исключало абсолютно ровный пол, являвший собой обязательное условие помилования...

Поддавшись всеобщему настроению, я начал раздеваться. Когда рука застряла под майкой, я почему-то попытался понять, насколько мои трусы, уже кинутые в яму, облегчат наши муки? По коже заерзали мурашки, ноги окоченели. Да, здесь вообще весьма суровые условия, но что поделаешь, преступления наши тяжки, настолько, что каждому из нас санитар ввел инъекцию вытравливания памяти. Мы забыли о себе абсолютно все, даже имен своих вспомнить не в силах, что, несомненно, радует, ведь когда приходит тюремщик, он рассказывает жуткие истории, к которым мы могли бы быть причастны. А своего причастия к подобным историям лучше не помнить… Правда.

- Я вот думаю, не использовать ли нам матрас? - поинтересовался один мой сосед у другого соседа.
- Не пролезет, слишком узко, - ответил тот, затем нагнулся над ямой в попытке рассчитать, сколько еще потребуется одежды.
- А давай раскрошим его? Майками нам эту пропасть никогда не набить…

Пока мы рвали на части матрас (предназначавшийся для всех сразу, а потому довольно большой), я пытался понять, как могло время расползтись по всей камере, в ширину и длину, забраться в меня через рот и вытечь из ушей липкой жижей, как удалось ему вырваться из циферблата и завладеть моим разумом, как оно вдруг стало страшнее отсутствия снов и превратилось в призраков прошлого, которого мне не вспомнить... Оно не переставало... Погружалось в сознание, вонзалось в глаза, и вдруг, в какую-то долю мгновения, остановилось, а потом продолжило расползаться. Но эта остановка была единственным мгновением, когда я осмелился заподозрить, что мое пребывание здесь – несправедливо.

***
Присяжные подолгу прохаживались вдоль и поперек, бормоча оскорбления в наш адрес (чем-то их не устроила наша первозданная нагота), пока один из них не дошел до замаскированной ямы и не провалился в нее.
- Ну уж нет! - взбунтовалась его коллега, топнув острым каблучком. - Так вам это с рук не сойдет! Сказали же, никаких шероховатостей в камере!

После их ухода все наше бытие пожирает тишина, брюхастая, тяжелая, и, как мне показалось, умная. Никто из нас не думает, мы уже знаем, что придется сделать.
Поочередно прыгаем в яму. Первый решился не сразу, поначалу он то и дело опускал ногу в дыру так, словно ему предстояло окунуться в прорубь, но мой сосед не выдержал и дружески его толкнул. Прыгнули все, образовав таким образом груду голых тел, плотно прижатых друг к другу. Нас - ровно столько, чтобы забить яму по самый верх. Я - прыгал вторым, чему безмерно рад, ведь так - быстрее задохнусь, и не придется долго мучиться. К тому же та дама с острым каблучком наверняка наступит на верхнее тело, что, не маловероятно, причинит ему боль.

Тот, что лежит подо мной, шепчет, задыхаясь:
- Тут внизу издыхающий присяжный... ну пом...помнишь, он упал случайно... тогда? Говорит, произошла ошибка, он не должен тут лежать… не должен так сдохнуть…
- О да, - выдавливаю из себя я... это уже последние слова, дай-то Бог... , - бедный, бедный присяжный, как несправедливо…
- И говорит, под ним чьи-то… кости…
- Кости?..
Ответа не последовало, мой сосед озлобленно царапает мне лицо и тянет за ухо, словно мой несчастный слуховой орган должен поставлять ему кислород. Чьи-то кости под бедным присяжным свидетельствуют о том, что все это – проверенный метод. Как же я не вспомнил раньше… ведь тюремщик рассказывал нам что-то о новом методе казни с милым названием «телосвалка»…

Да, лежать под грудой потных, корчащихся в судорогах тел, и знать, что преступление твое тяжко - невыносимо, но разве не было бы невыносимее вдвойне - знать, что именно это за преступление, и еще сметь сомневаться, тяжко ли оно вообще?