Француский самагонщик : Миа моя

Муторно, маетно, ничего не хочется. Жрать неохота, пить тоже, насчёт выпить – без содрогания подумать невозможно. Разве что в сортир иногда… но это не те желания.
Почитать, разве что? Нет, невмоготу.
Даже дрочить не тянет. Поспать? Так не спится же.
Вот, вроде и температура невысокая, а сил никаких. Подскочила бы до тридцати девяти – всё бы и прогорело в темпе вальса… а это что ж – тридцать семь и три… ни туда, ни сюда… четвёртый день уже… оххоххохх…
Курить – и то с души воротит.
Осознав, что и курить не хочется, я немного испугался, а испугавшись – разозлился. На самого себя. Есть у меня, в конце концов, хоть какая сила воли? Или тварь я дрожащая и никакого права не имею?
Мысли путались, но я заставил себя дотянуться до сигарет. Закурил, затянулся. Абсолютно без удовольствия.
Нет, так нельзя. Надо чем-то заняться. Вон телевизор что-то болбочет… Аж тошнит от него… Кино, что ли, посмотреть? Любимое что-нибудь, тысячу раз виденное…
А поставлю-ка, решил я, «Криминальное чтиво». Оно встряхнёт, не может не встряхнуть. Оно такое.
Если бы, вспомнил я давнюю мысль, отправляли меня на необитаемый остров и предложили взять с собой три, только три фильма, то выбрал бы его, «Pulp Fiction», ещё «Хороший, плохой, злой» и, наконец, «Собачье сердце». Хотя нет, третьим – из Тинто Брасса что-нибудь. Или пожёстче. Да, пожалуй, пожёстче.
Оживился, однако, осознал я. И тут же снова накатила апатия.
С отвращением повозил сигаретой по дну пепельницы, взял себя в руки, собрался встать с дивана, чтобы доползти до полочки с кассетами.
На журнальном столике зажужжало, затем трижды квакнуло. Эсэмэска. Что за мерзкий сигнал… заменить его… но позже… как-нибудь…
Ну, что там? «Картошку почисть, залей водой». Жена прислала.
Странная она у меня. Не позвонила, а именно эсэмэску – чтобы меньше беспокоить больного. Деликатность исключительная. Но картошкой, чтоб ей сгореть ясным пламенем, всё-таки озадачила.
Потом, всё потом. Сейчас – что решил, то и сделаю.
Покряхтывая, встал, покопался в старых кассетах. Вот она. Уголок коробочки надорван… смотрена-пересмотрена… заедает иногда, и перевод не лучший, а всё равно – любимая версия. Ностальгическая.
Шмыгнул носом, загнал кассету в проигрыватель, вернулся на диван. Пощёлкал кнопками на пультах. Устроился насколько мог удобно – эх, всё тело, как будто после лёгких побоев… ну да ладно… поехали…

Первая сцена. Ну что, сладкая, начали? Я тебя люблю. И я тебя люблю. Начали!
Это ограбление!!! Всем лежать, пидорасы!!! Фак вашу мать, козлы!!!

И понеслась…

Ах, какие диалоги! Всё наизусть знаю, а тащусь, просто тащусь, точно впервые смотрю. И как сыграно! И как выстроено!
Я втянулся в фильм и забыл о том, что мне маетно и муторно.

…Уютно у него в сортире. И журналов куча. Сижу, журнальчик выбрал, развернул на коленях. Изучаю.
За дверью шаги. Босс вернулся, жратвы принёс.
Пора. Спускаю воду.
Снаружи – резкий звук. Небольшая пауза. Грохот. Боль. Ослепительная вспышка в голове, и тут же темнота. Меня выбрасывает из жизни.

…Возвращаюсь. Лежу где-то. В носу постороннее чувствую и в руке. И по-прежнему темно. А, это потому, что глаза закрыты.
Открываю. Надо мной, смутно, расплывчато, – лицо, окруженное словно бы ореолом. Ярко, хотя и холодно. Слишком ярко. Глаза режет.
Пошевелиться нет возможности, тело – как чужое. Только веки опустить могу.
Вот так. Не до конца, чтобы привыкнуть к свету.
Теперь снова открыть глаза.
Лицо по-прежнему надо мной.
– Миа.
Она едва заметно качает головой и отодвигается в сторону.
Появляется новый силуэт. Чёрный, как… чёрный.
– Марселлос. Ты понимаешь людей, которые срут с такой скоростью, как будто им жопу прижигают? Я не понимаю. Они себя не уважают, я так считаю. Так срать – всё равно, что стоя.
– Я быстро сру, парень. – Голос гулкий, утробный.
– Ты босс. А вот Джулса взять. Уважаю, ничего не скажу. Но не понимаю. Писание всё прочитал, даже выучил. А посрать – заскочил и выскочил сразу.
– Джулс ушёл, помнишь?
– Как же. В бомжи подался. Шляться по земле, спать в грязи, срать как попало. Выходит, всё к тому и шло.
¬– Что ещё помнишь, чувак?
Напрягаюсь. Вспоминаю вспышку, боль, тьму.
– Ты за жратвой пошёл. Мог бы и меня послать. Ну, попросить. Мы же друзья, я сходил бы. Я же твой друг, ниггер, а для друга сходить за жратвой не трудно. Но ты зачем-то сам пошёл. А мне посрать приспичило. Потом ты вернулся, я слышал.
– Это не я вернулся. Это, думаю, Буч вернулся. И расстрелял тебя. Ты, Винсент, срать устроился, а пушку на кухне оставил. Козёл.
– Расстрелял меня?
– Пять пуль. Все навылет. Ничего важного не задели.
Я молчу. Это чудо. Это второй знак. Вспоминаю первый: огромный пистолет в руке того молокососа, крик «Умрите, твари!», выстрелы, все пять мимо.
Теперь снова пять.
А Джулс был прав. Бог действительно может всё. Даже превратить кока-колу в пепси-колу. И обратно. Даже отклонить пули. Или пустить их через тебя так, чтобы с тобой почти ничего не случилось. Вот только долго ли он будет обо мне заботиться? Нас таких много, а он один.
Да, Джулс был прав. И Марселлос прав – я козёл. Только теперь проняло.
– Пожалуй, что я тоже бомжевать двинусь.
¬– Я тебе двинусь, – гулко откликается Марселлос. ¬¬– Я тебе двинусь, мужик. Ну-ка вставай.
Он придвигается ко мне вплотную, вытаскивает из моего носа трубку, выдёргивает из руки иглу. Крови нет, ни капли. Ну, я уже не удивляюсь.
Сажусь на кровати. Ничего, нормально. Принюхиваюсь – пахнет хорошим кофе.
Оглядываю комнату. Так, и мистер Вольф тут. Скромно сидит в углу, забросив ногу на ногу. В руке огромная кружка.
– Слушай меня, парень, – произносит босс. – Этот засранец Буч поимел меня дважды. За первый раз он расплатился. Правда, тогда меня поимел ещё и грязный коп. Но с ним расплатился я сам. С помощью засранца Буча, так что тут мы квиты. А вот за то, что он расстрелял моего человека… Я тогда не знал. Он спросил: что теперь между мной и тобой? Я сказал ему: между мной и тобой теперь вот что – проваливай и не попадайся мне больше на глаза. И это моё слово, понял, Винсент? Оно дорого стоит, ты знаешь. Поэтому лучше считать, что он поимел тебя. Вот ты и взыщешь должок. Тем более, что это ты облажался.
– По правде говоря, – задумчиво откликаюсь я, – он как раз меня и поимел.
– Окей, пусть будет так, – гудит Марселлос. ¬– Ты поедешь и взыщешь.
– Хотел поиметь, ниггер, – уточняю я, – только хотел. Но Бог…
– О Боге потом, чувак. Хотел – всё равно, что поимел. Поедешь и взыщешь. Для меня. Я твой друг. Ты же сходил бы для друга за жратвой? Вот и сейчас – для друга. Для твоего друга. Сделаешь – иди куда хочешь.
– Ладно, – говорю. Знаю я его дружбу. И обдолбанных ниггеров его знаю.
– И ещё, – добавляет босс. – Миа тебе поможет. Поедет с тобой. Я тебе доверяю, не забывай.
Перевожу взгляд. Миа стоит у окна спиной к нам. Опять вокруг её головы ореол.
– Куда ехать?
– Мистер Вольф, – Марселлос чуть поворачивает голову.
Специалист по решению проблем достаёт из заднего кармана брюк толстый рулон, перетянутый резинкой, бросает мне. Деньги, много денег.
– Он со своей бабой в Париже. Либо в районе Пигаль, либо в Латинском квартале. Вот билеты. Рейс завтра. Вот адрес отеля. Тихий отель на Ситэ. Хозяин меня уважает, потому что понимает моё чувство собственного достоинства. Всё, что нужно, сделает.
Мистер Вольф пристально смотрит на меня, морщинки возле его глаз вдруг удлиняются, он переводит взгляд на Марселлоса, спрашивает:
– Мистер Уоллес, на кого похож этот юноша, как вы думаете?
Босс открывает рот, но я опережаю всех:
– На придурка, знаю, знаю.
Эти двое смеются, а Миа снова покачивает головой.
– Дайте кофе, – бурчу я.

…Мы, я и Миа, на заднем сиденье такси. Только что прилетели, едем в отель. Вот и Париж. Слева сквер, справа мельница, крылья вращаются.
Водитель – чёрный ублюдок в пёстрой рубашонке. На дорогу он не смотрит, потому что ему приспичило протереть свои солнечные очки. И руль держит коленями – по той же причине.
Я не выдерживаю.
– Ниггер, – говорю, – ты в своих поганых очках дырку протрёшь. Но мне на твои очки насрать, имей в виду. Потому что это не мои очки.
– Не волнуйтесь, мистер, – смеётся урод, поворачиваясь ко мне и одновременно перестраиваясь в другой ряд, чтобы объехать автобус. Не глядя. И опять же выворачивая руль коленями.
Миа касается моей руки, я замолкаю.
Потом говорю:
– Я голоден. Хочу Биг-Мак. То есть, – поправляюсь, – Лё Биг-Мак. – Мы же во Франции.
– А я, – заговорщицким тоном сообщает Миа, – хочу… я хочу… да, хочу устриц! Сейчас мы поедем в Ла Куполь. Ты знаешь, что такое устрицы, Винсент?
– Я знаю, что такое устрицы, детка. Я ел устриц. Я ел много устриц. Но я не люблю устриц. Они скользкие, а я не люблю скользкую еду.
– Хорошо, закажем устриц для меня, а тебе принесут твой Лё Биг-Мак из ближайшей забегаловки.
Я поднимаю палец.
– Не называй Макдоналдс забегаловкой, Миа. Прошу тебя.
Она мимолётно улыбается, снова касается моей руки. Я опять замолкаю. И молю Бога, чтобы он дал мне сил не трахнуть эту сучку.
Ведь Марселлос мой друг, и он доверяет мне.

…Я лежу на кровати в своей комнате и усиленно дрочу. Миа у себя – в комнате напротив. Думаю, тоже дрочит.
И так уже неделя.
Кончив, я прошу Господа не оставлять меня. Не переключаться на кого-нибудь другого, потому что иначе я всё-таки трахну её. И всё кончится плохо.
Господь пока настроен в мою пользу.
Хозяин этого отеля – тоже. Ну, это как раз не удивительно. Быть другом мистера Вольфа много значит.
Маленький лысый еврей действительно делает всё, что нам нужно. Я хожу по Парижу с чёрной «береттой» за поясом. И порошок у старика вполне приличный.
Миа тоже оценила.
Облазили с ней окрестности Пигаль. Я-то знаю здесь всё, особенно эти ублюдочные кварталы на улицах Амстердам, Сталинград, Клиши. Черножопых больше, чем в Гарлеме, но Буча и следов нет.
Миа хорошо помогает – по-французски чешет со скоростью «томпсона» при стрельбе очередями.
Снова дрочу.
Завтра пойдём в Латинский квартал.

…Затащила меня в какой-то музей на берегу Сены. Картины, картины.
– Господи, Миа, смотри!
У меня прямо дух перехватывает. Картина. Большая. На картине лежащая баба. Голая. Вид со стороны жопы. Во всей красе.
Миа смеётся и, как она делает это всё время, касается моей руки.
– Нравится, Винсент?
Я качаю головой.
– Понимаешь, детка, я видел и не такое. По-настоящему видел. И по-настоящему – мне это по душе, что уж скрывать. А на картине – нет. Уж лучше твои устрицы. Пойдём отсюда.
Опять касается. Обдрочусь сегодня.
Мы бредём по узким улицам, пересекаем широкие бульвары, ныряем вглубь Латинского квартала.
– Хочу фондю и красного вина! – заявляет Миа. – Ты любишь фондю?
– Я знаю, что такое фондю. Это такие кусочки мяса, которые надо макать в кипящее масло. Но я охренительно далёк от того, чтобы любить фондю, понимаешь? И, – я вдруг завожусь, – если бы ты не была женой моего босса и, – я наставляю палец ей прямо в лицо, – моего друга Марселлоса, то я сказал бы, Миа, что ты сучка. Потому что в «Джек Рэббит Слимз» ты просто пёрлась от четвертьфунтового гамбургера и пятидолларового коктейля.
– Если бы я не была женой твоего босса и, – Миа в свою очередь наставляет на меня палец, – твоего друга Марселосса, то уже неделю трахала бы тебя.
– Ты? Трахала бы меня? Это я трахал бы тебя!
– Нет, Винсент. Я. Тебя. – Она пристально и серьёзно смотрит на меня. Я выдерживаю этот взгляд. Потом отворачиваюсь.
– Ладно, фондю так фондю.
Заходим в маленькое кафе, где готовят эту дрянь.
Садимся. Столики здесь как для лилипутов.
Народу нет. Только через проход сидит девчонка. Тоненькая, а глаза большие. И какие-то испуганные.
Миа заказывает своё сраное фондю, я оглядываюсь.
В углу дверь с табличкой WC. Сходить, что ли… Сую руку в карман – да, журнальчик не забыл, будет, что полистать.
Дверь открывается, из сортира выходит Буч. Собственной персоной. Подходит к девчонке, усаживается рядом.
– Ты так долго, дорогой, – капризным тоном пищит она.
– Ничего, Фабиана, – бормочет гадёныш, не сводя с меня глаз, – ничего, бэби.
«Беретта» уже в моей руке, рука под столом. Рука Буча тоже под столом. Фабиана вот-вот разревётся.
Быстро кладу руку с пистолетом на стол. Буч повторяет моё движение. Ну и пушка у него! Должно быть, русская.
Хозяйка кафе истошно кричит. Миа вылетает из-за столика и визжит голосом той бабы, которая со своим дружком хотела грабануть нас с Джулсом:
– Молчать, сука!!!
Становится тихо.
Да, прикидываю я, сегодня подрочить не удастся. Потому что, если всё кончится хорошо, то я всё-таки трахну Миа. А если плохо, то ни трахать, ни дрочить мне уже не придётся.
Ну, Господи, сотвори ещё одно чудо! И можешь забыть обо мне!
Раздаётся жужжание, за ним мерзкое троекратное кваканье. Вздрагиваю. Гремят два выстрела. Одновременно.

…Зажужжало, трижды квакнуло. Я сильно вздрогнул и пришёл в себя. Совсем разбитый...
По экрану телевизора бежали титры. Экран мобильного медленно гас. На сетчатке глаз ещё улавливался силуэт Миа Уоллес с ореолом вокруг головы.
Я осторожно потёр виски и потянулся к телефону.
Что там? Опять эсэмэска. «Картошку почистил? Ставь варить».
Тьфу. Да не хочу, ничего не хочу. Вот в Париж бы. С ней.
Однако жена уже скоро вернётся с работы.
Я нащупал ногами разношенные тапки, встал и потащился на кухню.
Ах, моя Миа… Миа моя…