Юра Некурин : 7 км до утра

Пытайся жить, ведь жизнь уйдет… (с) Лана DJ & Макаров С - волки

Смеркалось.
Пух влезал в дыхательные пути и заставлял расчесывать ноздри до озверения. Я шёл по заезженной освальтированной дороге, а вокруг лишь темный лес. Было хорошо и медленно. Башмаки танцевали и стеблись над пульсом моей дурной походки.
Темнело.
Показалось зарево вдали у поворота в мою сторону. Остановилось. Там видно кто-то вышел в кусты опростаться или взбледнуть, хуле укачало с самогону. Крики, смех… Видать местная блатата с блядми после дискача рулит в село. Я шёл к ним навстречу. Было хорошо и медленно, а главное спокойно.
Стихли голоса.
Захлопнулись двери и машина с ревом развернулась, чуть не уебашев в кювет напротив, полетела в обратную сторону как ошпаренная. На сердце похолодело.
Казлы, разобьются ведь – прошептал я про себя. Жалко дурачков, а сам-то не лучше их. С месячишко назад в болоте утопил старенький москвич батька. Нажрались на болотах, рыбачки пиздадельные! Поспорили, вот и результат! Вытащили дядья - Фёдор и Пупок.
Иду себе дальше.
Окунулся в туман. Он, обволакивая, душил мой мозг и давил на глаза. Куриная слепота прям. Прояснилось. По левую руку в овражке стрекочут кузнецы и лягушки затяжную заладили. До войны здесь озеро было. Завалили песком. Зачем? хуй знает.
Одна дорога на двоих.
Иду я, руки в карманах, а он вон светит гад себе. Прикурил сигаретку спичечкой. Смачно. Было хорошо и медленно. Сказка.
Вот и гребаный поворот.
Так стоять!
Кто это? Кто там лежит на обочине? Что-то похожее на платье. Тихо… бля. И там никто не движется. Руки затряслись, стою как вкопанный… снялся с места, подбегаю… думал - всё пиздец!!! А это рваная телогрейка на кучке сенца. Видать давно уже лежит, как я днем не заметил? Во мудак допился! А пересрал то как?! Эка глюки, мать их за штопонцы!
Решил не рисковать.
Повернул и свернул с дороги на грунтовку. Пойду через сады, там тише. Хоть и Тимохин угол проходить. Вернее будет. Сбежал под откос, как юнец к мамке на встречу бегает. На радостях чуть не расшибся. Будто перышко вспорхнул, а здесь ваще тьма-тьмущая, хоть глаз выколи и месяц гад пропал, подлец приговоренный. Стою и думаю. Прислушался.
Вот и всё.
Я окружён. Нету шансов на успех. Чую только пар теплыни от землицы дышит да роса-чесотка мочит старый Левис заодно с тухлыми от пота и грязи кроссовками.
Всё кажется, что кто-то за спиной идёт и смотрит за мной, ухмыляется. Чо тока не надумаешь – один, летней чёрной ночью, в поле поселкового района глубинки. Где на километры ни души.
Огляделся. Привык.
Вижу всё и тропинку тем паче, здесь то я не пропаду, здесь я все знаю. Каждый кустик и завал валежника - мои. Так мне думалось тогда. Успокаиваюсь. Всё хорошо. Пошагал как по старинке далече.
Взобрался на горку.
До дому рукой подать. Здеся березка старая и сухостой осиновый меня встретили. Одна –покачиваясь. Другая – скрепя. По утре я вот тута подосинники рыскал, на Ильин день их с ведро домой приносил, хоть и бабка бранила, мол там у Тимохи не рви грибы, заругает, ато и накажет, авось поделом прижмет тебя и останисься тама погребён - пугала бабушка. Вспомнил это. В горле пересохло. Вот эта осина! Вот его могилка! Крестика нету, говорят самоубийцам не ставят. Церковь запрещает.
А Тимоха дед храбрый был.
Твари влезли к нему по осени. Сонных застали. Бабку его убили. Он достал ружьё, ранил одну мразь, да ушли. Пенсию забрали. Он голосил. Пенсия – не деньги! Любил он бабку проста. Да кто её не любил. Бабка Нюша мухи не обидет! Она меня в детстве молоком козьим поила и вареньем с чаем угощала. Кароче дед пошёл и повесился на бугре – чтоб все видели. А ведь мог застрелицца. Менты патрон в его вертикалке нашли. Целёхонькай. Вот таки дела.
Посмотрел я в небо.
А Там: Тучи разбежались, месяц пропал как будто так и надо. Как будто его и в помине не было никогда! Зато звёзды горят. А вон наверно самолёт летит, там пилот сидит. Тупо и смешно – но факт. Улыбнуло.
Прошёл опушку.
Вот и всё я почти дома. Бугаёвку пройду и мой порог. Фонарь у съемной хаты горит. Я иду мимо. На душе хорошо и спокойно. Почти дошёл. Протрезвел. Лёлька моя, небось, не ждёт, я ж в ночную сверхурочна. А тут бац, начальство сменилось и зарплату выдали аж за сентябрь, хотя сча июль. Да и похуй. Успееца ещё. Не последний раз живем.
Подхажу к фонарю. Сидит мужык на лавке. Тоже в телогрейке и в керзе. Угнулся как спит. Я подхожу и узнаю по седине и шраму на бошке – Семён сидит. Я его по плечу Семен стучу, ты чо? А он встайот и как йобнет мне под живот. Схватил этой же рукой за свитер в том месте где вдарил и держит, чтоб я не упал. Смотря ледяными прокуренными острыми глазами мне в глаза. Сплюнул вправо. А другой рукой в карманах порыскал и забрал всё что там было. Даже спички не пожалел.
Это был не Семен!
Я онемел и плюхнулся полусидя, а этого скота и след простыл.
Уперся на лавку, похужело мне. Соскользил в бок. Упал. Лежу, лицом мох нюхаю. И вижу нож Сёмы кухонный такой почти как свинокол большой лежит в крови парной прям перед носом моим. Слышу бух! Взрыв, сууукааа! Дом горит внутри. И никого! Стекла лопаются. Никого нет.
Дым.
Я стал засыпать. Люди бегают, поливают. Подошли ко мне. склонились. Что-то говорят и плачут. Я не слышу. Тетка Фрося за голову держится, дед Иван щипает меня за руку и накрыл одеяльцем. Холодно мне стало. Дрожу. Устал я с дороги той…

Жаль, ведь правда – жаль… Лёльку…

Так и не дождалась…

хотя она и не знала, я ж не вовремя был