Кобыла : Пустоцвет

За окном надрывался воробей. Чирикал, шельмец, на ветке, задорно задрав хвост. Зазывал пернатую бабу, хорохорился, верещал. Сашка швырнул спецовку и отер со стола крошки. Сел, помял сигаретку, но махнул рукой и рванул дверцу шкафа. Сильно рванул. Стопочки-рюмки звякнули и забренчали. Вздрогнули фужеры богемского стекла, подаренные на свадьбу – в одном сохли прошлогодние ноготки, на другом бледнел след от помады. Нашарил бокастую рюмку. Пил только из своей – самолюб, научился у покойного деда.
Водка, мерзкая от майского тепла, встала в гортани колом, ёкнула, потекла, обжигая ткань пищевода. Сашка закашлял, сник, но тут же накатил вторую. И только теперь закусил. Тепло разлилось по желудку.

Клацали ходики на стене – Алена вновь запоздала. Сашка перетянул цепь, качнул шишкастые гири и посмотрел в окно. Воробей перелетел в палисадник.
Третья пошла хорошо, легла в цель, как и надо. Обухом по ногам и анестезия на нервы. Злоба и муть осели на донышке сердца. Временно, до толчка.

Хлопнула дверь – Сашка вздрогнул, поёжился, пересел. Словно спохватившись, снова придвинул рюмку. Супруга забежала на кухню, разом наполнив теплом, суетой и чем-то цветастым. Бросила сумки, пакет, сердито посмотрела на водку. На упрямом высоком лбу собралась недовольная складка. Вдохнула поглубже, чтобы отчитать, затрещать дотошной сорокой, но почуяла грозу, разом осеклась, присмирела:
- Сашка, привет, ты чего? Напьешься, смотри, в понедельник… Сальца порежь, закуси… Лозины поросенка режут. Надо лопатку взять… как ты думаешь, Саша?

Заискивает, лебезит. Трется, как кошка об ноги. Бабий, собачий нюх – чувствует, стерва, мозгом. Хотя, какой там у бабы мозг?! Синдром, не известный науке. Бросилась разбирать пакет, накрывать-шинковать ужин. Вот цыкни сейчас –побежит, принесет похмелиться пива. От выпитого и этой суеты стало немного теплее.

- Алён, куда тебе есть ?! И так, смотрю, потолстела.
Вздрогнула, замерла. Чуть заметно сдвинула брови. Но тут же ожила, исказилась нервной улыбкой:
- Ой, Сашенька, боюсь говорить … беременна… пятый месяц.
Улыбка так и прилипла к губам – фальшивая и неживая.

Ребенка ждали давно. Слишком долго ждали. Своих детей Сашка иметь не мог – переболел в армии свинкой. Вроде болячка – дрянь, а рубанула под самый корень. С тех пор палил холостыми. Усердно, но всё впустую. Так и жил – пустоцвет. Не мужик, а одно названье.
- Саша, врачи говорят..
- Какие врачи, шалава?
Вот оно, прорвало. Хлопнуло и взорвалось, полоснуло, как бритвой, злобой.
- Лёшка мне все рассказал… про студента твоего… ссука!
- Саша… милый… прости…

Лучше бы, дура, молчала. Лучше б сама взорвалась, лучше бы все отрицала.
Ударил наотмашь, всерьёз, только брызнули слюной губы. На тыльной стороне кулака осталась полоска крови. Может – её, может, сам рассек кожу о зубы.
Алена отлетела к стене, брякнулась об пол головою. Отползла и забилась в угол, осторожно потрогала рот:
- А я из-за тебя что?! Всю жизнь должна без ребенка?!

Размахнулся ногой – чтоб под дых – побольней, раздавить гадюку. Алена зажмурилась, свернулась клубком и прикрыла живот руками.
Это только говорят, что от удара легчает. Врежешь – сплеснётся с души, и устаканится в сердце. Но это, братцы, только от широты этой самой души - у кого сколько злобы вмещает.
Но не ударил, сдержался. Пнул со всей дури кашпо, стоявшее для красоты у кровати. Горшок отлетел и разбился, оставив землистый след. В воздухе завоняло геранью.

Сашка схватил бутылку и молча вышел во двор. Солнце уже садилось. Тянуло с полей туманом. Сел на скамейку и поставил рядышком водку. Почти не целясь налил. Зачесалась собака в будке - ритмично звякнула цепь. Где-то хрипел коростель, и молодежь ругалась у клуба. Рука неровно поднесла рюмку и опрокинула снова во внутрь.

Было слышно, как плачет Алена.