не жрет животных, падаль : Дератизация

- Мне необходимо подняться с вами, чтобы убедится, что в номере будете только вы... – тошнотворная внешность и прожевывающий слова акцент выстраивают ее очертания, испаряющееся с кипящих брызг слюны, налипших на зеркало в лифте.

- Я не возражаю… – в целом, мне все равно, кто из них ляжет рядом. Робкий товар или наглая продавщица. Я впервые пьян.

Долгий день растворяется горечью во рту, когда солнце тонет на стеклянном дне стакана, выкрашивая его стенки ржавчиной виски. Я не привык к такому количеству солнечного света. Это очень тяжело для глаз: сжатые в прищуре веки рано или поздно выломают тебе голову болью. Я не хочу снова глотать таблетки. Я открываю новые лекарства, такие как алкоголь. Мягкие маслянистые слова так медленно выскальзывают изо рта, оставляя за собой пушистое щекотание на потрескавшихся губах. Этим вечером я пробую все. Алкоголь несовместим с антидепрессантами. Но я, вроде как, слез. Теперь можно все. Впервые.

***Нас собрали там, потому что мы все представляли угрозу. Как резкий звук в тишине. Как неприличное слово на школьном заборе. Как заряженные ядом скорпионы в постелях наших родителей. Мы – угроза. Гиперактивность. Синдром дефицита внимания. Приговор для каждого второго. Для нас все началось с риталина*. Мы впервые знакомились с электричеством, когда нам было по 8. В нас воспитывали усидчивость, пропуская через нас химический ток. Делать домашнюю работу, кроша себе зубы от напряжения. Ломать карандаши, сдавливая их сжатыми добела пальцами. Нас разгоняли, а мы так смеялись, как будто катались на карусели - будучи на пределе. До тех пор, пока Том, разгоняя свой скейт, не умер от разрыва сердца. Ему было 10. Нам стало уже не смешно. Кейт умерла от инфаркта в кинотеатре на каком-то триллере. Ей было 11, когда она проникла в кинотеатр без билета. Нам предложили лувокс*. Мы живем с родителями. Но они все чаще приводят нас к врачам.

В тесноте поднимающегося на мой этаж лифта между липкими от жары стенками, наши взгляды циркулями чертят полосы напряжения. Все вокруг так подвижно и тонко на сгибах. Мне совсем не хочется останавливаться ни на шлюхе, ни на ее владелице. Той, что не отводит от меня своего сверлящего взгляда и жаркого дыхания. Та, первая, уставилась в пол и не поднимает глаз. Повинуясь взгляду ее туфли сходятся у мысков а по коленям бежит дрожь. Вторая исследует меня – вынося никому не нужный вердикт о моей благонадежности, от которого уже ничего не зависит. Деньги вперед, остальное – пустая формальность. Некоторое время назад я совсем разучился ждать.

***Потом были несколько случаев стрельбы в школах. Дилан расстрелял своих одноклассников спустя месяц после начала приема лувокса. Хелен повесилась в шкафчике в раздевалке. Джо застрелился из отцовского ружья. Мои родители посматривали на меня с опаской. Искоса. Отец спрятал и запер ружье после случая с Джо. Джо жил по соседству. Мы стояли на крыльце когда его, уложенного в черный непрозрачный пакет, увозили полицейские. Я все чаще стал бывать у докторов. Я напал на медсестру, которая забыла мою порцию таблеток. Меня заперли. Так, мы познакомились с Андрю, который при мне сам сломал себе руку, после разговора с матерью по телефону. Через два дня его снова привели сюда полицейские, поймав его бегающего перед машинами на скоростной автостраде. Владельцы покореженных автомобилей вчинили его родителям несколько исков. Мы все реже общались с ними. У нас диагностировали акатизию – крайнюю неусидчивость, и прописали 3 новых нейролептика.

- Вы производите приятное впечатление, молодой человек, – похоже, она недавно плотно поужинала. Слова такие густые, забираются даже не в уши, а прямо – в ноздри. Она приглашает свою подопечную войти, предварительно заглянув за каждую дверь в моем номере и даже сунув свой нос в платяной шкаф.

***Когда я убил Эндрю, меня перевели в это отделение. Обычная Драка в палате. Эндрю сам говорил, что готов наброситься на любого. После драк нам кололи сульфозин, после которого по мышцам бежала сводящая с ума боль, а во рту следовало держать специальную пластинку, чтобы не откусить себе язык. Все тело горело от невыносимого жара. Врачи считали, что это поможет нам избавиться от симптомов раздражительности. Мы все реже улыбались. Когда я убил его, воткнув карандаш в глазницу, мне стало совсем одиноко. Меня стали содержать в одиночестве, добавив в курс лечения прозак*. Мне стали угрожать электро-судорожной терапией в случае, если мои выходки будут продолжаться. Лиза из соседней палаты умерла от инфаркта после очередного сеанса терапии. Двенадцатого. Ее родители получили от клиники извинения и 6 миллионов долларов отступных. Наши родители перестали нас навещать, а из нашей палаты исчезли все предметы, которыми можно хоть как-то навредить. Даже пластиковые ложки. О нас стали забывать. Мы – неугодные дети, родившиеся в химическом веке. От нас можно избавиться, не прибегая к аборту. Я не хочу домой. Там не все так просто.

- На сколько будете брать? - Беглый осмотр, нет ли подвохов, не ждет ли ее товар неожиданная западня из десятка голодных до мяса. Закономерный результат. Этого достаточно – это весит ровно столько хрустящих купюр. Она оставляет шлюху со мной наедине и уходит, напоминая мне о времени.

***Нас учили быть вежливыми. Школьные предметы нам стали преподавать доктора. Мы учились с трудом. Потому что часто не могли запомнить, кто мы такие. В меню появились праксил* и золофт*. Набор необходимых препаратов расширился до 15 средств. Король рок-н-ролла, наша фармакологическая икона – Элвис, убил себя, когда запутался в ингредиентах своего химического коктейля, состоящего из 22 компонентов. Многие мои знакомые путались гораздо раньше. Нас становилось меньше. Но это уже были «мы». Деваться было некуда. Джим сказал, что нас уже никогда не выпустят. Питание нам выдавали в отдельной столовой, раскладывая рядом с едой разноцветные пилюли. Есть уже не хотелось. Секса тоже – это мы поняли, когда втроем напали на Софи из палаты сверху и попытались ее изнасиловать. В день, когда Софи выбросилась из окна, нас начали учить убивать специально и заперли в клетках. За случай с Софи нас не наказали. Спать нас заставляли ксанексом*.

- Два часа. Дверь закрывается снаружи. Всего доброго – я умею быть вежливым в пределах необходимой самообороны. Дальше просто включается механика нетерпеливости, хлещущая звучными оплеухами по пустоте над растворившимися следами. Постели развернулись, расстелились ковры. Время побежало за захлопнутой дверь ванной, в шуме включенного душа.

***После того, как на окнах появились клетки, некоторых из нас стали привязывать к койкам. Средства стеснения – как это называли они. Кандалы и тесные кожаные ремни – этим они были для нас. Родителей у нас уже не было. зато были селективные ингибиторы обратного захвата серотонина или SSRI – «шринки», как мы их называли, от слова shrink – сужаться, худеть. Мы и так похожи на призраков. Нас было мало. Мы почти не виделись. Я нацарапал ногтем на стене своей палаты слово «улыбка». Родители, которых я помню, просто хотели, чтобы я чаще улыбался. Сейчас это возможно только после добровольной лоботомии. Но после этого мы уже не нужны врачам. Мы их ненавидим. Нам по двадцать, а мы ничего еще не видели, кроме разноцветных пилюль на столиках.

Она выходит из душа, обернутая в полотенце, за ней из незакрытой двери в ванную струится шлейф горячего пара. Душно. Я делаю еще глоток виски из мини-бара и откидываюсь на кровати. Она расстегивает мне брюки и принимается сосать. Ей придется тяжело. Я еще не полностью отвык. Сегодня только первый мой день на свободе.

***Мы не узнавали друг друга. Нас приводили на совместные занятия. Сажали рядом. Я не могу вспомнить лица соседей. Мы были такими молчаливыми. Наши отцы могли нами гордиться. Они добились того, чего хотели. Я ничего не различал. Ни звуков. Ни запахов. Ни вкуса. Ничего не хотел. Зато я мог убить человека. За 4 секунды. Сломать руку – за 2. Задушить – за 6. я видел их взгляды. Голодных собак. Терапия закончилась. У нас отняли весь коктейль. Все препараты. Дальше каждый сам за себя. Если вспомнит кто он такой. Дальше начался сон. Чуть не забыл, вчера Джим перекусил себе вены на запястье. Или это был не Джим, не помню как его звали. Тот парень, в палате слева от моей.

Я поворачиваю ее к себе спиной и раздвигаю ноги. Вдыхаю плотный воздух между ее ног. Жду ее человеческого запаха, но чувствую только казенный аромат бесплатного мыла отельного номера. Завтра горничная оставить на раковине новый запечатанный кусок. Меня ждет разочарование. Как все оказывается, дешево. Даже с Софи было интереснее. Эта шлюха даже не стонет, когда я начинаю ее трахать. Я ничего не чувствую – совершенно. Пластмасса. Химический заменитель, очередной препарат. Таблетка. Я так разочарован, ведь я так давно ждал. В номере так тихо, что у меня гудит в ушах. Я закрываю глаза и хочу быстрее закончить.

***Чердаки говорят темнотой. Черными кляксами у рта. Поднимаемся наверх по одному. Молчим, кивая головой. Дорогие инъекции. В нас вложено много денег. Мы стоим дорого. Мы еще не товар. Будем стоить. Очередной цикл производства. Кто может бросить стулом в ребенка? Вон в том углу! Треск. Ломается мебель. Сотни рук. Теплая кровь на полу. Электрически трещит оскал. Зубы скрипят в порошок. Дверь закрывается снаружи. Темно и тесно. Еды не будет. У нас отняли и еду. Но оставили ножи и вилки. Дальше, каждый сам за себя. Мы подождем результатов.

Я выбрасываю использованный презерватив, и она снова лениво идет в душ, пряча от меня взгляд. Ей как будто стыдно, по крайней мере, это чувство оплеухой отворачивает ее лицо к стене.

- Зачем ты этим занимаешься? – мне скучно и хочется хотя бы услышать ее голос. Хоть так.
- Зачем вам это знать? – может быть так, ты сможешь стать для меня чуть более живой, чуть менее пластмассовой.

Мне интересно, а может просто любопытно – я не знаю, еще не научился разбираться в таких сложных оттенках своих чувств. У моих чувств всегда были названия. Названия препаратов. Пусть просто расскажет.

- Мне нужно содержать семью, мою мать и младшую сестру… - отвечает и уходит, закрывая за собой дверь в душевой. Даже ответ ее какой-то стандартный. У нее изо рта пахнет моей зубной пастой и мятной жвачкой.

***Голод. Думать поздно. Невозможно. Надо выживать. Необходимость. Они думают также. Те, кто сидит напротив. Уставились на меня. Ножи разложены на столе. Кто первый? Схватит. Кто кого? Сожрет. Первым. Кто останется? Что будет с тем, кто останется? Стены. Четыре. Дверь заперта. Снаружи. Темно. Совсем не страшно. Что я теряю? Воняет дерьмом. Гнилым мясом. Тошнит. Крысы! Крысы! Крысы! Мы – крысы.

- Я могу покурить? – спрашивает, не рассчитывая получить ответ. Открывает балконную дверь и шлепает босыми ногами по холодному полу. Становится на мысочки, стараясь не мерзнуть и закутывается глубже в распаренное полотенце. Затягивается. Сразу глубоко. Веки закрыты, но я знаю, что ее глаза на закате – старается не думать о том, что я разглядываю ее из темноты комнаты.

- Ты боишься крыс?
- Не знаю, а почему вы спрашиваете?
- Знаешь, есть такой эксперимент: с десяток сытых крыс, довольных жизнью, выращенных специально в комфортных условиях, сажают в клетку и не дают еды. Проходит какое-то время и крысы начинают голодать. А еды все нет. Представляешь?

- Зачем вы мне это рассказываете?

- Когда крысы сходят с ума от голода, они начинают жрать друг друга. Одну за другой. Сначала самых слабых: детенышей и больных. А потом начинается борьба между сильными. Клетку не открывают до тех пор, пока не останется только одна крыса, которая сожрала всех своих собратьев.
- Прекратите, меня сейчас стошнит.
- Самое интересное, что эта последняя крыса будет лучше любого кота. Она знает вкус крысиного мяса и любит его. Ищет его. И она будет жрать таких же крыс, как она сама, пока всех не сожрет. Пока ничего не останется.

- Ну и что? Почему вы мне это рассказываете?
- наверное, чтобы ты лучше понимала
- Что?
- Меня. У нас даже есть ножи и вилки.
_________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят

* - названия популярных антидепрессантов