Франкенштейн (Денис Казанский) : Doom (Красная горка)

Сережа проснулся от звона колоколов. Открыв глаза, он некоторое время лежал в кровати, пытаясь понять, приснились ли ему колокола, или же они на самом деле звенели в маленькой голубой церквенке, торчащей неподалеку из буйных кленовых крон. Потом растер ладонями затекшее лицо, громко и протяжно зевнул, и сел в постели, давая выветрится остаткам дремоты. Настенные часы показывали семь. Свежее, умытое солнце радостно светило сквозь тюлевые гардины.
- Воскресенье – сонно пробормотал Сережа.
Кровать ахнула, когда он соскочил на пол, и пыльный паркет приветливо и гулко вздрогнул. Запел протяжным басом разбуженный радиоприемник, настроенный на ретроволну. Сережа прошел в нагретую солнцем кухню и долго пил из чайника воду. Затем достал из шкафчика сигареты и закурил.
На подоконнике, между двумя кривыми столетниками, он заметил с вечера приготовленную матерью корзинку с засохшим пасхальным куличом и разноцветными вареными яйцами. Возле корзины лежал свернутый вчетверо листок бумаги. Развернув его, Сережа равнодушно скользнул взглядом по нескольким рукописным строчкам, чуть заметно усмехнулся, и смял записку в кулаке.
- Ага, «папочка», блядь… - зло сказал он самому себе.
Серый комочек пепла отвалился от кончика сигареты и беззвучно упал на пол. Сергей машинально наступил на него босой ногой и тут же одернул ее, резко и пронзительно обжегшись.
Наскоро умывшись и натянув повседневную одежду, он подхватил поминальные продукты, вызволил из холодного плена морозильной камеры чекушку и вышел на улицу. Навстречу бушующему весеннему утру.
Теплый, густой майский воздух тут же обрушился на Сережу всей тяжестью душных цветочных запахов, от которых сладко закружилась голова. В палисаднике жарко цвели тюльпаны, разросшиеся до самой дорожки и наползающие на нее кровавыми лужами. Сережа сорвал несколько цветков и неторопливо зашагал по улице в сторону железной дороги.
Обычно полупустая электричка на этот раз оказалась битком забитой людьми, и ему пришлось пройтись по вагонам, чтобы разыскать себе место, среди пожилых, аляповато одетых пассажиров, словно по команде извлекших вдруг из нафталиновых закромов ветхие праздничные шмотки. В проходах туго пузырились сумки и мешки, накрепко привязанные к тележкам-кравчучкам. Поблескивал заточенными гранями садово-огородный инвентарь.
Сережа сел между совсем дряблым стариком в белой кепчонке, сжимающим в дрожащих руках маленький пластмассовый венок, и старухой в зеленом платке. Поставил корзинку себе на колени. Уставился в окно, за которым тянулись только что одевшиеся листвой свежие зеленые лесополосы и серая асфальтовая лента дороги.
Народ в электричке вяло переговаривался между собой и уплетал завернутые в газеты пасхальные продукты. Из-за синхронно двигающихся челюстей, пассажиров можно было принять за некую фантасмагорическую армию мимов, и Сережа, соскучившийся после первых же десяти минут пути, стал с усмешкой рассматривать блеклые личности и придумывать для каждой из них какое-нибудь абсурдное имя.
Взгляд его некоторое время неторопливо порхал по согбенным спинам и покатым плечам,
ни за что не цепляясь, пока не набрел вдруг на странного тощего человека с бородкой, сидящего в самом конце вагона.
Человек был одет в тривиально-серый свитер и брюки болотного цвета, из-за чего напоминал трахнутого молью учителя сельской школы. На первый взгляд ему можно было дать около сорока, хотя, возможно, затрапезная одежонка и седеющий, нечесаный чуб искусственно старили его, и мужчина на самом деле был несколько моложе. По внешним параметрам «учитель» прекрасно вписывался в общую массу покачивающихся в такт поезду людей, однако мутное, тяжелое чувство вдруг охватило Сережу, лишь только он встретился глазами с незнакомцем. Темные, бездонные зрачки тощего выражали нечеловеческую пустоту. Это были совсем не такие глаза, как у пьяненького плешивого мужичка напротив, которому Сережа придумал прозвище «Проволока». И даже не такие, как у злых и наглых вокзальных ментов. Из-под бровей тощего человека смотрели два черных солнца.
Налитое, спелое утро вдруг померкло и провалилось куда-то в подпол, освободив место вокруг для безраздельного черного сияния. Пестрая человеческая начинка вагона сделалась в одночасье серым, гниющим фаршем, сочащимся трупной слизью, и грохот состава перешел в сумасшедший не то рев, не то вой, исходящий, казалось, из самого Сережи, из его плоти и внутренностей - растущий и всесокрущающий звук. Волна боли накрыла юношу с головой. Он упал на пол и стал в ужасе царапать живот и грудь, будто хотел содрать с себя невидимые кровососущие щупальца.
Мертвый человеческий фарш наползал на Сережу со всех сторон медленными комьями. Серая масса обволакивала сумки и лавки, подбираясь к дергающимся, загребающим воздух ногам. Ад бешено колотился в Сережины виски, запах гнили давил на глаза настойчивыми, жадными пальцами. Вязкая, слезящаяся стена с трех сторон подступила к лежащему на полу, парализованному ужасом человеку, и лишь две погасших звезды, излучающих ничто, возвышались над ней и над всем обуглившимся, низложенным миром.
- АААААААААААААА!!!!! – лицо Сережи обернулось черной дырой крика.
- ВУУУУУУУУУУ!!!! – бешено ревели Сережины внутренности.
Над совершенно прозрачной крышей вагона в воздухе вдруг сам собой образовался кроваво-огненный шар, озаривший своим потусторонним светом пепельный рельеф, а из перекрученного болью и судорогами тела Сережи показались такие же живые и яркие нити, тут же устремившиеся к шару и вскоре присоединившиеся к нему со всех сторон как пиявки.
Реальность дрогнула и стала расползаться в разные стороны рваными полосами. Агонизирующий мозг Сережи, казалось, сжался в тугой комок, чтобы до последнего сохранить жизнь в своем студенистом веществе. И когда теплые, бархатистые пятна смерти уже почти обволокли сознание Сергея, наваждение резко пошло на спад, отхлынув куда-то в другое измерение маслянистой лавиной.
Сумасшедшая какофония звуков прервалась, мучительные щупальца ослабили хватку, красный шар неожиданно превратился в солнце, раскрасившее пошатнувшийся было мир в его привычные цвета, а комки фарша в один миг съежились и исчезли.
- Сегодня праздник мертвецов – сказал вдруг чей-то спокойный и тихий голос.
Сережа дернулся, открыл глаза и неожиданно обнаружил себя сидящим в неудобной, сгорбленной позе в вагоне электропоезда. Пропитанная потом рубашка неприятно прилипала к спине, сердце свинцово и медленно сокращалось, создавая ощущение тяжести в солнечном сплетении, во рту стоял отвратительный привкус гнили.
Пассажиры, ехавшие напротив, уже сошли, и теперь на их месте сидел тот самый человек в сером свитере.
Страшный человек.
- Что? – испуганно захлопал глазами Сережа – вы…
- Праздник мертвецов. Довольно странно, не находите?
Мужчина улыбнулся.
- Я… - пролепетал Сережа – я не знаю…
Он огляделся вокруг, но как и в самом начале поездки, ничего не вызвало в нем волнения. За окном вспыхнули и пропали знакомые кратеры каменного карьера, что означало приближение нужной ему станции. По вагону медленно брел нищий, поочередно тыча под нос всем свою вонючую кепку.
- Кажется, я дремал – Сережа перевел дыхание.
- Плохой день – продолжал человек в свитере – сегодня они особенно сильны.
- Кто?
- Мертвецы.
Сережа глубоко вздохнул и рассмеялся.
- Что плохого в том, чтобы чтить своих предков?
Незнакомец махнул рукой
- Да нет! Просто вы ничего не знаете про это. Все неправильно делают!
- Что именно?
- Да всё. От начала и до конца! Понимаете? Вот, например… ваши тюльпаны.
Тощий кивнул на чуть привядшие цветы.
- А что с ними?
- Они живые.
Сергей непонимающе нахмурился.
- На кладбище уместны мертвые цветы, из пластмассы или синтетики. Как символ смерти и конца.
Сережа опустил глаза и заметил у ног мужчины пакет, из которого торчали неестественно голубые тряпичные лилии.
- Как эти?
Сережа вопросительно взглянул в лицо незнакомца – и обмер. Вместо интеллигентной бородатой физиономии на этот раз зиял угольный провал.
Не дожидаясь, пока темнота снова зальет все обозримое пространство, юноша вскочил с места, отшвырнув корзинку, и бросился в проход. Понимание того, что не стоит ни при каких условиях смотреть в открывшуюся ему пустоту, каким-то образом само пришло к Сереже, но было уже поздно. Железные колеса электрички пронзительно взвизгнули, поезд сильно тряхнуло, и уже спустя секунду, гадкий гноящийся фарш снова наползал отовсюду омерзительной массой.
Сергей закричал.
Но крик этот был теперь не столько следствием вновь обрушившегося кошмара, сколько выражением злобы и отчаяния. Отступивший было ад, снова закружил все вокруг в дьявольской бетономешалке, и на этот раз он выглядел гораздо более реальным. Издевательски правдоподобным. Неотвратимо четким.
И Сергей твердо решил не сдаваться.
Под руку ему весьма своевременно подвернулась деревянная ручка мотыги одного из пассажиров. Схватившись за нее, он угрожающе занес инструмент над головой, точно клюшку для гольфа.
- Что сука? – закричал он – Шутки шутить вздумал? Я тебе, блядь, сейчас покажу шутки!
Острый металл мягко и непринужденно вошел в мясной ком, сочно брызнув кругом сукровицей. Сереже показалось, что серая масса сжалась и отпрянула назад.
- Сожрал, сатанист хуев?!
Мотыга снова впечаталась в фарш, на мгновение завязнув в нем, и тут же была отведена в исходную позицию, оторвав от основной туши несколько маленьких кусков. Масса издала горький чавкающий звук и немного просела. Сережа шагнул вперед и снова обрушил мотыгу на противника.
- Гниды вы сраные! Я сейчас покажу, бля! Фокусы.
Он принялся яростно молотить орудием труда по колышущемуся мясу. Оторванные лоскуты фарша полетели во все стороны зловонными разновеликими котлетами. Масса утробно загудела, и Сережа, почувствовав ее слабость, торжествующе захохотал.
Он крутился вокруг своей оси, рассекая гадкое месиво, кромсая его на ломти, устилая пол вязкой, хлюпающей подстилкой. Мотыга, с налипшим на конце комом, вспахивала фарш будто жирный весенний чернозем, проделывала в нем быстро заплывающие каналы и борозды.
И вдруг сломалась.
Неожиданно, в самый неподходящий момент.
Застряла в гнилостном теле противника.
Сережа зарычал от гнева и бессилия. Омерзительное мясо отползло назад и замерло перед ним, словно для передышки перед последним наплывом. И тогда юноша сам бросился в его скользкое естество, забыв про отвращение и страх. Вцепился тонкими, сведенными параличом пальцами в серую кашицу. Влип в нее всеми четырьмя конечностями, пытаясь перед гибелью нанести гнили как можно больший ущерб.
Свет в глазах Сережи померк. Рвотные спазмы сдавили желудок и легкие, и когда показалось, что смерть наконец возьмет свое, он вдруг очнулся посреди вагона, сжимающий в руке обломок деревянной ручки, весь перепачканный скользкой парной кровью и совершенно одинокий среди месива трупов.
Весь вагон от пола до потолка был густо забрызган человеческим соком. Солнечные лучи, бьющие в перепачканные окна, освещали его багровым, как будто Сергей находился в подсобке фотоателье, где вместо портретов, однако, повсюду были разбросаны мертвые.
Тела их были чудовищно искалечены и зияли там и сям рубленными и рваными ранами. Разинутые воронки ртов по-рыбьи хватали воздух. А глаза - страшные, помутневшие, - не выглядели больше зеркалами душ, и напоминали всего лишь прогорклый холодец, за ненадобностью выброшенный на помойку.
От груды развороченной плоти исходил дурманящий, сладковатый запах загробного мира.
Сережа непонимающе уставился на обломок мотыги в своих руках и тут же отыскал взглядом ее вторую половину, обмотанную внутренностями и лежащую чуть в стороне. Рядом с ней застыла похожая на краба отрубленная рука.
Шатаясь, юноша побрел по вагону, шлепая ногами по липкой хляби, в которой плавали цветочные лепестки и напитавшиеся кровью куличики.
- Наваждение… Бред… сговорились… - нечленораздельно бормотал он, разглядывая трупы.
Состав постепенно замедлял ход, приближаясь к очередной станции. Опустошенный, сильно изменившийся в лице Сережа поднял с пола чью-то замотанную в тряпичный чехол лопату и вышел в тамбур, где было довольно свежо, и железнодорожный запах дегтя почти совсем забивал смрад выпущенных потрохов.
Когда двери пятого вагона открылись, из них на перрон вышел только один пассажир в страшной, перепачканной одежде с лопатой наперевес. Высыпавшие из других вагонов, не замечая его, проходили мимо, слегка сталкиваясь плечами и сумками. Никто не поднял крик, не подошел к нему с расспросами и претензиями. Пестрый поток огибал Сережу с двух сторон и срывался вниз по каменным ступеням. Туда, где широкая шлаковая дорога сворачивала к шишкоподобному холму, поросшему могилами и кипучей сиренью.
К краю дороги лепился неприметный заржавленный указатель с надписью «Щегловское кладбище».
Сережа шагал по самой обочине, сминая ногами свежие зеленые колоски и наивные в своем стремлении быть похожими на солнце одуванчики. Мимо тарахтели неказистые отечественные машинки, груженые благодарными родственниками умерших, позвякивая катились велосипеды, трещали колясочные мотоциклы.
Раскинувшийся впереди погост выглядел очень живописно. Зеленые облака ясеневых крон тут и там наползали друг на друга, мягко укутывая вершину горки, где находились самые старые могилы. Чуть ниже их скорбно кивали тонкими веточками молодые березки, не успевшие еще разрастись как следует и укрыть своей тенью потемневшие кресты. По мере удаления от вершины деревья мельчали и низились, среди них все чаще встречались пушистые ели и вкрапления можжевельника. Бросались в глаза яркие кляксы цветов и крашеных железных надгробий, шевелились похожие на мотыльков люди, выполняющие мелкую кладбищенскую работу. У самого же подножия находились совсем свежие холмики, обложенные венками и ленточками, целящиеся в ясное майское небо свежими пахучими крестиками.
- Мертвецы… кругом мертвецы… мертвое, мертвое местечко… - бормотал Сергей.
Он быстро достиг края кладбища и стал подниматься вверх, безумно вращая померкшими глазищами. Миновал голые, недавние могилки, где вовсю уже пьянствовал шумный праздничный народ, и вошел в приятную полутень более старой части, где покоились те, кому не посчастливилось пережить девяностые прошлого столетия.
- Мертво все… все мертво… кладбище потому что…
В лицо Сергея неожиданно врезался здоровенный шмель. Юноша остановился, немного подумал и свернул в сторону, где в просвете меж кустов виднелись согнутые спины. Лопату он взял на изготовку, направив ее острием вперед на воображаемого врага.
Раздвинув ветви, Сережа увидел перед собой пожилого мужчину, возящего куцей кисточкой по железному пруту ограждения. Голубые мазки плотно ложились на металл, мужчина был сильно увлечен своей работой и не сразу заметил незнакомца. Его супруга – полная и невысокая женщина – ползала на четвереньках, протирая тряпкой фотографию молодого человека на памятнике. Она также не могла видеть пришельца.
Размахнувшись как следует, Сережа ударил мужчину острием лопаты по темени. Инструмент с глухим звуком вошел в череп. Деревянная ручка не выдержала и треснула, оставшись в руках у Сергея острым коротким колом. Старик с лопатой в разломленной голове беззвучно свалился в кусты ириса, сминая грузным телом тугие минареты нераскрывшихся соцветий.
- Юра? – спросила женщина, оборачиваясь на шум.
Сергей перемахнул через оградку и ударил женщину ногой в лицо. Охнув, она перекатилась на спину.
Сережа занес над ней кол и прицелился в толстое, отвислое горло.
- Паша, сынок, слава Богу… - застонала толстуха, прощально обняв руками могилу. Острие вошло в ее шею, с хрустом разрывая гортань и жилы. Пузырящаяся, бодрая кровь хлынула из раны и закапала в рыхлую, растрескавшуюся землю.
- Смерть – удовлетворенно кивнул Сережа самому себе.
Возле содрогающихся в агонии ног женщины он заметил топор и радостно отбросил в сторону окровавленный кол.
- Так-то лучше…
Он двинулся дальше через кусты, отмахиваясь от вездесущей паутины, и тут же оказался сжатый двумя могилами. Одна из них представляла из себя сиротливый просевший холмик без каких либо памятных знаков, другая же была ухожена и нарядна. Худощавый мужчина с пустым стаканом в руке обернулся на Сергея и улыбнулся пьяненькой железнозубой ухмылкой.
Сережа ударил его топором в челюсть.
Коронки шрапнелью брызнули в разные стороны. Ноги мужчины недоброкачественно подломились, и он опустился на колени, подставляя крепко загоревшую шею под карающее топорное лезвие. Спустя мгновение, голова его отлетела в кусты.
Сергей вытер топор о штанину и быстро зашагал в сторону главной аллеи.
День обещал быть жарким.