matv2hoda : Оля и мужчины

У Оли музыкальная фамилия – Бах. К ней даже сватался такой рыжий, не помню как зовут, по фамилии Дураков.
- Давай, - говорит, - Оля, поженимся. И жить будем дружно. Будет у нас фамилия Дураковы-Бах, или Бах-Дураковы. Это уж ты сама выбирай. Детей заведем целую кучу, штук пять. Мы из них потом семейный ансамбль балалаечников забацаем, пусть по стране колесят, деньги нам зарабатывают на счастливую жизнь. А может даже за кордон ездить начнут, - в Израиль там или в Болгарию.
Но Оля на такие сказочные условия не согласилась. А потом у нее другой ухажер появился, коми-писатель. Усатый он был и плотного телосложения. Этот жениться не обещал, потому что у него уже была жена и трое отпрысков разновозрастных. Как водится, все оболтусы. А в Ольге писатель отдушину находил. Проекты творческие предлагал:
- Давай, душа моя, голыми фотографироваться как Адам и Ева. Я тут и яблок на рынке прикупил. Целый килограмм по тридцать пять рублей с червяками и без нитратов.
«Колобки обнажены» - представила себе Оля высокохудожественное фото и постеснялась. Ей собственный живот толстым казался. И зад. Как ни повернись, все какие-то выпуклости выпирают. Не те выпуклости. А потом, она червяков боялась. Ее все мокрое, скользкое пугало и в трепет приводило.
Время шло, мужики завелись в Олиной жизни, правда брали не качеством, а количеством. Жужжали над ней, как мухи над кухонным столом, стремительно пикировали, ползали по Оле, перебирая лапами, щекотали. А потом улетали, зацепив крошки Олиной жизни.
Оле казалось, что ее душа похожа на бутерброд с краковской колбасой, обкусанный со всех сторон. Она обратила свой взор к иностранцам. На дружеской вечеринке ее сверлил глазами блонднистый немолодой швед. Оля переживала:
- Валер, - говорила она приятелю, - ты своди его пописать, а то по лицу видно, давно хочет, да не знает, как сказать.
А швед этот, холера, по-русски понимал. Он просто молчаливый был и стеснительный. После Олиной фразы покраснел как рак и вышел. Причем сразу на улицу, в туман. Растворился его силуэт в тихом осеннем вечере. Но Оля этого уже не видела. Она видела, как на нее смотрит Тынгиз. Пламя из его глаз вырывалось, как из огнемета. Оно как-то сразу согрело и даже немного опалило Олину грудь. Особенно левую, которая почему-то больше из декольте выпирала.
Олина жизнь наполнилась скрипом дивана, как музыкой. Мерно содрогаясь под сухопарым Тынгизом, ее тело терлось о поверхность дивана то животом, то попой. Оля думала о несостоявшемся ансамбле балалаечников и немного грустила. Она представляла, как родит джигита сразу с саблей и в папахе и отдаст его в балалаечную школу: «Вот будет пренцендент!». Она была счастлива, пока однажды не увидела случайно, как в объятиях Тынгиза сгорает какая-то юная особа. Оля заплакала и пошла работать библиотекарем.
В библиотеке ее все любили: и студенты, и дедушки интеллигентные, и уборщица. Но главное очарование библиотеки заключалось в том, что рядом с ней был Васин магазин. Туда Оля ходила покупать салат «Нежность», по сто пятьдесят граммов в день. И однажды увидела, как Вася распекает продавщиц, как он напорист и дартаньянист. Оля поправила левую грудь, подошла к прилавку и попросила нежности. Дрожащим и томным голосом. Вася дал. Даже бесплатно. И они стали ездить в строящийся на берегу реки Васин дом. Особенно Оле нравился первый этаж, который был кирпичный, и крытая шмандулином крыша. «Такая не съедет», - думала Оля и представляла себе бегающих по дому детей с балалайками. Это все к тому, что Дураков на нее сильно тогда повлиял. Как личность.