Культурный Внучек : Кома

Сезон 1. Младенчество.

.За месяц до мой смерти меня опять хотели убить. Подошли сзади втроем, и попросили огоньку, но у меня кончился газ, как на зло. Меня начали бить по голове и по почкам, пока я не потерял сознание. А когда потерял, ограбили. Забрали сигареты, зажигалку(без газа), 200 рублей мелочью и фотографию Наташи.

Это был не первый раз, когда меня чуть не убили. До этого меня хотели лишить жизни раз 30, но у них не получалось никак. На этот раз меня опять подобрал проезжавший случайно мимо травматолог Леонид Капустин, и отвез к себе в отделение. На своих Жигулях, рассказывал доктор, но я этого не помню, потому что был в коме.

Из комы я вышел через три дня в реанимации. Рядом лежал больной технолог Михалков, после операции на грыжи. Он медленно приходил в себя, и отстукивал желтой пяткой по спинке кровати мелодию «Вальса Бостон» певца Розенбаума. Как мне херово, говорил Михалков и просил меня вырвать ему подключичный катетер, чтобы умереть.

Сам он вырвать не мог, потому, что руки у него не двигались, а ногами он до катетера не доставал, как не старался. Потом он изловчился и вырвал его зубами. На осциллографе образовалась прямая линия и по отделению поднялась тревога. Прибежали врачи, подключили Михалкова к трубкам и влили в него крови, чтоб ожил.

Когда он ожил, врачи привязали его к кровати и долго били, убеждая не умирать в их смену. Просили подождать до трех. В больницах я провел большую часть своей жизни, поэтому на рожон не лез, хотя мне очень хотелось снотворного. Но я решил их не просить. Отвернулся к стенке и загадал, что если Михалков не умрет до утра, то умру я.

Утром я проснулся живым, потому что технолог умер, а врачи получили нагоняй в ординаторской от заведующего за то, что не углядели больного. Михалкову сложили на груди нерабочие руки, запеленали в белые простынки, и увезли в отделение для мертвых. А меня медсестра Бутько подняла на каталке на третий этаж долечиваться.

Первый раз меня хотел убить мамин любовник Максим, когда мне было три года. Он накормил меня гайками на 6. Пошутить хотел. Сказал, что это витамин «Ц». Везти меня в больницу было не кому, потому, что мама с Максимом тогда напились, и быстро забылись. Целую неделю я рассказывал маме, что у меня внутри гайки, но мне не верили.

Когда мама протрезвела, они повезли меня с Максимом на рентген. Рентген ничего не показал, потому что гайки к тому времени из меня вышли. Мама решила, что я ее обманываю, и долго меня била, а Максим смеялся, держась за живот и говорил – Во пиздит, потрох, так ему, так! Я тогда потерял сознание и попал в реанимацию первый раз.

Через 15 суток я вышел из комы, а мама с Максимом, как нельзя кстати, тоже вышли с 15-ти суток и забрали меня. Мама подарила мне пачку овсяного печенья, а Максим сказал – Ну ты гондон! На хера мусорнул? Потом достал гондон из кармана и показал, как он выглядит. Выгядел гондон красиво, напоминал жвачку, и сравнение мне понравилось.

Уже теперь, спустя много лет, я понимаю почему Максим хотел меня убить. Я мешал ему жить, бухать и ебаться с мамой. Пойдем на качельки покатаемся, Алёшенька сынок, сказал раз Максим и потрепал меня по макушке. Пойдем, сказал я. По дороге мы купили пива, а потом стали кататься на такой досочке, Максим на одном краю, а я на другом.

Потом Максима за язык укусила оса. Оса залетела в его бутылку пива, он ее глотнул и закричал: Ой, блять! Срыгнул досочки (со своего конца), а я в то время был вверху. Я полетел вниз и поломал копчик. А Максим подскочил ко мне и стал бить ногами, приговаривая;- это все из за тебя, пиздец тебе, потрох. Я отрубился и впал в кому.

Максим тоже впал в кому. Очевидцы рассказывали, что голову ему раздуло вместе с горлом, глаза заплыли, и он стал синюшный. Приехала скорая и положила нас в одну палату реанимации, думая, что Максим мой папа, и вдвоем нам в коме будет веселей. Ну, что, потрох, еще не отдуплился?; - были первые слова, которые я услышал очнувшись.

Из горла у Максима торчала трубка-стома, выглядел он несчастным и говорил с трудом. Это для того, чтоб, блять, дышать, понял? – объяснил Максим. - Понял, сказал я, и спросил Максима когда нас выписывают? -Через три дня. И нас, и маму с суток как раз откинут. - А за что маму закрыли, спросил я. За кукурузу ответил мамин сожитель.

В тот раз обошлось. А вот из-за этой кукурузы я чуть было не отдуплился во третий раз. Летом и ближе к осени, нам жилось лучше. Было больше еды. Еду, мама с Максимом рвали на колхозных полях и продавали возле гастронома «Чкаловский». Кукуруза и бобы шли влет! Но ментам долю не засылали, слали их на хер, из-за чего я и пострадал.

С балкона я видел, как менты покидали маму с Максимом в воронок, и разбросали наши овощи по тротуару. Жрачка в коридоре, - успел мне крикнуть снизу Максим, - не пропадешь, Алешенька сынок. Мне тогда уже было почти четыре года, и пропасть с годами действительно становилось все сложнее и больнее.

Я привык часто оставаться один. Самостоятельность мне начали прививать с пеленок. Все необходимое для выживания у меня было в достатке. Обычно, когда мама с Максимом уходили на дело, они оставляли мне в комнате все нужное: буханку хлеба, трехлитровую банку с водой и горшок чтобы испражняться. А что еще нужно человеку для выживания…

Конечно же, игрушки. У новорожденных малышей существуют только два рефлекса. Сосательный и хватательный. Сосательный – это когда хочется жрать, а хватательный – это когда хочется хватать. Сосать было нечего (мне только раз в жизни повезло, когда мама обменяла бобы у цыган на петушка-леденец на палочке. Вкуснятина, скажу я вам).

Максим, правда, клялся, что он может сам наделать петушков из сахара и огня, но сахара дома отродясь не водилось, а огонь давно отключили за неуплату. У меня тогда был день рождения, и Максим пообещал сделать мне леденец у знакомых сварщиков на автогене. Он попросил у мамы денег на сахар, забрал из кухни последнюю ложку и ушел.

Вернулся Максим через неделю. Без денег, леденца, и ложки, а также лысый и хромой. Сказал, что на него напали, побили и забрали все леденцы. Почему-то мне тогда стало очень жалко Максима, и себя тоже. У него был очень грустный вид, по которому я отчетливо осознал, что леденцов я уже в свой жизни точно отсосал. И не только их.

К тому времени у мамки в грудях исчезло молоко, стало быть, надо было взрослеть и переходить на взрослую пищу: бобы, свеклу и кукурузу. Кукурузы в коридоре оказалась целая клетчатая сумка, дно которой застилали лущеная соя и стручковая фасоль. С голоду не помру, обрадовался, я и пошел в комнату удовлетворять хватательные рефлексы.

Лучше всего хватательные рефлексы дети удовлетворяют игрушками. Для развития моторных функций у меня были две игрушки – пара кроссовок Максима Адидас-торшн, которые уже вышли из моды, и даже Максим носить их считал неприличным. Игрушки были универсальными. Они могли служить тепловозом, автомобилем и пароходом.

Я поел батона, запил его водой и принялся играть. И не просто играть, а создавать запасы на зиму. Нашел на кухне картонный ящик из-под стирального порошка «Дося», который мама с Максимом еще не успели сплющить и сдать на макулатуру, принес в свой угол между раскладушкой и батареей, и слегка прикрыл наполовину отлипшими снизу обоями.

Теперь нужно было наполнить ящик пищей. Для этого мне понадобилось два сухопутных вида транспорта. Тепловоз и автомобиль. Предполагалось наполнять кузов бобами с кукурузой и перевозить запасы из коридора на склад. В результате первого рейса я опрокинул банку с водой, в результате чего образовалось море.

Стало интересней. До этого я играл, только представляя море на полу, а тут вот оно, настоящее! Когда стемнело, работа была закончена. В сумке я оставил немного кукурузы для мамки и Максима, чтобы им было, что поесть, когда вернуться из милиции. В отличие от своих близких, я обладал задатками милосердия и не желал их голодной смерти.

Бобы были очень вкусные. Но кто же знал, что от них так пучит и хочется блевать! А если еще их с кукурузой есть, то это вообще страшнее полония. Из-за резкой боли в животе, я чуть было сразу не впал в кому, но, собрав остатки воли, вышел на балкон и стал звать на помощь. Помощи от людей снизу я не стяжал. Она пришла с соседнего балкона.

Сосед дед Митяй схватил меня за шкирку и перетянул к себе на балкон. – Чего орешь, малохольный, - спросил Митяй. – В животе плохо, - ответил я и отрубился. Стоит отметить, что хоть Максим и называл Митяя в рифму Распиздяем, человеком тот был милосердным. Дед вызвал скорую помощь, которая, подоспей она чуть позже, я бы сдох.

- Когда же он уже сдохнет? – спрашивал сам себя врач Леонид Капустин. Наверно не скоро, отвечал он сам себе… наверно это моя карма. Уже третий раз буду этого додика отхаживать… Я был в коме, и там мне сказали, что с доктором Капустиным мы точно завязаны кармически, а это значит, что откачивать он меня будет еще очень много раз.

Уволиться, что ли на фиг, с этой больницы? - думал доктор Капустин, - уехать в другой город е едрене фене, или вообще на другой конец планеты… Так ведь из-под земли достанет этот вампир, - вздыхал Капустин, выкидывая в металлическую банку мой флегманозный аппендикс битком набитый виноградными косточками.

Так думал доктор Капустин, спустя пять лет с тех пор как я бобами объелся. Он тогда пытался скрыться от меня, уйдя со скорой помощи в общую хирургию. А в тот злополучный день доктор промыл мне желудок и кишки от токсичных компонентов бобового рицина содержащегося с этой, красивой, на первый взгляд, еде.

Когда мне было пять лет, Максим попытался отравить меня тормозной жидкостью, которую он где-то попятил для дальнейшей перепродажи. Он принес ее домой в бутылке из-под пепси-колы и поставил на стол. Пепси-колы я до этого никогда не пробовал. - Это пепси-кола? – спросил я Максима. – Скорее да, чем нет, - ответил Максим и отрубился.

Я выпил всю бутылку. Как только люди пьют такую гадость, успел подумать я, перед тем как мне судорогами свело кишки. – Вот, скотина, - сказал Максим, очнувшись, - собирался жидкость завтра соседу Ивану продать, а от тебя одни убытки. Максим стал бить меня ногами в живот, чтобы жидкость из меня вылилась обратно наружу.

То, что из меня вылилось, никак уже не годилось для продажи, рассказывала мама. Поэтому Максим обозлился еще больше и стал бить ногами не только в живот, но и по голове, наивно предполагаю, что я от этого поумнею. Из комы я вышел на пятые сутки с ЧМТ и двумя сломанными ребрами. Но за то в коме я отведал настоящей пепси-колы.

Пока я был в больнице Максим натырил на стройке досок и сколотил мне гробик. Обил изделие тюлем из маминого приданного, и из него же сшил маленькую подушечку, набив ее шелухой от кукурузы. Получилось красиво. Соседям по подъезду сказали, что я наконец-то умер, собрали с них деньги на похороны и пригласили на панихиду.

Из больницы меня под покровом темноты привезли домой, одели в чистое, положили в гробик и велели выглядеть мертвым. Очень хотелось есть, и я вспомни про свои запасы. Я попросил еды, но близкие сказали, что покойникам еда не нужна, да и нет ее. Оказалось, что они нашли мои припасы и сожрали их, пока я был в коме.

Ладно, подумал я, раз вы такие недоброжелательные, я вам устрою панихиду. – Выглядит, как живой, - сказали соседи, пришедшие проводить меня в последний путь, - вот только рот, почему у него открыт? Надо бы подправить. Мама подвязала мне нижнюю челюсть ремешком от халатика, положила к ногам букет анютиных глазок и пустила слезу.

- Вот теперь хорошо, - обрадовались соседи. Это вам хорошо, подумал я, а мне, между прочим, дышать нечем. Стоит отметить, что носовую перегородку мне Максим сломал уже давно, когда я с качелек упал. И с тех пор я умел дышать только ртом, который мне сейчас завязали. Я сел в гробу, и сказал, что мне нечем дышать и есть хочется все же.

Били Максима и маму долго. Соседи забрали у моих близких свои оставшиеся деньги, водку, которой собирались меня помянуть, кое-что из кухонной утвари и поломали мой гробик мне о спину. В тот раз мне повезло. Капустин тогда заметил, что если бы удар пришелся на пару сантиметров выше, наша кармическая связь благополучно закончилась.

Однажды мы с семьей поехали на халтуру на дачу к деду Митяю. Предстояло подлатать крышу и перекопать грядки. Меня нагружать работой не стали, потому что в то время, был неимоверно слаб, недавно выписавшись из больницы с эпикризом – неудачное удушение шарфиком и со слабоумием в анамнезе.

За труды нам полагался мешок картошки, две банки соленых огурцов и три бутылки по 0,7 19-градусного напитка «777». Это был настоящий праздник для нас всех. Максим латал крышу, мама с лопатой трудилась на грядках, а я залез в бочку для воды, что стояла под домом и стал играть в подводную лодку, то погружаясь, то всплывая.

Не знаю, толи специально Максим кинул на меня балку с гвоздем «соткой», толи она сорвалась у него случайно, но в тот момент, когда я всплыл, балка с торчащим из нее гвоздем впилась мне в голову. Глубоко, на мягком нёбе я ощутил языкам острие гвоздя. Приехала «скорая». Доктор Капустин посветил фонариком в мой рот и прекрестился.

- Не наш пассажир, - сказал он по рации начальству, - вызывайте нейрохирургов. И довольный уехал, радуясь, что теперь он уж точно отработал свою карму. Но не тут то было. Приехавшая через час бригада нейрохирургов спилила шлифмашинкой гвоздь сверху и меня, с оставшимся внутри моей головы гвоздем отвезли в реанимацию.

В тот самый момент, когда гвоздь вошел мне в голову, я впал в такую блаженную кому, в которую до сих пор никогда не впадал. Я пребывал одновременно в мире живых и мертвых, научился понимать язык птиц, домашних животных, и даже то, что говорит Максим в пьяном бреду. Я был абсолютно счастлив.

Гвоздь врачи решили не доставать. Во время консультаций я узнал, что черепная кость принадлежит к разновидности плоских, а значит, имеет свойство регенерировать, а, говоря простым языком – зарастать. Врачи спили мне на макушке гвоздь заподлицо и наложили шов. Равнять во рту не стали, потому что шлифмашинка в мой рот не влезла.

Выписали меня и больницы через две недели. С гвоздем в голове, счастливого, и обритого наголо. Встречали меня мама с Максимом. Они тоже недавно вышли с суток с хорошими новостями. Максим сказал, что меня поставили на учет под наблюдение в один западный НИИ, занесли в книгу Гинесса, и теперь мы будем жить на гранды.

С возрастом моя черепная коробка стала увеличиваться, и к десяти годам стала для моего гвоздя велика. Острие спряталось из мягкого нёба вглубь мозга, и теперь вызывать в себе приятные ощущения, шевеля его языкам, стало невозможно. Стимуляция полушарий, вызывающих кайф становилась все реже и реже и надо было срочно что-то делать.

Спасибо, Максиму. Все-таки он был очень умным человеком, хотя, знающие его люди отнюдь так не считали. Он нашел где-то магнит от акустической пятидесятиваттной системы «Radiotehnika», поднес мне к макушке и слегка подвигал. – Ну, как, Алёшенька сынок, пиздато? – спросил Максим меня. – Кайф, - ответил я, и забрал у него магнит.

Стоит отметить, что к тому времени я заметно повзрослел, и Максим стал немного меня побаиваться. Физически я стал намного сильнее и научился читать все его мысли, предугадывая злые помысля и предпринимая ответные действия для сохранения своей жизни. Но это уже другая история, которая будет рассказана в сезоне «Отрочество».

(с) Культурный внучек. 28.06. 2008
Я вообще-то поэт, и моя первая проза на Литпром. Поэтому прошу не судить строго. Если понравится, я напишу продолжение.