Доктор Просекос : Как я кодировался от алкоголизма

От автора:
Привет, бразы! Сожалею, но практически не заходил на сайт в последнее время, отстал от жизни не по-детски: много работы, а здесь только зайди, так тебя затянет. Не знаю, в тему или нет, но высылаю риальный рассказик. Все, что здесь описано, было со мной.


- Ты можешь к нам зайти сегодня? – мне показалось, голос Марины в телефоне звучал в то день несколько официально. Сомнений быть не могло: Витек опять что-то отчебучил. Вот так всегда: твой друг наломает дров в семье, а потом вызывает миротворческий корпус. Кстати сказать, миротворческий корпус -- это я. Другой бы давно уже поджег все синим пламенем, а я в течение двух лет курсировал от Витька к Маринке и обратно с миссией добра и света: «помиритесь, вы неправильно друг друга поняли, все на самом деле куда лучше». Хреново, что мне ведь тоже доставалось в этих конфликтах, причем с обеих сторон: кто-то из них чего-то недопонял, кто-то перепонял и пошло-поехало.

Короче, я думал, что и сейчас от меня требовалось рассудить ссорящихся. Но на кухне за столом вполне мирно сидела вся семья: Витек, Марина, их бойцы, одному из которых три, другому восемь лет. Тот, которому три, еще ничего, а вот старшему мне часто хотелось заехать в табло. Малолетний мерзавец всегда как-то жестко игрался со мной – когда боролся, пытался заехать ногой по яйцам, выдавить глаз, вырвать клок волос, мол, игра такая, дядя Женя. Я, конечно, в долгу не оставался – тоже, типа, забавлялся, играл в «оперативную съемку». Со словами: «А эти уникальные кадры сняты милицейским пресс-центром. Смотрите: опасный преступник пытается сопротивляться, но наш спецназ оказывается на высоте», я валил его на пол, придавливал ногой, скручивал руки, а потом запинывал под диван. Диван у Витка, как и вся мебель, был что надо: криков из-под него почти не было слышно…

А в целом Витька и Маринка вполне обычная буржуазная, в самом широком смысле этого слова, семья: он – директор малого предприятия, она – его менеджер по работе с личным составом (вроде так). Его все любят и боятся, ее ненавидят и боятся еще больше. И все было бы нормально, если бы Витек не был подвержен «русской болезни». Нет, на моей памяти он больше трех дней подряд никогда не пил, да и то выпадали эти запои обычно на выходные. Зато как самоотверженно он бухал! Со слезами, драками, бабами. Все это, естественно, расшатывало даже его немаленький бюджет, било по репутации и т. д. Хуже всего то, что его пьянки становились все круче, провалы в памяти все глубже, взятки гаишникам за вождение в нетрезвом виде все больше.

Сейчас он сидел трезвый и просветленный. А Марина с какой-то подозрительной услужливостью накладывала мне в тарелку рагу, дети доедали мороженое. Когда бандитов сплавили спать, Витек взял слово:

- Короче, решил я: завязываю.
- Ну нормально. Завязывай, -- а что я еще мог ему ответить?
- Только ты должен мне помочь в этом.
- Я тебе всегда помогаю. Не проблема.
- Ты не понял. Проблема. Я хочу пойти кодироваться.
- Ну ладно.
- А ты должен сходить на разведку - попытаться закодироваться раньше меня. И если будет все нормально, через месяц-другой это сделаю я.

Я не стал ждать, когда Витек начнет свою агитацию, а сразу послал его на хуй, сказал, что больше я не потерплю приколов, что они меня уже давно достали, вся семья. Но Витек не стал цепляться, он сказал просто и ясно:
- Пятьсот долларов за акцию: двести пойдет на кодирование, триста получишь ты за работу. Я-то хочу закодироваться на пять лет, а ты завяжешь на год.
- Ага, все нормальные будут бухать, а я, как пидор, буду смотреть на них – «я, чуваки, закодированный»?
- Но ты же сам всегда кричишь, что можешь пить, а можешь не пить. Ну потерпишь год, а потом снова начнешь. Подумай, мне-то куда хуже. Пять лет завязки! Ну и опять же, ты ведь никогда за один день не зарабатывал триста баксов.
- Уговорил. Только не триста, а пятьсот.
- Ладно. Пятьсот.
Мы оба знали о таком повороте – что я повышу ставку, а он согласится.
- Хорошо. А если ни хрена не выйдет?
- Это уже не твоя вина.

Откровенно говоря, мне мало верилось в успех мероприятия, тем не менее уже через день я направлялся в психонерводиспансер, куда мне дал направление Витек «к одному хорошему врачу». Никаких надежд на счастливое будущее обшарпанное кирпичное здание ПНД не рождает. На первых четырех его этажах находятся различные кабинеты, окна последнего зарешечены: там находятся «пограничники», те, кто пребывает на грани нормальности. Металл на окна им поставили не для того, чтобы удерживать их в пределах заведения, а для того, чтобы кто-нибудь не выбросился и не превратил тем самым в «пограничников» своих родственников. Обколотые пациенты печально смотрят на улицу из открытых окон, все время куря при этом.

Я зашел в кабинет номер шесть. Там за столом сидел толстый неопрятный мужик в заляпанном халате, который, наверное, когда-то был белым. На жирной груди красовался бейдж, свидетельствовавший, что я имел дело с психиатром высшей категории.

- Скажите, а здесь кодируют от алкоголизма?
- Да. А вы пьете? Как это происходит?

Я сел напротив врача и рассказал об одной из Витькиных пьянок: мол, убухался в ресторане, не помню, как оказался дома – без кошелька и документов, устроил дебош, потом снова пошел. Куда – не знаю, очнулся на остановке с бутылкой «Мартини» и без ботинок. Рассказывал я загробным голосом, а психиатр высшей категории одаривал меня ироничными взглядами. Надо сказать, у этого типа было невероятное косоглазие - такого я еще никогда не встречал в жизни, вот уж точно: один глаз – на вас, а другой – в Арзамас. Слушая о Витькиных похождениях, он улыбался, но старался это делать незаметно. Я же подливал масла в огонь:
- Ну куда ботинки-то делись? Носки в глине, ходил, наверное, по луже. А ботинок нет. Хорошие такие были.
- М-да, и ты ничего не помнишь? – угадал он.
- Да. А откуда вы знаете?
- Знаю, ответил он многозначительно.
- И серьезно ты решил закодироваться?
- А что мне еще делать?
- Действительно, что тебе еще делать? А когда ты пил в последний раз?
- Давно уже, дня два-три.
- Ой, как давно. Чтобы кодироваться, нужно не пить десять дней.

Я не хотел наведываться сюда еще через неделю, поэтому решил действовать.

- Все же я прошу вас: закодируйте, а то я могу не удержаться. Передумаю еще, -- расчет был прост: врачу нужны деньги, которые я могу заплатить прямо сейчас, а другого раза действительно может и не быть.
- Ладно, -- врач достал из стола бумажку. – Пиши расписку.
Под диктовку психиатра высшей категории мне пришлось написать: «Я, Виктор Успенский (да, в качестве псевдонима я выбрал имя-фамилию моего друга), даю обязательство вести здоровый образ жизни в течение года. В случае нарушения мной режима трезвости всю ответственность за возможное нарушение здоровья беру на себя. Подпись, адрес (угадайте чей)».
- Готов, - врач посмотрел на меня с жалостью.
- Вроде того.
- Пойдем.

Мы пошли по длинному коридору мимо толпящихся алкоголиков, наркоманов и «пограничников». Психиатр завел меня кабинет, на двери которой красовалась вывеска «ГИПНОТАРИЙ». Стало весело: сейчас он начнет меня гипнотизировать, а я буду байкотировать это дело с помощью специальной защиты бабки Стефании, потомственной колдуньи из Карпат. Учитесь, сынки: представляешь, что тебя со всех сторон окружает плотное астральное поле, при этом ты как бы замыкаешь его руками – незаметно делаешь кольца указательным и большим пальцем. И ни один гипнотизер не пробьет ваше биополе! А если почувствую, что это не действует, применю старинный способ тувинских шаманов. Но о нем я вам пока не скажу: молодые еще.

Мне было смешно смотреть на доктора – такого толстого и самоуверенного чудака с чудовищным косоглазием. Бог свидетель -- я с большим пониманием и жалостью отношусь к людям с физическими недостатками и даже постоянно примериваю это на себя: а что, если бы у меня была такая хуйня? -- но чего же ты с таким невероятным профессиональным изъяном лезешь в гипнотизеры, лошара? Я раздумывал, каким глазом он будет меня гипнотизировать, правым или левым, какая половина у него сильнее. Однако доктор сначала как-то слащаво улыбался (я даже немного струхнул: уж не делает ли он с честными алкоголиками здесь чего-нибудь ахтунгового и до чего вообще можно докодировать человека), а потом посадил меня на стул.

Однако, вместо того чтобы сверлить меня взглядом хотя бы одного глаза, он достал откуда-то батареи, от которых шли проводки, к концам которых были припаяны свинцовые плашки. Вот их-то он и приставил к моим прекрасно развитым лобным долям и закрепил резинкой, типа от трусов, обмотав ей голову.

- Ну начнем, -- врач со свистом, характерным для толстых людей, выдохнул и включил батареи.

Если вы хотите знать, каким глазом жирная свинья гипнотизировала меня, то разочарую: никаким. Он вообще не смотрел на меня. Я же ощутил ток, шедший из свинцовых плашек, и сначала это пришло в виде легкого покалывания, потом сменилось пронзанием головы холодными спицами. В это время психиатр начал бубнить загробным голосом: «Начинается сеанс кодирования на здоровый образ жизни на один год. Нервные импульсы из лобной части поступают в твой мозжечок и несут с собой информацию». На этих словах я хотел сорвать с головы резинку от трусов, порвать проводки и бросить их жирное ебло психиатра, ведь даже далекий от медицины человек знает, что не могут «нервные импульсы идти из лобной части и нести собой информацию в мозжечок». Но было уже поздно: врач добавил напряжения, от чего мой лоб буквально заходил – начали сокращаться мышцы, болезненные судороги побежали по всей голове, неся с собой информацию, что доктор редкостный пидор.

А он продолжал: «Тебе неприятен алкоголь, тебе противен даже его запах и вкус. Если ты выпьешь, тебя ждет смерть или полное слабоумие. Полное слабоумие». Он прогонял эту хуйню по несколько раз, но особый упор делал на «полном слабоумии»: видимо, то, что я решился на это кодирование – уже факт, свидетельствующий о слабоумии. И вот тогда я понял, что такое «сносит крышу» -- это когда кожа на твоей голове живет совершенно отдельной от черепа жизнью. После очередной порции тока у меня задрожали веки, сами собой пошли слезы из глаз. Косоглазый Борман прекратил пытку только тогда, когда я начал валиться со стула. Боров отключил ток, снял с головы плашки и помог дойти мне до кушетки, на которую я рухнул без сил.

Я приходил в себя, а гадина стояла надо мной, говоря: «Вот какой ты реактивный, Витя. Это надо же. М-да, теперь десять раз посмотри, что тебе наливают в стакан, иначе можешь умереть. Сразу же. А то слабоумие. Дебилом станешь. Видел дурачков? Вот».

Надо сказать, оклемался я довольно быстро, заплатил в кабинете жирной сволочи деньги и поплелся домой. При этим вслед еще раз услышал: «Десять раз посмотри, что тебе наливают».

В этот день я уже не пошел к Витке, хотя он звонил мне, я был выжат, хотелось только спать. При воспоминании о кодировании у меня начинали дрожать веки, сводило судорогой лоб, по голове – в направлении к мозжечку, бежали астральные вши. Они уже не несли с собой никакой информации…

Ночь прошла нормально. Утром стало легче, а потому в измученной голове родилась мысль о том, как бы отомстить Витьку за устроенное удовольствие. Я знал, что с деньгами он меня не кинет, он даже своим работникам выдавал почти все обещанное бабло, но хотелось, доставить ему какое-нибудь западло. Было решено повысить ставки: я приду к Витьке с чекушкой и напьюсь, чем и развенчаю «метод».

Я спокойно рассказал Витьке с Маринкой на кухне о своих злоключениях, получил свои деньги, потом пошел в коридор, достал из внутреннего кармана куртки бутылку и принес в кухню.

- Правда, хороший способ проверить метод: если я сдохну или сойду с ума, значит, метод хороший. А если нет – фуфло, -- на этих словах я сделал три больших глотка прямо из горла.

Смерть не наступала, а слабоумие… вроде тоже нет. Но разве я могу это почувствовать. Может, оно и пришло и все, что сейчас я ощущаю и делаю, например, сижу за компьютером, пишу что-то - может, это происходит уже за пределом нормальной жизни, только ведь ощутить это могу только я, причем тот, прежний, еще не сделавший тех роковых глотков.

С того дня прошло уже более шести лет, а мои веки при воспоминании о кодировании до сих пор подрагивают. Вот и сейчас они дрожат. Да, дрожат. Прикольно.

А Витька спился, какое-то время он еще барахтался, завязывал, карабкался. Но ни хрена. Потом он бросил все дела и уехал в деревню к своим родителям. Что сейчас с ним, не знаю. Фирму на себя взяла его жена, которой я однажды после очередного оплакивания Витька как следует засунул на том диване. А его старший… ему сейчас четырнадцать. Он… вы понимаете… короче, пошел стопами отца.

Наверное, мне все же надо было умереть тогда у них на глазах. А как вы думаете, ребята?